В письменных памятниках Древней Руси князь неизменно выступает на фоне дружинном, в обществе своих товарищей и помощников, деливших с ним, как говорится, и радость и горе. По верному определению А. Е. Преснякова, дружина — это ближайшие соратники и сотрудники князя, окружающие его и в мире и на войне; дружина обнимает круг лиц, постоянно состоящих при князе, живущих при нем, болеющих его интересами '.
Одна из главных характерных особенностей союза князя и дружины — общность очага и хлеба 346. Дружина в социальном развитии Киевской Руси сыграла весьма существенную роль. Это ее значение прекрасно понимали уже дореволюционные ученые. Правда, оценивая общественное значение дружины, они подчас впадали в крайности. Б. Н. Чичерин, например, полагал, что дружинная организация разбила первоначальную родовую связь и вошла составным элементом «в большую часть гражданских отношений того времени»347. По словам другого крупнейшего исследователя отечественной старины С. М. Соловьева, дружина оказала могущественное воздействие на образование нового общества тем, что внесла в социальную среду новый сословный принцип в противоположность прежнему родовому348. Для Е. А. Белова «князь и дружина в Киевской Руси были единственными двигателями событий, причем решающий голос в случаях, выходящих из ряду вон, принадлежал дружине»349. Вот почему «киевский период в русской истории — по преимуществу дружинный или... аристократический» 350. Под покровом дружины, согласно А. Е. Преснякову, древнерусский князь собирал вокруг себя новые социальные силы, «противопоставляя их народным общинам и организуя их по началам, независимым от народного права», в результате чего был заложен «фундамент нового общественно-политического строя, пришедшего на смену строю вечевых общин» 351. Советские историки придавали и придают дружинным отношениям важное значение в социальной эволюции Древпей Руси. При этом они постоянно держат в поле зрения указания Ф. Энгельса насчет влияния, какое имели дружины на процесс разложения первобытнообщинного строя у варваров Западной Европы. Дружины, отмечал Ф. Энгельс, содействовали возникновению королевской власти352. «Военный вождь, приобретший славу, собирал вокруг себя отряд жаждавших добычи молодых людей, обязанных ему личной верностью, как и он им. Он содержал и награждал их, устанавливал известную иерархию между ними; для малых походов они служили ему отрядом телохранителей и всегда готовым к выступлению войском, для более крупных — готовым офицерским корпусом»353. В дружинах, по выражению Ф. Энгельса, таился «зародыш упадка старинной народной свободы» 354. В результате длительных и кропотливых исследований, проведенных советскими учеными, стало совершенно очевидным активное участие дружины в складывании княжеской власти на Руси, в подготовке условий перехода от доклассовых отношений к классовым. Много в этом плане было сделано Б. Д. Грековым, Б. А. Рыбаковым, М. Н. Тихомировым, JI. В. Черепниным, В. Т. Пашуто, А. А. Зиминым, В. В. Мавродиным, Б. А. Романовым, С. В. Юшковым и др.355 Слово «дружкна» является общеславянским *2. Оно образовано от слова «друг», первоначальное значение которого — спутник, товарищ на войне 356. Следовательно, дружина — это боевые спутники, товарищи. Не исключено, впрочем, что дружина означала сперва просто товарищей, спутников, домочадцев, челядь, а также общину, членов общины, товарищество, артель, компанию 357. Со временем к этим значениям присоединились новые: родовая или племенная дружина во главе с местным вождем, княжеская дружина, войско вообще 358. Из приведенного этимологического перечня нас интересует дружина как ближайшее окружение князя, разделяющее с ним ратные подвиги и мирные заботы. Надо сказать, что изучение княжеской дружииы сталкивается с затруднениями, обусловленными полисемичностью слова «дружина», препятствующей во многих случаях выявлению его точного смысла. Трудности преследуют исследователя с самого начала, поскольку даже в наиболее ранних известиях летописи дружина выступает в качестве сложного понятия, подразумевающего товарищей, спутников и друзей 359, войско в целом 360 и непосредственно княжескую дружину361. К рассмотрению последней мы и обращаемся. Ближайшее, что надлежит нам уяснить, в каком отношении находилась дружина князя с восточпосла- вянским, а затем древнерусским обществом. Иначе, была ли она внешним придатком к нему или же органически входила в политическую его структуру. В дворянско-буіржуазной историографии, выводившей вслед за летописцем древнерусских князей «из заморья», дружина нередко мыслилась чем-то инородным, привнесенным извне вместе с княжеской властью. И. Д. Беляев, например, повествуя о временах первых «варяжских князей», замечал: «Князь и дружина были сами по себе, а городская и сельская земщина была сама по себе» 1Э. Дружина, по убеждению И. Д. Беляева, резко отделялась от земщины, имея «свое особое устройство, непохожее на устройство земщины» 20. Такое положение сохранялось долго. И только во второй половине XII в. наметилось сближение дружины с земщиной, явившееся следствием перемены взаимоотношений князя и земства21. По Н. И. Хлебникову, первые князья и их дружины «были совершенно чужды народной жизни и пе принимали в ней ни малейшего участия»22. Н. И. Костомаров считал дружину стихией, отрезанной от народа, которая лишь постепенно сливалась с ним23. На противопоставлении дружины и земства сттроилась концепция, утверждавшая мысль о существовании на Руси до XI в. княжих и земских бояр24. А. Е. Преснякову дружина представлялась союзом, «выделяющимся из общего уклада народной общины в особое, самодовлеющее целое»25. М. С. Грушевский, доказывая происхождение князя с дружиной из туземной общины, все же заявлял: «Княжеско-дружинный элемент противополагается общинному, потому что князь и дружина, хотя были выдвинуты самой общиной из своей среды, объединяются затем и обособляются от общины» 26. Все эти попытки изолировать дружину от гражданского общества искусственны и едва ли оправданы. Известная односторонность подхода к древнерусской дружине замечается в работах советских авторов, которые в возникновении и развитии дружины видят один лишь процесс формирования господствующего класса, полностью отрывая тем самым дружинные элементы от народной почвы и превращая их в социальный антипод рядовому населению Древней Руси27. В том, что при образовании классов дружине принадлежала важная роль, сомневаться не приходится. Однако этим не исчерпывается ее историческая миссия. Возникнув в условиях первобытнообщинного строя, дружина поначалу нисколько не нарушала доклассовой социальной структуры . Дружинники, группировавшиеся возле князя, были его сподвижниками, товарищами и помощниками. Очень скоро дружина так срослась с князем, что стала в некотором роде социальной предпосылкой его деятельности. Но коль князь у восточных славян и в Киевской Руси олицетворял политический орган, исполнявший определенные общественно полезные функции362, то и дружина, теснейшим образом связанная с ним и помогавшая ему во всем, неизбежно должна была усвоить аналогичную роль и конституироваться в институт, обеспечивающий совместно с князем нормальную работу социально-политического механизма восточнославянского, а впоследствии и древнерусского общества. Этим объясняется важность изучения дружипы. Исследование дружинных отношений, кроме того, проливает свет на некоторые особенности княжеской власти и социально- экономическую основу служилой знати. Как это происходит? Среди дружинников князь, насколько известно, не господин, а первый между равными. Стало быть, выявляя степень прочности дружинных связей, мы в то же время измеряем меру самостоятельности и силы княжеской власти. Далее, дружинные отношения служат показателем незрелости класса землевладельцев: чем глубже и шире они захватывают знать, тем менее землевладельческой она выступает. Когда дружинник полностью садится на землю, он перестает быть дружинником, превращаясь в земельного собственника — феодала363. Встает вопрос, до какой поры удержалась на Руси дружина. Историки предлагают разные ответы на этот вопрос. Н. П. Пав- лов-Сильванский считал, что «полное господство дружипного Склада высшего класса относится к Киевскому периоду нашей истории, от времен Игоря, Святослава и Владимира Святого, чрез век Ярослава Мудрого и его сыновей, до времен Владимира Мономаха и его сына Мстислава Великого»364. На протяжении XII в. дружинники обзаводятся землей її теряют подвижность. Делаясь оседлыми, они «сближаются с земскими боярами; княжеские бояре в свою очередь становятся боярами земскими»365. В итоге дружина распадается: «С оседлостью княжеских бояр- дружинников исчезает прежняя дружина •— тесное товарищество. Прежде никакие иные связи не ослаблял# уз товарищества дружинников; теперь оседлость обособляет отдельных членов дружины, они приобретают особые интересы, особые связи. Дружинники землевладельцы не могут уже жить в прежнем тесном товарищеском кругу лиц, не имеющих других интересов, кроме интересов товарищества. Князь теперь имеет дело уже не с дружиной, как с одним целым, но с отдельными слугами, боярами» 366. Менее долговечной древнерусская дружина казалась С. В. Юшкову, согласно которому «процесс разложения дружины, начавшийся еще в IX—X вв., усилившийся Яри Владимире, закончился при Ярославе» 367. Впрочем, в другой своей работе С. В. Юшков несколько продлил срок существования дружины на Руси. Он писал, что разложение дружины особенно усилилось с середины XI в. Но, несмотря на это, долго егДе наблюдалась «живучесть дружинных организационных форм»368. Главную причину распада дружины С. В. Юшков усматривал в постепенном превращении дружинников в феодальных землевладельцев, отрывавшихся от княжеской гридницы и приобретавших хозяйственную самостоятельность369. Признаками разложения дружины С. В. Юшков считал два обстоятельства: 1) неопределенность, а иногда и бессодержательность термина «дружина» («под дружиной начинают понимать вооруженные отряды») и 2) местный характер дружин, называемых в источниках владимирской, русской и т. д.370 Мы не можем признать эти обстоятельства признаками разложения древнерусской дружины. Неопределенность термина не дает повода думать, что дружина дезорганизуется, поскольку эта неопределенность — факт значительно более раннего времени, чем казалось С. В. Юшкову. Есть основания даже полагать, что слово «дружина» в качестве военного термина применялось сперва для обозначения боевых отрядов племени или мужских союзов, являвшихся военными единицами общеплеменной военной орга низации, как это имело место у индейцев Северной Америки371. И лишь потом, с консолидацией дружинных элементов, данным словом начали называть ближайшее окружение князя. При такой смысловой последовательности отмечаемую С. В. Юшковым неопределенность термина «дружина» нельзя квалифицировать как признак разложения дружинных отношений, ибо эта неопределенность — языковое наследие прошлого, не больше. Появление на Руси местных дружин (владимирской, белозерской, переяславской и пр.) также нет причин относить к признакам разложения княжеской дружины. Возникновение местных дружинных соединений есть результат развития военной организации городских общин, стоявших во главе волостей-государств Древней Руси372 Наличие городовых дружин отнюдь не означало, что княжеская дружина вступила в глубокий кризис. Более осторожной интерпретации требует и обзаведение дружинников землей, наблюдаемое на Руси второй половины XI— XII вв. Оно, во всяком случае, пе свидетельствует о полном разложении дружины. Надо помнить, что значительная часть дружины, состоящая из отроков, детских и других, продолжала жить при князе и на его содержании, будучи с ним в бытовом и хозяйственном единстве. Но и те дружинники (главным образом, бояре), которые приобретали дома и села, не рвали всех нитей, связывавших их с дружиной. Сопоставляя германскую и русскую дружину, Н. П. Павлов-Сильванский высказал очень ценное соображение. «Сожительство дружины с князем,— говорил он,— весьма рано начинает разрушаться. В меровингское время многие дружинники, сохраняя принадлежность к княжескому дому,'мун- диуму (огнищу), живут уже в отдалении от князя на пожалованной им земле илн во вверенном их управлению округе. В Киевской Руси мы также видим многих дружинников, управляющих городами в качестве посадников в отдалении от князя или живущих в своих болярских селах. У нас, совершенно так же как на западе, с течением времени дружина все больше отдаляется от князя, приобретая земельную оседлость. Но близость сохраняется в приездах к княжескому двору: раньше жили вместе, теперь съезжаются» 373. Следовательно, дружина, а лучше сказать часть дружины, хотя и садится на землю, но близость ее к князю остается. Эта мысль Н. П. Павлова-Сильванского является, на наш взгляд, весьма конструктивной. От себя лишь добавим: отмеченная близость оседающей на землю дружины к князю выражается не только в приездах на княжеский двор и даже далеко не единственно в приездах. Сами приезды говорят, пожалуй, за то, что между князем и покидающей его гридницу ради собственного дома дружиной еще есть нечто общее, притягивающее их друг к другу, чем и объясняются периодические возвращения дружинников в княжеские пенаты. Отсюда заключаем: появление у дружинников земельной собственности отнюдь не означало полного крушения дружины. Она пока жила, совмещая в себе старые традиции с новыми веяниями, т. е. клонилась к упадку, но еще не нала окончательно. Таким образом, мы наблюдаем постепенное (через промежуточные формы) превращение дружины в класс землевладельцев-феодалов. Сформулировав эти общие положения, обратимся к анализу конкретного материала, чтобы подтвердить фактами справедливость сказанного. Начнем с данных, указывающих на существование дружинных отношений в Древней Руси XI—XII столетий, в их нерасчлененном по персональному составу дружины виде. Достаточно красноречиво само наличие в древнерусской лексике XI—XII вв. слова «дружина» в специфическом или, если можно так выразиться, техническом значении ближайшего окружения князя, его помощников и соратников на войне и в мирных делах374. В летописях, повествующих о событиях XI—XII вв., князь и дружина мыслятся как нечто нерасторжимое. Князь без дружины, словно «птица опешена». В свою очередь дружина без князя, будто корабль без кормчего. Князья XI—XII вв. подобно своим предшественникам, князьям X в., постоянно изображаются летописцами на дружинном фоне. Дружина неизменно окружает князя в самых различных ситуациях. Примеров тому множество375. Довольно характерно, что судьбы князя и дружины тесно переплетались. Вместе с князем дружинники переживали его удачи и (что особенно показательно) неудачи. Однажды Владимир Мономах, вынужденный Олегом Святославичем оставить Чернигов, ушел в Переяславль со своей дружиной. Там ему и дружине было очень не сладко. «И седех в Переяславли,— рассказывает Мономах,— 3 лета и 3 зимы, и с дружиною своею, и многы беды прияхом от рати и от голода»376. Изяслав Мстиславич, обращаясь к дружине, говорил: «Вы есте по мне из Рускы земли вышли, своих сел и своих жизнии лишився, а яз покы своея дедины и отчины не могу перезрети, но любо голову свою сложю, пакы ли отчину свою налезу и вашю всю жизнь» 377. Дружина, стало быть, следует за князем, изгнанным удачливыми соперниками из Киева, разделяя его невзгоды. В летописях мы часто наблюдаем, как дружина тянется за князем из города в город, из волости в волость, в чем, несомненно, запечатлена общность ее интересов с княжескими378. Есть основания полагать, что подвижность князей Киевской Руси, отмечаемая исследователями (в том числе новейшими 379), делала мобильной и княжескую дружину380. Нельзя, разумеется, абсолютизировать это явление, ибо мы располагаем сведениями и о дружинной оседлости. Так, в Повести временных лет описывается случай, когда половцы, прослышав о смерти князя Всеволода Ярославича, «послаша слы к Святополку о мире. Святополк же, не здумав с болшею дружиною отнею и сцрыя своего, совет створи с пришедшими с нимь, и изъимав слы, всажа в-истобьку» 381. Святополк, как известно, пришел в Киев из Турова. В Киеве он застал «болшею дружину» отца своего и дяди, которая, по словам В. О. Ключевского, осаживалась здесь «в продолжение 40 лет, при великих князьях Изяславе и Всеволоде» 382. С приходом Святополка она должна была пополниться за счет его дружинников. «Так к Киеву,— говорит В. О. Ключевский,— шел постоянный прибой, который наносил на поверхность тамошнего общества один дружинный слой за другим. Это делало Киевскую область одною из наиболее дружинных по составу населения, если не самой дружинной» 383. Едва ли Киев резко выделялся в этом отношении среди других крупных волостных центров Руси, где имел место аналогичный процесс кристаллизации местных дружинных элементов. Коловращение князей не всегда увлекало за собой дружину. Согласно Ипатьевской летописи, в 1146 г. князь Святослав Оль- гович, теснимый полками Изяслава Мстиславича, «побеже» из Новгорода Северского в Корачев, «дружина же его они по нем идоша, а друзии осташа его» 384. Подобное случалось, вероятно, не так уж редко. Дружинники оставляли князя, поскольку были людьми свободными, пользовавшимися правом служить кому хотели 385. Итак, в древнерусской дружине XI—XII вв. уживались противоречивые тенденции. С одной стороны, дружинники проявляют склонность к подвижности, обусловленной перемещениями князей, с другой стороны, они испытывают некоторую тягу к оседлости. Первое укрепляло традиционные дружинные связи, второе, напротив, способствовало их постепенному разрушению. В противоборстве этих стремлений отражался переходный характер эпохи, совмещавшей старые порядки доклассового строя с формирующимися новыми социальными отношениями, ведущими к классовому феодальному обществу. Однако до тех пор, пока классовое общество не сложилось, дружинные связи были еще достаточно прочными. На протяжении XI—XII вв. сохраняются некоторые дружинные обычаи, восходящие к начальной стадии истории дружины. К ним относится обычай совещания, «думы» князя с дружиной. Эта «дума», как явствует из Поучения Владимира Мономаха, являлась чуть ли не повседневным занятием князя 386. В летописных источниках содержатся многочисленные известия о советах князей с дружинами 387. Мнение, высказанное дружинниками, отнюдь не обязательно для князя. Он мог поступать по-своему 388. Это облегчалось тем, что в дружине возникали разногласия по обсуждаемым вопросам и князь, следовательно, имел возможность выбирать из рекомендаций ту, какая казалась ему правильной 389. Но и дружина, в свою очередь, не соглашалась с князем и даже отказывала ему в поддержке, если последний затевал что-нибудь без ее ведома 390, Такие отношения князя с дружиной нельзя толковать иначе, как проявление древних принципов, на которых строился дружинный союз. Но время брало свое, внося перемены, нарушающие прежний порядок и в конечном счете отрицающие его. В XI— XII вв. все явственнее ощущается стремление определенной части дружины, состоящей из бояр, монополизировать право подачи совета князю. В источниках она получила название «старшей», «передней», «большей» дружины. К концу XII в. выработались даже понятия о «боярах думающих» и «мужах хоробрствую- щих» 5в. Если раньше перед лицом князя дружинники были все равны, то теперь положение меняется и дружинное право дифференцируется. Но и в дифференцированном виде оно пока остается в основе своей дружинным. По источникам XI—XII вв. прослеживается бытовая близость князя и дружины. Она выражается не только в том, что дружинники постоянно-с ним, как alter ego, но и в повседневных застольях, гремевших под сводами княжеских гридниц. Пир князя с дружиной относится к числу заурядных летописных сцеп391 В княжеских «пированьях» преломлялась, по нашему мнению, еще одна грань общности князя с дружиной, лежащая в хозяйственной плоскости их отношений, которая характеризовалась, помимо всего прочего, единением по хлебу392. Это единение мало- помалу отходило в прошлое. И в XI—XII вв. оно сохраняется в качестве остаточного явления, причем в урезанном виде 393. Более осязаемо чувствуется хозяйственная связь дружины с князем в сфере материального ее обеспечения. Мы можем с уверенностью говорить, что дружина жила главным образом за счет княжеских доходов. Осуществлялось это двояким образом: дружинники либо получали денежное содержание из рук князя, подобно жалованью, либо пользовались отчислениями от волостных кормов и различных платежей, поступающих от населения, исполняя при этом полицейские, судебные и административные поручения князя. Во Введении к Начальному своду конца XI в. читаем: «Вас молю, стадо христово, с любовию приклоните уши ваши разумно: како быша древнии князи и мужие их, и како от- бараху Руския земле, и ины страны придаху под ся; теи бо князи не збираху многа имения, ни творимых вир, ни продане въекла- даху люди; но оже будяше правая вира, а ту возмя, дааше дружине на оружье. А дружина его кормяхуся, воююще ины страны и бьющеся и ркуще: „Братие, потягнем по своем князе и по Ру- скои земле"; глаголюще: „Мало есть нам, княже, двусот гривен" Они бо не складаху на своя жены златых обручей, но хожаху жены их в сребряных; и росплодили были землю Руськую» 394. В понятиях летописца, следовательно, 200 гривен были для XII в. обычным окладом жалованья дружинника — сумма по тем временам довольно внушительная395. Вознаграждение дружинников кормами и судебными пошлинами зафиксировала Русская Правда 64. Весьма рельефно дружинные кормления изображены в летописях. Нам уже приходилось изучать соответствующий летописный материал6S. К тому, что нами было собрано, добавим два очень выразительных фрагмента, взятых из Лаврентьевской н Ипатьевской летописей. В 1148 г. Юрий Долгорукий послал сына своего Ростислава с дружиной «в помочь Олговичем на Изясла- ва Мстиславича». Но Ростислав пошел не к Ольговичам, а к Изя- славу. Летописец рассказывает об этом так: «Здумав Ростислав с дружиною своею, река: „Любо си на мя отцю гневати, не иду к ворогом своим, то суть были ворози и деду моему и строем моим. Но пойдем, дружино моя, к Изяславу, то ми есть сердце свое, ту ти дасть ны волость“ (курсив наш — И. Ф.). И послася к Изяславу. Изяслав же рад быв посла противу ему мужи свои, и при- шедше ему, рад бысть Изяслав и створи обед велик и да ему Бо- жьскы и ины городы» 66. Следовательно, волость, а точнее доходы с нее,— достояние не только князя, но и дружины. Каким образом дружина получала волостные доходы, показывает другая летописная запись. В 1164 г. в Чернигове умер Святослав Ольгович. Овдовевшая княгиня с «передними мужами» покойного князя решили звать в Чернигов Олега, сына Святослава, в обход племянника, Святослава Всеволодовича. Однако епископ Антоний, выражавший на словах согласие с княгиней и боярами, тайно послал грамоту к Всеволодовичу, в которой писал: «Стрыи ти умерл, а по Олга ти послали, а дружина ти по городам далече, а княгини се- дить в изуменьи с детьми, а товара множество у нея, а поеди вбор- зе»67. Дружина, седящая по городам «далече» — это дружина, занятая судебными и административными делами, получающая за свою работу корм п прочую мзду. В. О. Ключевский был недалек от истины, когда говорил: «Сев на новом столе, князь спешил рассажать по городам и волостям княжества своих мужей и детских, оставляя некоторых при себе для правительственных и дворцовых надобностей. Но общёство всех этих больших и малых „посадников" не теряло характера лагеря, рассеявшегося по княжеству на торопливый и кратковременный „покорм“ до скорого похода или перемещения в новое княжество» 68. Быть может, В. О. Ключевский несколько абсолютизирует явления, но одна из сторон дружинного быта на Руси XII в. показана им с пластической выразительностью. Таким образом, дружина в Киевской Руси жила в значительной мере на княжеские средства. Идеальным считался князь, который щедро одаривал своих дружинников. В летописных некрологах о смерти того или иного князя особо восхваляется княжеская щедрость по отношению к дружине: «Любяше дружину по велику, именья не щадяше, ни питья, ни еденья браняше» 396; «достойною честью чтяше имеяше дружину и именья не щадл- ше, не сбираше злата и сребра, но даваше дружине» 397; «бе бо любезнив на дружину и именья не щадяшеть и не сбирашеть злата ни сребра, но даяше дружине своей»398; «бе бо любя дружину и злата не собирашеть, имения не щадяшеть, но даяпіеті. дружине» 399; «злата и сребра не сбираеть, но даеть дружине, бо бо любя дружину» 400. Материальная зависимость дружинников от князя, близость их к своему вождю содействовали выработке взгляда, что дружина неотделима от князя. Поэтому за каждое поражение князя дружина расплачивалась собственным имуществом, пленом, а то и головой401. Разобранные нами материалы свидетельствуют о наличии на Руси XI—XII вв. дружинных отношений. Конечно, дружина к этому времени утратила былую первозданность, оказавшись во власти разрушительных процессов. С расколом дружины на старшую и младшую все явственне стали проявляться симптомы ее распада. Особенно ощутимы они становятся с конца XII в. Разложение старшей и младшей дружины проявлялось- по-разному. В первой, состоящей из бояр, мы наблюдаем эволюцию дружинных отношений в вассальные, во второй, составленной из отроков, детских и им подобных, видим превращение дружины в княжеский двор, живущий на иных основаниях и по другим законам, нежели дружинный союз. В исходе XII в. дружина вступила в полосу заката. Но окончательное ее исчезновение падает примерно на вторую половину XIII—XIV вв. В результате термин «дружина», обозначавший постоянное кадровое воинство, находящиеся при князе на положении его соратников и помощников, выходит из словоупотребления402. Возникают новые социально-политические институты взамен отслужившей свой век дружины403. Рассмотрев главнейшие черты дружины в целом, бросим взгляд на составные ее элементы, начав с верхнего дружинного слоя — боярства. Происхождение слова «боярин» доселе остается в некотором роде загадкой, хотя многие поколения историков пытались проникнуть в его тайну. В. Н. Татищев термин «боярин» возводил к сарматскому слову «поярик» — «боярик», означавшему умнук> голову. Этим словом сарматы «всех вельмож именовали, и у нас из того испорченное боярин значило вельможу» 404'. И. Н. Болтину казалось, что мнение В. Н. Татищева «всех прочих мнений есть вероятнейшее или, по крайней мере, лучшее»405. Н. М. Карамзин в отличие от В. Н. Татищева корни имени «боярин» искал в русской языковой среде, думая, что оно «без сомнения происходит от боя и в начале своем могло знаменовать воина отличной храбрости, а после обратилось в народное достоинство» 406. Догадку Н. М. Карамзина В. Булыгин счел «как подходящую к истинному источнику, но еще не доказанную и от того остающуюся в области сомнения» 407. Развивая мысль Н. М. Карамзина, автор заключает, что «бой составляет первую половину слова (боярин.— И. Ф.) и, так сказать, ядро онаго, а ярин — вторую, которая служит указанием, к какому классу должно отнести взятое в рассуждение слово»408. Боярин в древности, по В. Булыгину,— воин-победитель409. С. Сабинин отверг словопроизводство и Татищева — Болтина и Карамзина — Булыгина. Термин «боярин» он выводил из скандинавского языка, в частности из слова baearmenn, baejarmen (байармен, байярмен), которое значило: 1) гражданин, муж града; 2) служащий при каком-либо дворе 410. Отсюда боярин — это живущий в городе и служащий «при дворе князя или при дворе других больших чиновников» 411. Ю. Венелин, принимая чтение «болерин-болярин», в качестве источника указывал на «болгарское наречие», где бо- лерин есть господин, барин412. После всех столь разноречивых толкований слова «боярин» И. И. Срезневский имел основания сказать, -что этим словом «играли многие ученые» 413. Сам И. И. Срезневский допускал два возможных варианта возникновения наименования «боярин»: 1) из раздвоившегося корня бой-вой с прибавлением суффикса -аръ\ 2) из корня болъ-велъ с присоедийением того же суффикса. Образовавшийся таким способом термин применялся для обозначения вельможи, представителя первенствующего сословия414. И. И. Срезневский подчеркивал славянскую принадлежность слова «боярин» 415, с чем согласился С. М. Соловьев416. Обилие противоречивых суждений порождало известную неуверенность в их справедливости. Поэтому, вероятно, В. О. Ключевский не нашел в литературе удовлетворительного объяснения этимологического значения термина «боярин»417 Но В. О. Клю чевский, подобно И. И. Срезневскому, допускал, что в образовании этого названия могли участвовать два корня: -бой и -боль418. Одно казалось ему несомненным: чисто славянское происхождение слова419. Точку зрения И. И. Срезневского воспринял и В. И. Сергеевич420. Для М. С. Грушевского же начальная история слова «боярин» терялась во мраке неизвестности. Однако он отмечал его большую древность и общность «с иныпими (полудневими) славяньскими мовами»421. Столь же темным по происхождению казалось оно и А. И. Соболевскому, который по исключал, что перед ним — тюркизм 422. Несмотря на возобновляющиеся то и дело усилия ученых выявить этимологию термина «боярин», поныне многое здесь остается гадательным. До сих пор в науке на сей счет не умолкают спо(ры. Одни исследователи, относя слово «боярин» к славянским языкам, производят его от существительного бои — битвы, сражения423, другие усматривают в нем тюркизм424. Нет единства у современных специалистов и в том, когда появились и окрепли бояре на Руси. Так, С. В. Бахрушин думал, что это случилось не ранее конца X в., а скорее всего — в XI столетии425. По Б. А. Ларину, упрочение боярской прослойки произошло лишь во времена создания Пространной Правды". Б. А. Рыбаков наблюдает ясно обозначившийся процесс сложения боярства еще в конце VIII в.426 С. В. Юшков считал возможным говорить о боярах- феодалах с начала X в. 427. При всех этимологических контроверзах в науке все ж таки просвечивается общая мысль, в соответствии которой боярин есть знатный, богатый человек, принадлежащий к социальной верхушке 428. Принимая данное определение как вполне убедительное, мы не можем разделить мнение исследователей, полагающих, будто бояре уже при первых Рюриковичах выступали в качестве крупных земельных собственников, возвысившихся над массой населения благодаря своей земельной собственности 429. Боярское землевладение возникло не ранее второй половины XI в.430 Поэтому всякие рассуждения о боярах-землевла- дельцах предшествующего времени беспочвенны. Не стала земельная собственность главной, отличительной чертой бояр и в эпоху Русской Правды, ибо она в ту пору была не столь значительной, чтобы служить основным источником доходов боярской знати431. Вот почему трудно согласиться с В. О. Ключевским в том, что термин «боярин» в Древней Руси означал привилегированного землевладельца432. У В. О. Ключевского, впрочем, есть другое, более правильное, как нам кажется, определение боярского статуса. За боярином в древнейших памятниках скрывался, по мнению ученого, «правитель и вместе с тем знатный человек, человек высшего класса общества» 433. В характеристике В. О. Ключевского привлекает наше внимание правительственный аспект деятельности боярства. Дальнейшие исследования показали, что именно должностная, служебная роль бояр, возглавлявших древнерусское общество в качестве руководящей силы, являлась главным признаком, свойственным этой социальной категории Руси XI—XII вв. 434. Следовательно, бояре предстают перед нами прежде всего как лидеры, управляющие обществом, т. е. выполняющие известные общеполезные функции. Не исключено, что в этом амплуа они сменили родо-племен- ную знать, сошедшую с исторической сцены в результате падения родового строя и возникновения новой социальной организа ции, которую можно назвать, пользуясь терминологией А. И. Не- усыхина, общинной без первобытности 435. Будучи «людьми начальными», бояре, естественно, теснились вокруг князя, державшего в своих руках нити управления древнерусским обществом.
Отношения князей с боярами нельзя воспринимать как нечто монотонное. Связи в княжеско-боярской среде отличались сложностью, обусловленной противоречивостью исторической действительности Киевской Руси с ее незавершенным процессом формирования классов. Не подлежит никакому сомнению причастность бояр к дружине436. Они входили в дружинный союз, образуя верхний его слой, именуемый нередко в источниках, как мы замечали, «лучшей», «старейшей», «передней», «большей» дружиной. Бояре — непременные спутники князей, их постоянное окружение. Летописи пестрят рассказами о князьях, находящихся в боярской компании при самых различных жизненных ситуациях, общественных и бытовых437. Старая традиция думы князя с дружиной была основополагающей в отношениях князя с боярством 438. Что бы князь ни затевал, он всегда должен был «явить» свой замысел служившим ему боярам, рискуя в противном случае лишиться боярской поддержки, что грозило неудачей ш. Конечно, князья иногда пренебрегали советом с боярами. Но такие факты оценивались современниками как аномалия439. Позиция бояр часто предопределяла поведение князя. И летописи не раз говорят нам, что князья начинали то или иное дело, послушав бояр своих440. Понятно, отчего перед боярами сильных князей заискивали князья более слабые. Характерен в этой связи рассказ Ипатьевской и Лаврентьевской летописей о том, как Всеволод Ольгович, опасаясь Мстислава Владимировича, одаривал бояр последнего, чтобы расположить их к себе и тем самым повлиять на Мстислава и6. Межкняжеские соглашения зачастую парушались по вине бояр, толкавших князей на взаимные рас- цри. Для придания крепости договорам князья не только сами целовали крест, по и привлекали к присяге бояр. В 1150 г. Изя- слав и Вячеслав в Вышгороде «целоваста хрест у святою мученику на гробе, на том Изяславу имети отцем Вячеслава, а Вячеславу вмети сыном Изяслава, на том же и мужи ею целоваша хрест, ако межи има добра хотетп и чести ею стеречи, а но сва- живати ею» 441. Определенная зависимость князей от боярства, таким обра аом, прослеживается в источниках достаточно зримо. Но то была двусторонняя зависимость. Бояре нуждались в князьях не в меньшей мере, чем князья в боярах. «Ты еси у нас князь один, оже ся тобе што учинить, то што нам деяти»,— говорили галип- кие бояре, князю своему Ярославу П8. Весьма красноречиво свидетельство некоего «лечьца» Петра, родом сириянипа, который укорял Николу Святошу, принявшего схиму: «Се бояре, служивше тобе, мнящеся иногда велици быти тебе деля, ныне же лишение твоея любве, желитве домы великыя створше, седять в них п мнозе унынии» И9. Бояре, следовательно, достигали величия со веема вытекающими отсюда выгодами посредством службы князю. Интересы князя и служивших ему бояр настолько переплетались, что их трудно было расчленить. В единстве целей и планов князя с видами состоящих у него на службе бояр находят объяснение факты преследования князьями бояр друг друга442 Чтобы избежать репрессий, боярам поневоле приходилось следовать за своим князем, теснимым удачливыми соперниками443. Так бояре перемещались вместе с князьями из волости в волость. Мы не хотим сказать: это было всеобщее движение. Однако надо признать, что им оказалась охвачена значительная масса боярства. Иногда бояре покидали своего неудачливого князя. «Выбеже Ярослав Святополчичь из Володимера угры,— читаем в летописи,— и бояре его и отступила от него» 444. Боярская служба являлась вольной, что опять-таки сообщало подвижность боярству. Между 1051 и 1228 гг. в летописях встречается около полутораста имен бояр. Произведя соответствующие подсчеты, С. М. Соловьев убедился, что пз всего этого количества нашлось не более шести примеров, чтобы дружинник-боярин служил после отца сыну, не более шести же примеров, чтобы дружинник-боярин после смены князя оставался в прежней волости 445. М. П. Погодин, сделав выборку боярских имен, содержащихся в летописях ?от 1054 до 1240 г., пришел к заключению, согласно которому -«разделить бояр по княжествам (киевские бояре, черниговские) или даже по князьям нет, кажется, никакой возможности; даже без переходов, по смерти одного князя, они расходились между «го сыновьями. Только новгородские и галицкие бояре не подлежат этому замечанию. О рязанских, смоленских, галицких мы имеем слишком мало известий» 446. М. П. Погодин не совсем прав. Летописи упоминают бояр киевских, черниговских, ростовских, владимирских и т. д. С этим надлежит считаться. Вместе с тем материалы, извлеченные М. П. Погодиным, дают яркие иллюстрации подвижности боярства на Руси XII в. Приведем одну, наиболее выразительную из них, относящуюся к боярину Жирославу Иванковичу. Сперва этот боярин выступает в качестве посадника князя Вячеслава в Турове, затем в 1147 г. мы ого видим при Глебе Юрьевиче. В 1149 г. он действует по поручению князей Вячеслава и Юрия, а в 1159 г. едет послом от Святослава Ольговича к Изяславу Давыдовичу. Потом он оказался посадником в Новгороде. В 1171 г. князь Рюрик лишил Жирослава новгородского посадничества, но по выходе из Новгорода Рюрика князь Андрей прислал его посадничать снова 447. С. В. Юшков, подводя итог деятельности Жирослава, писал: «Таким образом, Жирослав, меняя князей, исколесил буквально всю Русь» 12В. О боярской подвижности говорит происшествие, запечатленное Ипатьевской летописью. Князь Даниил Галицкий, как сообщает летописец, послал к боярину Доброславу стольника своего Якова сказать: «Князь вашь аз есмь, повеления моего ые творите, землю грабите. Черниговьских бояр не велех ти, До- брославе, приимате, но дати волости Галичким» 121. Из цитированной речи явствует, что черниговские бояре, оказавшиеся в Галицкой земле, держали там волости. Едва ли это было чем- то экстраординарным. Подобного рода перемещения бояр опирались на старые традиции. Итак, можно утверждать, что древнерусское боярство X— XII вв. не успело полностью выйти из сферы дружинных отношений. Мы разумеем здесь прежде всего бояр, поступавших на службу к князьям, которая сохраняла еще во многом дружинную подкладку448. Контингент таких бояр был значительный. Он представлял собой отнюдь не застывшую, а текучую массу. В него постоянно вливались так называемые «земские бояре», из него же происходил отток бояр в ряды земской знати. Вот почему противопоставление княжеских бояр боярам земским выглядит условно. А если вспомнить, что сам князь являлся в известном смысле общинной, земской властью 449, то это противопоставление становится еще более условным. Трудно стать на точку зрения Б. А. Рыбакова, кладущего1 слишком резкую грань между древнерусскими князьями и «земскими» боярами. Автор усматривает в боярах, стремившихся к стабильности княжеской власти, «прогрессивный класс», а в князьях — «реакционную силу». Он пишет: «Постоянное перемещение князей из земли в землю, из города в город создавало ту неустойчивость общей жизни, которая в первую очередь обостряла социальные противоречия. Князь, думавший о новых городах, не мог хорошо организовать свое домениальное хозяйство, повышал норму эксплуатации выше разумного предела* плохо управлял своим временным владением, недостаточно был связан с местным земским боярством; интересы его личной дружины и части вассалов, пришедших с ним из его предыдущего княжения, должны были неизбежно приходить в противоречие с интересами местных феодалов» 450. Князь у Б. А. Рыбакова выглядит, следовательно, каким-то внешним придатком к волости, к городу. Против такой квалификации князя в свое время решительно возражал А. Е. Пресняков 451. Надеемся, что и наше исследование княжеского статуса на Руси XI—XII вв. показывает неубедительность подобного рода представлений452. Однако дело здесь не только в самом положении князя, но и в политике земского боярства, принимавшего деятельное участие в княжеских усобицах. Земские бояре нередко сами выступали инициаторами смены князей. События 1146 г. в Киеве — наглядное тому свидетельство. Летописец рассказывает, что именно киевские бояре Улеб, Иван Войтшпич, Лазарь Саковский, Василь Полоча- нин, Мирослав «скупиша около себе Кияны и свещащася, како бы им узъимощи перельстити князя своего» Игоря 1аз. В результате «совета злого» названных бояр, сумевших привлечь на свою сторону народные массы, князь Игорь пал, а на киевском столе вокняжился Изяслав Мстиславич. Земское боярство не отличалось сплоченностью. Оно распадалось на партии, поддерживавшие различных князей ш. В Киеве, например, были бояре которые стояли за Игоря. При въезде Изяслава в город их схватили, а потом отпустили «на искуп». Летописец приводит имена опальных бояр.. Это — Даниил Великий, Юрий Прокопьевич, Ивор Юрьевич 453. Особенно наглядно борьба партий во главе с боярами, сопровождавшаяся сменой князей, проявлялась в Новгороде454. Не думаем, чтобы Новгород в этом смысле резко выделялся среди городов Руси XII в. Говоря о дружинных связях бояр с князьями, мы не хотим сказать, будто эти связи были всеобъемлющими. Бояр нельзя принимать за дружинников в чистом виде, живущих под княжеским кровом и на иждивении князя. Они имели собственные дома, заводили села455. Приобретаемая боярами определенная бытовая и хозяйственная самостоятельность способствовали перерастанию дружинных отношений в вассальные ш. Из советских историков боярский вассалитет в Киевской Руси наиболее основательно изучал С. В. Юшков ш. Важное место вассалитету бояр отводили в своих исследованиях JI. В. Черепнин и В. Т. Пашуто 456. История боярского вассалитета прослеживается в источниках если не с конца IX в., то, по крайней мере, с середины X в. К. Маркс, характеризуя вассальную организацию, утвердившуюся на Руси X в., писал о том, что она представляла собой «вассалитет без фьефов, или фьефы, состоящие исключительно из даней» 457. К. Маркс, таким образом, констатировал на Руси указанной поры вассалитет без земельных пожалований. В совет- ской исторической науке о времени существования «вассалитета без ленов» высказываются различные суждения. Б. А. Рыбаков полагал, что этот вассалитет к началу X в. являлся уже пройденным этапом458. JI. В. Черепнин усомнился в справедливости нывода Б. А. Рыбакова 459. И в этом он, по нашему мнению, был прав. В легенде о призвании варягов читаем: «И прия власть Рюрик, и раздан мужем своим грады, овому Полотеск, овому Ростов другому Белоозеро»460. Возможно, тут речь идет о пожаловании рюриковым «мужам» даней с перечисленных городов. Но вполне вероятно и то, что летописец начала XII в., поместивший в летопись упомянутую легенду, переносил современные ему порядки в прошлое. Поэтому отдать предпочтение какому-нибудь из этих вариантов затруднительно. Повествуя о походе Олега к Киеву, летописец сообщает, как Олег, приняв Смоленск и взяв Любеч, посадил там «муж свои» 461. Можно предполагать, что оставленные князем в Смоленске и Лю- бече «мужи» пользовались правом сбора дани. Но это предположение, конечно,— догадка, а не твердо установленный факт. Приведенные летописные сведения, как видим, поддаются различной интерпретации. И только с первой четверти X в. исследователь располагает прямыми указаниями о передаче «княжеским мужам» права сбора дани с завоеванных племен. В Новгородской Первой летописи под 922 г. содержится следующая запись: «Игорь же седяше в Киеве княжа, и воюя на древ- лнпы и на угличе. И бе у него воевода, именемь Свенделд; и примучи углече, възложи на ня дань, и вдасть Свеньделду... И дасть же дань деревьскую Свенделду, и имаша по черне куне от дыма» 462. В 940 г., по рассказу летописца, «яшася уличи по дань Игорю, и Пересечень взят бысть. В се же лето дасть дань на них Свенделду» 463. Наконец, последняя аналогичная записью под 942 г. гласит: «Въдасть дань деревьскую Свенделду тому же»464. Свенельд — не просто дружинник. Он достаточно самостоятелен. У него своя дружина — отроки. Свенельд был вассалом киевского князя Игоря. Его вассальная зависимость основывалась не па земельном пожаловании, а на предоставлении даией. Не исключено, что в подобном положении находились «мужи» из варягов, которым Владимир раздавал города, т. е. жа ловал права по сбору даней 465. Во всяком случае, такое предположение согласуется с данными скандинавских саг, откуда узнаем, что князья Владимир и Ярослав, принимая на службу выходцев из «стран полночных», жаловали их данями с покоренных племен и народов 466. Итак, есть основания говорить о боярском вассалитете X в., возникшем из пожалования даней. JI. В. Черепнин, определяя существо передачи сбора дани дружинникам, писал: «Это была передача феодальным монархом своему вассалу не вотчины, находившейся у него в частной собственности и населенной зависимыми от вотчинника людьми, а территории, на которую простирались его права как верховного собственника. Выражением подвластности ему населения такой территории была дань» 467 Мы не считаем киевских князей X в. ни феодальными монархами, ни верховными земельными собственниками 468. По нашему глубокому убеждению, князья наделяли своих вассалов не территориальными владениями, а правом сбора даней, никак не связанных с поземельной собственностью. В этом вассалитете нет и грана феодализма. Неизвестно, встречались ли на Руси X в. подвассалы из бояр. Правда, JI. В. Черепнин рассуждает об усложнении вассальных отношений в рассматриваемое время. Он оперирует понятием «малая дружина» как обозначением приближенной к князю Игорю знати, в отличие от рядовых дружинников469. Во-первых, здесь JI. В. Черепнин смешивает вассальные и дружинные связи, между которыми ставить знак равенства, конечно, нельзя. Во-вторых, он опирает свою конструкцию на ложно понятое выражение «малая дружина». Когда летописец сообщает, как Игорь отправился снова за данью к древлянам с «малом дружины», он хочет сказать о небольшом количестве дружинников, окружавших князя, что с очевидностью вытекает из последующих его слов? «И вышедше из града Изъкоръстеня деревляне убиша Игоря и дружину его, бе бо их мало» 470. Боярский вассалитет в X в., по нашему мнению, едва лишь вышел из зачаточного состояния, будучи примитивным по социальной сути и простым по организации. В дальнейшем, однако, боярский вассалитет притерпел изменения. В результате складывания на Руси XI—XII вв. городских волостей-государств471 и сокращения возможностей обога-: щения знати за счет даней 472 вассалитет бояр, основанный на пожаловании даней, трансформировался Р вассалитет, основанный на пожаловании кормлений, т. е. доходов с той или иной волости, поступавших ранее князю как верховному правителю за исполнение общественно полезных функций. Нельзя, впрочем, сказать, что передача князьями даней своим вассалам-боярам полностью прекратилась. Это не могло произойти, поскольку дан- ничество существовало и в XI и в XII вв.473 Вспомним хотя бы Яна Вышатича, собиравшего дань на Белоозере 474. Но все-таки во второй половине XI в., и особенно в XII — начале XIII в., уже не дань, а кормления играли ведущую роль в развитии боярского вассалитета. О пожаловании князьями боярам в кормление городов и сел источники свидетельствуют со всей определенностью. Мы не станем сейчас приводить соответствующие факты, ибо они фигурируют в нашем исследовании, посвященной социально-экономической истории Киевской Руси 15Э. Подчеркнем только одну МЫСЛЬ г. передача в кормление городов и сел носила неземельный характер. Ведь передавалась не территория, а право сбора доходов с жившего на ней населения. Стало быть, вассалитет, строящийся на пожаловании кормлений, не имел феодального содержания, поскольку был лишен земельной основы. Тем не менее он знаменовал собой важный шаг на пути а феодальному вассалитету, так как центр тяжести с внешней эксплуатации покоренных племен и народов переносился теперь в сферу извлечения доходов из древнерусского непосредственно населения, чем создавались предпосылки для превращения кормления в феодальную ренту475. По сравнению с X в. вассальные отношения бояр XII — на-і чала XIII в. заметно усложнились. Мы можем с полной уверенностью говорить о наличии боярского субвассалитета в рассматриваемое время. М. С. Грушевский, изучая галицкое боярство XII—XIII вв., обратил внимание на то, что бояре для сбора налогов и отправления государственных функций получали не только города, но и села476. Отсюда он сделал покрепленный фактами вывод, что с такого небольшого владения, каким было село, начинал свою карьеру мелкий галццкий боярин, которому значительно более крупный боя(рии, державший целый округ, жаловал во владение-кормлоние это село 477. Если мы учтем, что бояре в Древней Руси располагали штатом собственных слуг и дружинами |63, из которых выходили боярские подвассалы, то данное наблюдение С. М. Грушевского становится еще убедительнее. Бояре получали кормления в качестве своеобразной платы за участие в управлении обществом. Вместе с князьями они составили правительственную прослойку. В их деятельности не видно проявления исключительно классового господства, что и понятно, ибо Киевская Русь не знала сложившихся классов. Само же по себе сосредоточение публичной власти в руках определенной группы людей, по верному замечанию Ю. В. Качеповского, «не может породить классовые противоречия. До тех пор пока нет монополии (собственности) меньшинства на средства производства, нет и классовых антагонизмов. При первобытнообщинном строе и даже при социализме возможны те или иные противоречия между управляющими и управляемыми, однако, поскольку нет эксплуататорской собственности на средства производства, подобные противоречия не являются ни классовыми, ни антагонистическими» |64. Вассальные отношения бояр разлагали дружинный строй. Правда, вассалитет, основанный на пожаловании кормлений не отрицал полностью, дружину. Он предполагал тесную связь боярина с князем, вызывал перемещения бояр вслед за князем, что в свою очередь содействовало возрождению дружинных отношений. Боярская по составу дружина исчезла лишь тогда, когда вассалитет, возникший из пожалования кормлений сменился вассалитетом, в основе которого лежало земельное держание. Последнее произошло уже за пределами древнерусского периода. Несмотря на известную совместимость боярского вассалитета, выросшего на почве кормлений, с дружинным союзом, все-таки первый был началом лебединой песни второго. Что касается бояр, служивших князьям, то они зачастую представляли собой некий симбиоз дружинников и вассалов. Это двойственное положение боярства было обусловлено переходным состоянием отношений (от дружинных к вассальным) между князьями и боярами. Отсюда, вероятно, и та сбивчивость в употреблении терминов «бояре» и «дружина», какую замечаем у летописцев: в одних случаях эти термины совпадают 478, в других — нет |66. Более прочные узы связывали князя с младшей дружиной, куда входили «отроки», «детские», «милостники» и др. С отроками источники знакомят нас раньше, чем с остальными представителями младшей дружины. Самые ранние сведения об отроках датируются серединой X в.167 Затем мы их встречаем в известиях XI, XII и XIII вв.479 Они находятся при князе, можно сказать, неотступно. Отроки — прежде всего слуги князя |69. Служебное назначение отроков выявляется в письменных памятниках без особого труда. Повесть временных лет рассказывает об отроках, прислуживавших Ольге и Святославу 480. В Пространной Правде княжой отрок поставлен в ряд с конюхом и поваром481’. Довольно показательный материал содержится в Поучении Владимира Мономаха, где читаем: «В дому своем не ленитися, но псе видите; пе зрите на тивуна, ни на отрока, да не посмеются приходящии к вам ни дому вашему, ни обеду вашему» 482. Отроки не только домашние, но и военные слуги князя. Свя- тополк Изяславич имел 700 отроков, готовых к бою 483. Военные дела отроков засвидетельствованы летописями неоднократно484. Данные об отроках, какими мы располагаем, говорят о принадлежности отроков к княжескому дому, о полной их зависимости от князя. Похоже, что они происходили из рабов. Намеки на это у нас есть. Отроки, как мы убедились, являлись слугами, занятыми, кроме всего прочего, и по хозяйству. Но служба по дому — это обычно удел рабов. Далее, в Русской Правде пространной редакции отрок взят за одну скобку с княжеским поваром 485. Известно, однако, что поварами у князей бывали рабы486. Симптоматично, что в старославянском, чешском и словацком языках слово «отрок» означало раб487. Любопытна и такая деталь: иноземное происхождение какой-то части отроков. Нам известны отроки князя Бориса Георгий и Моисей, родом угры488, отрок Владимира Мономаха Бяндюк из половцев489, отроки Давыда Игоревича Улан и Колчко 490°, которые, судя по их именам, были выходцами из кочевников 491. Мы знаем о не- ком безымянном отроке, умевшем изъясняться по-печенежски 492, — знак, явно указывающий, что перед нами чужеземец. М. Д. За- тыркевич, рассмотрев названные имена, пришел к выводу о формировании древнерусских отроков из военнопленных493. На фоне вышеизложенных фактов мысль М. Д. Затыркевича выглядит вполне правомерной. Весьма интересна этимология слова «отрок». По мнению лингвистов, оно, будучи общеславянским, образовано с помощью отрицательного префикса от- («не») от рок, «говорящий». Отсюда отрок — это неговорящий, бессловесный494. Возможно, в древности отроком славяне называли пленника, т. е. человека, не умевшего говорить на славянском наречии. Невольно здесь напрашивается параллель со словом «немец», которое в древнерусском языке означало того, кто говорил неясно, непонятно, т. е. любого иностранца495. Мы, разумеется, далеки от мысли, что все княжеские отроки вышли из пленников-рабов. Но какая-то часть отроков, несомненно, свершила этот путь. Данное обстоятельство накладывало отпечаток на положение отроков в целом, ущемляя их свободу и ставя в тесную зависимость от князя. Несколько в ином положении пребывали «детские». Ученые, как правило, объединяют отроков и детских, не усматривая между ними различий 496. И лишь отдельные исследователи пытались установить такие различия. В. И. Сергеевич в своей ранней книге «Вече и князь» отличие детских от отроков видит в том, что «термин» „детские" не употребляется для обозначения рабов: это по преимуществу молодые люди свободного происхождения» 497 Н. Загоскин, принимая мнение В. И. Сергеевича, высказал дополнительные соображения, согласно которым детские носили «исключительно военный характер, между тем как отроки ополчались лишь в случае надобности,— главное назначение их хозяйственно-дворцованя служба князю» 498. Принципиальная грань, разделявшая отроков и детских, по М. Яблочкову, заключалось в свободе последних, тогда как отроки состояли из свободных и рабов 189. М. А. Дьяконов замечал, что «детские — тоже младшие дружинники, но по своему положению стоящие повыше отроков. Это надо заключить из того, что в памятниках они упоминаются отнюдь не в качестве домашних слуг, а как военная сила при князе» 190. Следует признать оправданным стремление историков разграничить детских и отроков, ибо, несмотря на принадлежность и тех и других к младшей дружине, между ними не было полного тождества. Если отрокам приходилось выступать в роли заурядных домашних слуг князя, то детские, насколько явствует из источников, службы по княжескому дому не несли191. Больше того, некоторые детские сами даже имели собственные дома, чего не скажешь об отроках. О наличии домов у детских говорит владимирский летописец, повествуя о волнениях, последовавших за убийством Андрея Боголюбского: «И много зла створися в волости его (Андрея.— И. Ф.), посадник его и тиунов его домы пограби- ша, а самех избиша, детьцкые и мечникы избиша, а домы их по- грабиша» 192. Сближаясь в области военной 19Э, детские и отроки заметно расходились в сфере общественной деятельности. Дальше элементарного участия в суде с вытекающим отсюда щ>авом сбора судебных пошлин отроки не пошли194 Детские же порой занимали высшие правительственные должности, получая «посадничества». Старый наш знакомый владимирский летописец рассказывает^ «Седящема Ростиславичема в княженьи земля Росто- 187 Сергеевич В. И. Вече и князь. М., 1867, с. 353.— Впоследствии В. И. Сергеевич перестал различать отроков и детских. — См.: Сергеевич В. И. Русские юридические древности, т. 1, с. 389—390. 188 3 а г о с к и н Н. Очерки организации и происхождения служилого сословия в допетровской Руси. Казань, 1875, с. 53—54. 189Яблочков М. История дворянского сословия в России. СПб., 1876, с. 41. 190 Д ь я к о и о в М. А. Очерки общественного и государственного строя Древней Руси. СПб., 1912, с. 83. 191 Использование отроков в качестве слуг в быту объясняет тот факт, что ими обзаводились и бояре. Любопытно при этом отметить отсутствие детских у бояр. 192 ПСРЛ, т. I, с. 370. 193 Военная функция детских в источниках прослеживается четко.— ПСРЛ, т. I, стб. 325; т. II, стб. 390; НПЛ, с. 73, 284. 194 ПР, т. I, с. 106. вьскыя и раздаяла бяста по городом посадничьство Русьскым дедьцким» 499. Столь широкие общественные возможности детских выдают в них людей свободных. Быть может, значительную их часть составляли дети знати, в частности боярства, хотя это, конечно, только догадка. Характер известий о детских склоняет к мысли, что детские были взращены на туземной, древнерусской почве, в то время как отроки нередко пополнялись за счет ино- демцев-пленников. Таким образом, выясняется определенное различие источников формирования отроков и детских, обусловившее разницу в их правах: детские, будучи слугами вольными, пользовались правом «отъезда» от князя; отроки же подобного права не имели. Все это, разумеется,— предположения, к которым исследователь вынужден прибегать в виду крайней скудости конкретного материала. В число дружинных элементов помимо отроков и детских входили «милостники». О них мы знаем очень мало. Причина тому — ничтожное количество исторических данных. Милостники вместе с отроками и детскими образовывали младшую дружину, о чем заключаем по следующему летописному фрагменту: «И тогда Святослав, сдумав с княгинею своею и с Кочкарем милостьни- ком своим, и не поведе сего мужем своим лепшим думы своея» 500. Следовательно, милостник Кочкарь не принадлежал к «лепшим мужам», старшим дружинникам. М. Н. Тихомиров полагал, что «милостники — это не просто княжеские любимцы, а особый разряд княжеских слуг, занятых непосредственно в дворцовом хозяйстве, в первую очередь ключники и слуги,— разряд, соответствующий средневековым министериалам в Западной Европе» 501 Соглашаясь с М. Н. Тихомировым в том, что под милостниками скрывались княжеские слуги, мы не можем принять его идею о занятости этих слуг преимущественно в дворцовом хозяйстве, поскольку она покоится на шатких основаниях. Опорой автору послужила Новгородская летопись, где говорится, будто Андрея Боголюбского убили его же «милостьници» 502. Сопоставив версию новгородского летописца с текстом Ипатьевской летописи и обнаружив в этом тексте среди заговорщиков любимого «слугу» князя Андрея, а также княжеского ключника Анбала, М. Н. Тихомиров сделал вывод о милостниках как слугах, «занятых непосредственно в дворцовом хозяйстве» 503. Анализ источников, однако, опрокидывает логику М. Н. Тихомирова. Вызывает сомнение известие новгородского летописца, плохо информированного о кровавой драме в Боголюбове: у него Андрея убивают во Владимире ночью в то время, когда князь спал в Боголюбове. М. Н. Тихомиров обратил внимание на эту несообразность. Он писал: «Тут новгородский летописец показывает явную неосведомленность в топографии Владимира и Суздаля (?). Однако основная деталь обстоятельств убийства Андрея запомнилась летописцу: князь был убит своими милостниками» 504. Мы сомневаемся в правильном освещении новгородским книжником «основной детали». Достаточно рассмотреть состав заговорщиков, чтобы убедиться в правоте наших слов. М. Н. Тихомиров к зачинщикам убийства Андрея относит безымянного слугу, «возлюбленного» князем, забывая сказать, что слугу звали Якимом Кучко- вичем. Не упоминает оп и другого «нечестивца», Кучкова зятя Петра505. Яким и Петр — бояре. Причастность бояр к составлению заговора и его исполнению историкам представляется очевидной506. Но бояр нельзя считать милостниками. Значит, новгородский летописец, приписавший убийство князя Андрея ми- лостникам, заблуждался. Поэтому новгородский вариант изложения обстоятельств смерти Боголюбского не дополняет рассказ Ипатьевской летописи новыми подробностями, а искажает его, внося путаницу. Вот почему мы считаем текст Ипатьевской летописи наиболее исправным. Язык ее ясен и точен. Яким и Петр в ней милостниками не называются, что и естественно, ибо они были боярами, а не милостниками. Анбал выведен тем, кем был в действительности — ключником. М. Н. Тихомиров, словно заразившись примером новгородского книжпика, пишет: «Всех убийц, которых летописец далее называет паробками кпязя, насчитывалось до двадцати» 507. По М. Н. Тихомирову выходит, что летописец бояр Якима и Петра приравнял к паробкам. Но ничего подобного в Ипатьевской летописи нет. М. Н. Тихомиров принял за паробков всех участников убийства, вероятно, под впечатлением сцены у дверей «ложници», где спал Андрей: «И рече один (из убийц. — И. Ф.), стоя у дверии: „Господине, господине!" И князь рече: „Кто есть?“ И он же рече: „Проко пья." И рече князь: „О паробьче, не Прокопъя1“» 508. Описанная ?сцена не дает абсолютно никакого повода думать, что летописец всех убийц назвал паробками. Впрочем, в Ипатьевской летописи есть еще один эпизод, где фигурируют паробки. Кузмище Киянин, возмущенный нежеланием людей князя «отомкнуть божни- иу», куда он хотел положить тело убитого Андрея, говорит: «Уже тебе, господине, паробьци твои тебе не знають» 509. Куэ- мище, следовательно, обращает свое слово не к убийцам, а к слугам княжеским, проявившим постыдное равнодушие к памяти погибшего господина. Итак, милостники, по нашему мнению, есть младшие дружинники, т. е. прежде всего слуги военные, хотя, возможно, им приходилось заниматься и вопросами дворцового хозяйства510 В плане военной службы милостников нас ориентирует летопис- 9П7 ное известие о «милостьных конях» и «милостьном оружии» в двор, она переносит некоторые дружинные принципы в жизнь двора. Не случайно двор во многом похож на дружину: он слит с князем воедино, всюду следует за ним22Э, подобно дружино воюет 23°. Не мудрено, что порою летописцы не различали княжеский двор и дружину531. Материальная сторона быта дворян Отражена в исторических памятниках весьма скупо. Поэтому судить о ней мы можем только в форме предположений. Дворяне, по нашему лшепию, стояли преимущественно на княжеском ДОВОЛЬСТВИИ, столуясь у князя и получая денежное вознаграждение за службу. Известно, например, что князь Мстислав жаловал своих дворян частью чудской дани 532. Примечательны слова Даниила Заточника: «Всякому дворянину имети честь и милость у князя» 2J3. Понятия «честь» и «милость» в те времена обычно связывались с благодеяниями, так сказать, натурой. Да и сама общая направленность «Моления» Даниила Заточника, бывшего, скорее всего, дворянином2,14, довольно красноречива. «Даниил,—писал Д. С. Лихачев,— подчеркивает свою полную зависимость только от князя. Только в князе видит он возможный источник своего благополучия, только князя восхваляет, превозносит до небес:» 533. После татаро-монгольского нашествия, расстроившего прежнюю финансовую систему князей 534, дворяне постепенно становятся земель- мя держателями, что запечатлели договорные грамоты повго- 9^7 род це в с князьями"'. Несмотря на четко выраженный процесс распада дружинных связей, замечаемый в конце XII — первой половине XIII в., ;>ружииа как социально-политический институт продолжала действовать535, влияя на положение князя как в рамках дружиипо- гэ союиа, так и древнерусского общества ь целом. Чтобы еще рельефнее представить место князя и дружинной знати в Киевской Руси, обратимся к изучению проблемы сеньориального режима XI—XII вв.