Начало Московского царства

Событиям 1547 г. — венчанию на царство, «великому пожару» в июне и последовавшим затем волнениям — историки придавали большое значение, связывая с ними изменения в правительственной деятельности и перемены в характере молодого царя Ивана. Широко известен афоризм Н. М. Карамзина: «Для исправления Иоаннова надлежало сгореть Москве»2.

Историки-марксисты при изучении событий 1547 г. уделили особое внимание волнениям в Москве в июне 1547 г. О «народном бунте 1547 года», объединившем в один огромный взрыв мелкие «сопротивления властям», писал М. И. Покровский, подчеркивавший политические причины движения и то, что оно «не было местным, московским»3. В середине 1930-х годов И. И. Смирнов изучал Московское восстание 1547 г. в связи с другими восстаниями в годы малолетства Ивана IV и на основании этого предпринял попытку определить этапы классовой борьбы в Российском государстве в первой половине XVI

в.4 В плане истории борьбы посадских людей с феодальной верхушкой писал о Московском восстании 1547 г. П. П. Смирнов5. С. В. Бахрушин связывал именно с восстанием 1547 г. реформы^оследующих лет. ?<К реформам 1550-х годов... Ивана IV в последнюю минуту побудило Московское восстание 1547 г., направленное против злоупотреблений феодалов, и волна челобитчиков», — читаем очерк о России XV— XVII

вв. один'из самых вы^ дающихся историков ее про шлого — А. Е. Пресняков. в статье С. В. Бахрушина 4. «Москва — центр, объединяющий русский народ»6. Впоследствии в специальной работе «Классовая борьба в русских городах XVI — начала XVII

вв.»7 Бахрушин рассматривал Московское восстание на фоне классовой борьбы в других русских городах. Сведения о Московском восстании 1547 г. прочно вошли в учебные пособия и в научно-популярные труды. О характере и последствиях волнений в Москве в 1547 г. писал и автор настоящей работы8. В 1950-е годы углубленно изучали историю восстания июня 1547 г. И. И. Смирнов9 и А. А. Зимин |0. Зимин привел интересные наблюдения о связи городских восстаний середины. XVI в. с волнениями в деревне.

Московское восстание рассматривается как крупнейшее событие политической истории России XVI столетия, во многом определившее дальнейшее развитие общественно-политической жизни в стране. Однако и до сих пор еще история восстания 1547 г. исследована не полностью. Это является следствием прежде всего СОСТОЯНИЯ ИСТОЧНИКОВОЙ базы.

Критический обзор известий о восстании 1547 г.

Известно, что в результате «отсеивающего процесса» времени огромная масса исторических источников не дошла до исследователя. Изучение истории народных движений в России середины XVI в. затруднено из-за малого количества источников, в которых встречаются сведения об этих событиях. К тому же сохранившиеся источники откровенно тенденциозны и отличаются фактической неполнотой. Если от середины XVII в. сохранились разнообразные документальные материалы, и в том числе — что особенно важно — непосредственно отражающие настроения и интересы участников восстаний (челобитные, «роспросные речи»), а также описания сторонних наблюдателей (сочинения иностранцев), то для середины

XVI в. вся документация такого рода исчезла, если вообще когда-либо существовала.

«Роспросные» и «пытошные» речи участников восстания не названы и в описи Царского архива середины 1570-х годов (нет уверенности в том, что участники событий июня 1547 г. вообще подвергались расспросам); правда, опись дошла не в полном виде, а на уцелевших ее листах многие документы, важные для изучения как раз внутренней политики и классовой борьбы, описаны суммарно. Дела о лицах, подозреваемых в поджоге Москвы в апреле 1547 г. (если такие документы вообще были), вероятнее всего, погибли во время июньского пожара. Это — документы текущего делопроизводства, и их могли не успеть еще присоединить к делам «старых лет», хранившимся в каменных подпольях. Не дошел и актовый материал о понесенных во время пожара потерях — числе сгоревших людей, зданий, оценке погибшего имущества, а также о царских выдачах пострадавшим.

Основными источниками по истории событий 1547 г. являются летописи, сочинения Ивана Грозного, Курбского и другие памятники публицистики. Однако содержащиеся в этих источниках сведения о событиях 1547 г. скупы и разноречивы. Большинство нарративных источников позднейшего происхождения, а в таких источниках (даже у современников описываемых явлений) первоначальные представления — под воздействием последующих событий и с накоплением новых фактических данных или, напротив, с утратой первичных сведений — обычно деформируются.

Сказывался и процесс «изнашивания» исторических фактов — отбирали для памяти только то, что считалось наиболее значительным, да и записывали обычно не сразу (муза истории Клио.^ак мы знаем, начинает говорить лишь о том, что уже перестало существовать!) и часть данных (сознательно или по забывчивости) не включали в описание.

Известен афоризм В. О. Ключевского: «Торжество исторической критики—из того, что говорят люди известного времени, подслушать то, о чем они умалчивают» 12. Но для историка, изучающего Россию времени феодализма, пушкинские слова «народ безмолвствует» приобретают буквальный смысл — и грамотой владели недостаточно, и выражать письменно недовольство редко кто решался. Письменные источники соответственно имеют и «стабильные пробелы», в частности, в антагонистическом классовом обществе13 они не отражают полностью каждодневную жизнь и классовую борьбу трудящихся. Более того, это отражено, как правило, в источниках, вышедших из иной классовой среды, и прямое воспроизведение данных таких источников чревато искажением исторической правды 14.

Необходимо, наконец, различать в источниках недостоверные факты (по определению К. Маркса, «ложь в передаче фактов, ложь в материальном смысле слова») от ложных взглядов на достоверные факты («ложь в духовном смысле»15) и степень (и причины) отступления в источниках от правды фактов.

Летописи

Более или менее детальные сведения о событиях 1547 г. обнаруживаются при изучении летописных материалов— обработанных пространных летописей, самостоятельных летописных сказаний или фрагментов их, кратких летописцев. О московских событиях июня 1547 г. (7055 г. 5) сообщают «Летописец начала царства», Никоновская и Львовская летописи (в описании восстания текстуально совпадающие с «Летописцем начала царства»), Царственная книга и Александро-Невская летопись, Хронографическая летопись, Четвертая Новгородская летопись, Постниковский летописец, сборник, содержащий летописные статьи о московских пожарах, повесть о юродивом Василии Блаженном, Степенная книга, краткие летописцы и другие летописные источники.

Основные черты и особенности русских летописей XVI в. — «памятных книг времени» 16 (как называли их современники)—неоднократно характеризовались и в обобщающих трудах недавних лет17, и в специальных исследованиях советских историков и литературоведов. В данной работе нет нужды подробно на этом останавливаться, и можно ограничиться немногими замечаниями, преимущественно методического порядка. При использовании летописных сведений приходится учитывать, что летописи, являясь памятниками публицистики (это наблюдение—правда, в меньшей мере — относится также к кратким летописцам), одновременно зачастую имеют сходные черты и с мемуарами: иногда, как, например, в Постниковском или Пискаревском летописцах, это обнаруживается очень явственно.

«Имея дело с летописью,—замечает Б. А. Рыбаков, — мы всегда должны помнить, что изображаемая летописцем картина не адекватна реальной действительности, а является отражением (вольным или невольным) его взглядов, вкусов, его кругозора и степени осведомленности, его симпатий и антипатий. Эта картина именно такова, какой он хочет ее нарисовать» 18. Эти замечания о летописях древней Руси можно в значительной мере отнести и к летописям XVI столетия.

В летописях отражаются и ограниченность восприятия явлений, и особенности человеческой памяти. Летописец не всегда способен выделить в историческом явлении наиболее значительное (или даже наиболее любопытное). Если он сам оказывался непосредственным участником или свидетелем описываемых событий, то основное внимание уделял тому, что произвело на него субъективно наибольшее впечатление, или тем сторонам явлений, о которых был лучше осведомлен. Если летописец получал сведения от других лиц, то понятно, что он находился в зависимости от восприятия этими лицами описываемых событий, от того, что они запомнили или более ярко воспроизвели в своих рассказах. Очень многое зависело от источников информации составителя летописи, от возможностей проверки ЛЄТОПЇ&ЦЄМ имеющихся у него сведений.

Когда летописец описывал историческое явление не по свежим следам, то, естественно, он учитывал последствия и результаты описываемых событий и рассматривал действия участников событий и их политические требования уже в свете этих последствий, хотя на самом деле события иногда принимали неожиданный для их участников оборот и участники событий могли и не иметь ясную программу действий и не способны были предвидеть, как обернется дело.

В том случае, еслАПНГГШшсчш хддактеризовал события по прошествии уже шостаточіДОї длиївдьного в^шеми, то,

І Цектгій іь _ I

конечно, отнюдь не все в равной степени сохранялось у него в памяти, зачастую нарушалось представление даже о последовательности событий, в лучшем случае оставалась верная картина в самом общем виде.

В творчестве летописцев не могли не отразиться и общепринятые (а также и субъективные) историко-фило- софские, и прежде всего историко-религиозные, представления, согласно которым исторические события укладывались в определенную схему, зачастую априори воспринятую от предшественников. Традиционность — характерная черта средневекового мышления, проникнутого религиозными понятиями и библейскими ассоциациями.

Успехи и бедствия страны в соответствии со средневековым мировоззрением объяснялись чаще всего «божественным промыслом» и рассматривались с точки зрения провиденциализма. Для характеристики исторических явлений использовались привычные заимствования из Библии и других памятников церковной литературы, заимствования иногда даже бессознательные—перо само писало когда-то заученную фразу 1Э. Летописи и публицистические сочинения рассматривались их авторами и воспринимались читателями прежде всего как «учительная» литература, из которой следовало извлечь историко-философские и политические уроки20.

Летописям, как памятникам исторической мысли (во всяком случае пространным летописям), присущи черты, типичные для средневековой историографии. Задачей писателя было, замечает Е. А. Косминский, не точное установление фактов и причинной связи между ними, а стремление прежде всего истолковать описываемые факты в духе определенной религиозно-этической или политической схемы21.

Имело значение и выработавшееся понятие о форме изложения определенных исторических фактов, о соответствующих литературных трафаретах, что сказывалось не только в литературном оформлении летописи (стилистика, использование традиционных формул — «клише»6, словарный состав), но и в отборе «достойного» такой литературы фактического исторического материала.

Лстописец обязан был следовать сложившимся нормам литературного этикета, «обряда». Литературный этикет слагался, по определению Д. С. Лихачева, из представлений о том, как должен совершаться тот или иной ход событий (этикет миропорядка), как должно вести себя действующее лицо сообразно своему общественному положению (этикет поведения), какими словами писатель должен описывать совершающееся (этикет словесный) 23.

В XVI в. наблюдается и большая близость летописного изложения с делопроизводственной документацией, широко использовавшейся составителями летописей (особенно официальных).

Летописцы находились в плену определенных историко-политических концепций идеологов класса феодалов; летописи — памятники феодальной идеологии. Основное внимание в летописи уделялось личности государей, событиям государственной жизни, войнам, т. е. фактам политической истории, особенно таким, которые достойны «чести» и «славы» и, следовательно, должны сохраняться «в память предыдущим родам». Изображение людей строго соответствовало вассальной иерархии феодального общества, и для описания жизни тех, кто стоял вне этой иерархии, т. е. трудящихся, не находилось места. В исторических сочинениях старались отразить мифы политического мышления — официальный идеал народа, типичными чертами которого, пытались представить покорность, преданность государю.

Краткость летописцев в описании народных движений прежде всего обусловлена классовой тенденцией. К народным восстаниям и составители и редакторы (и заказчики) летописей относились обычно резко отрицательно. Еще Н. А. Добролюбов отмечал, что в летописях выражались интересы только представителей господствовавших классов, принимавших участие в их составлении, и указывал при этом, что «истории народа по данным летописным составить было невозможно, если человек не умел, как говорится, читать между строк»24. В этом замечании подчеркивается и классовый смысл молчания летописей о народной жизни и формулируется задача научно-исследовательского характера: попытаться обнаружить утаиваемые факты из истории народа, прочесть их «между строк».

Наконец, нельзя упускать из виду, что летописец выражал и определенные тенденции внутриклассовой борьбы, столкновений в среде самих феодалов; противоречия различных политических группировок 7 и события классовой борьбы рассматривались чаще всего в плане борьбы политических группировок внутри этого класса.

Конечно, необходимо собрать воедино все сведения о восстании 1547 г. в Москве — это обязательное предварительное условие исследования; однако механически дополнять картину, нарисованную в одном из источииков, деталями из других — путь ошибочный. Дополнения (даже разночтения) в различных публицистических памятниках, сообщающих об одном и том же событии, обычно не являются случайными приписками более памятливого или осведомленного автора, а чаще всего отражают определенную тенденцию в описании и истолковании события. Поэтому ко всем таким отличиям следует относиться сугубо осторожно и стараться понять причины появления дополнений (или поновлений) в одном летописном тексте и невключения таких данных в другой текст, упоминающий о том же событии. Умолчание источников или сознательное искажение в них фактов иногда тоже многое может разъяснить исследователю. Глубокое ленинское наблюдение о том, что «мы можем иногда по дыму полицейской лжи догадываться об огне народного возмущения»25, помогает источниковедам и при изучении источников, относящихся отнюдь не только к периоду империализма.

К. Маркс и Ф. Энгельс предупреждали о том, что не следует верить «на слово каждой эпохе, что бы та о себе ни говорила и ни воображала»26. Необходимо иметь в виду и то, что в письменных памятниках отражено как бы две идеологии царизма по отношению к бунтующему населению (это недавно подчеркнула М. В. Нечкина). Одной, «секретной», «про себя» руководствовались в борьбе, с массовыми волнениями, и этой идеологии был присущ реализм. «Вторая «идеология» — показная — пускалась в ход для публичных объяснений»27. (Такая тиворечивой оценкой деятелей и событий, который так характерен дли средневековых сочинений» 2Я. «Показная» идеология особенно Явственно обнаруживается в памятниках публицистики и в законодательных актах.)

Однако во всяком источнике совмещается и переплетается намеренная информация с непроизвольным свидетельством о времени, которое в нем отразилось29. Надо «стараться,—об этом специально писал Н. М. Дружинин,— отделить историческую правду от намеренной лжи, замаскированных умолчаний и неосознанных ошибок» 30.

Все эти особенности источниковедческого подхода к летописям и к другим памятникам публицистики существенно усложняют труд исследователя, поставившего перед собою задачу выявить объективные данные о событиях политической истории периода феодализма, и особенно по истории классовой борьбы.

Изучая июньское восстание в Москве, надо иметь в виду и то, что неизвестны источники, специально посвященные только описанию восстания. Во всех сохранившихся источниках сведения о восстании помещены вместе со сведениями о других событиях того времени, и прежде всего о московских пожарах 1547 г. (при этом пожары обычно описаны подробнее, чем восстание), и история восстания изображается в теснейшей взаимосвязи с этими событиями. Историки, следовавшие за нарративными источниками, также описывали вместе и пожар и восстание. Это отразилось и в «Хронологических выписках» К. Маркса, основанных на изучении «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина и других сочинений историков. «Большой пожар и восстание в Москве»3',— подчеркивает К. Маркс.

Раскрывая содержание исследуемых памятников, автор пользовался приемами (ставшими уже традиционными) так называемой внутренней критики источников, обращаясь прежде всего к методам логического, текстологического и сравнительного изучения32.

Источники о восстании 1547 г. в Москве целесообразно рассматривать в хронологической последовательности, т. е. прежде те источники, которые были составлены вскоре после восстания. При этом очевидно, что, изучая волнения в Москве, приходится исследовать весь комплекс событий июня 1547 г.

* 8 *

«Летописец начала царства царя и великого князя Ивана Васильевича» охватывает события первых 20 лет правления Ивана IV (1533—1553 гг.). Это — официальная летопись, составленная в 1550-е годы* и дошедшая в рукописях третьей четверти XVI в. Составителем или редактором ее был в конце 1550-х годов руководитель правительства А. Ф. Адашев33. Но есть основания полагать, что использовались и летописные материалы, подготовленные прежде в окружении митрополита Макария и, возможно, им отредактированные34. Участие виднейших правительственных деятелей в подготовке этих летописных материалов убеждает в том, что именно такова была официальная точка зрения на события 1547 г. в ближайшее к ним десятилетие.

В «Летописце начала царства» выделены заглавия летописных статей (примем это условное обозначение частей летописного материала), повествующих о событиях апреля — ноября 1547 г. Вслед за описанием венчания на царство и свадьбы Ивана IV помещена статья «О пожаре в граде» (о пожаре 12 апреля), затем последовав тельно статьи «О пожаре за Яузою» (о пожаре 20 апреля), «О колоколе» (о падении колокола 3 июня), «О великом пожаре» (о пожаре, начавшемся 21 июня), «О убиение князя Юрья Глинского» (26 июня), «Свадьба княже ' Юрьева» (о свадьбе брата царя, состоявшейся 3 ноября), '«О побеге князя Михаила Глинского да Турунтая» (в Литву, 5 ноября), «О походе царьском па Казань» (ноябрь — декабрь 1547 г.).

В официальной летописи пожары (особенно июньский) описаны подробно и красочно; восстанию же уделено несколько строк в летописной статье «О убиение князя Юрья Глинского»9. Далее в этой же летописной статье сообщается о туче над Москвой 30 июля: «И бысть град силен и велик, с яблоко с лесное, ово кругло, ово грановито». рован и в такой редакции вошел в состав Никоновской летописи 35.

** Текст официальной летописи приведен па стр. 46—47. Перед описанием убийства Глинского летописец, заканчивая описание июньского пожара, формулирует в типичном для средневековой назидательной литературы стиле причины бедствий: «Сия все наведе на ны бог грех ради наших, понеже множество согрешихом и беззаконо- вахом, бог же праведным своим судом приводя нас на покаяние, ово убо пожяром, ово убо гладом, ово же убо ратных нахождением, ово убо мором».

Для составителя «Летописца начала царства» восстание июня 1547 г. — «безумие» черных людей, «всколебавшихся», подобно юродивым, «от великия скорби пожарная»36. В описании восстания летописец нарочито краток: черные люди пришли в Кремль, где убили камнями Ю. Глинского и многих детей боярских, людей Глинского побили «безчислено» и имущество Глинских «розбиша» (в другом списке «разграбиша»), говоря, «безумием своим, яко вашим зажиганием дворы наши и животы пого- реша». Иван IV велел этих людей поймать и казнить, но они разбежались «по иным градом, видяще вину свою, яко безумием своим сие сотвориша»37.

^Основной задачей «Летописца начала царства», посвященного по преимуществу лично Ивану Грозному38, было прославление деятельности первого русского цар^/ Описание июньских событий 1547 г. меньше всего могло бы способствовать возвеличению Грозного:|в июне 1547 г. проявилось массовое недовольство деятельностью Ивана IV и его ближайших советников, и сам он, страшно испуганный всем происходившим, не сразу обнаружил способности к самостоятельным мерам, могущим успокоить волнениеу

Текстуально схожи с описанием восстания 1547 г. в «Летописце начала царства» описания этого события в опубликованных текстах Никоновской и Львовской летописей, первоначальном варианте Царственной книги, а также в летописцах сложного состава (включающих события XVII в.), восходящих в некоторых частях к официальной летописи, — в Пискаревском летописце, в Соловецком летописце39.

В другой официальной летописи — Степенной книге, составленной в начале 1560-х годов, 9-я глава 17-й степени (степень эта посвящена времени Ивана Грозного) озаглавлена: «О страшьных и сугубейших пожарех и блаженном Василии уродивом и о явлении пречистыя бого родицы и о образе ея чюдо и о покаянии людьстем». В главе этой о восстании вовсе ничего не написано, зато упомянуто о «покаянии людьстем», в описании которого можно предполагать картину первого из «соборов примирения» 10. В начале главы пожары объясняются божьим наказанием («милостивно наказати нас хотяй бог и попусти неправедному богатьству огнем истребитися»), описываются пожары апреля и особенно подробно «великий пожар» июня 1547 г. Основное место отведено «чудесам», и прежде всего Василию Блаженному, который накануне пожара (20 июня) «умную молитву действуя и плачася неутешьно»40. Таким образом, составители этого реакционно-клерикального сочинения, вышедшего из круга митрополита Макария и рассчитанного на более или менее широкое распространение, постарались умолчать о восстании. Современникам, конечно, были еще памятны трагические события июня 1547 г. и особенно запечатлелся в сознании, видимо, грандиозный пожар, истребивший почти всю Москву и погубивший множество народа. На описании пожара и сосредоточили внимание составители Степенной книги, украсив это изложение рассказами о религиозных чудесах.

До нас дошли и особые сказания о событиях 1547 г., видимо использованные составителями пространных летописей. Сказания о московских пожарах — «О великом московском пожаре» (12 апреля) и «О другом великом пожаре, о московском» (21 июня)—известны по сборнику ЦГАДА11 конца XVI — начала XVII в., подробно Оустретенскую оулнцу, а возле стеноу до тюрем, и монастырь Богоявленской згоре, н в церкви иконы и кузнь. Церкви же кирпичная и церквей же много погорело древяных, иконы и куэнь и товароу в торгоу // и по гостиным двором много погорело: 2000 дворов згорело и людей много погорело. Того ж месяца, іїосле того пожару мвдув три дин, бысть поЯіар на Москве. Загорелося на болтом посаде на Бо.пвановье: .чгорело 1000 и 700 дворов, и церквей описанному С. М. Каштановым и М. Н. Тихомировым 44, и опубликованы И. А. Жарковым 45. Это наиболее подробные из известных описаний пожаров 1547 г., содержащие сведения о числе пострадавших, о сгоревших зданиях, приезде царя на пепелище и его обращении к князьям, боярам" й~«мужем москвичем», о молебне в Успенском соборе, посещении царем митрополита Макария и о «духовном наказании» царя митрополитом и др.

Наличие этих любопытных подробностей (в целом, подтверждаемых и другими источниками) позволяет полагать, что сказания составлены вскоре после пожаров, еще под впечатлением поразивших современников событий и, возможно, даже на основании и каких-то официальных данных о потерях, местах распространения пожара (не фрагмент ли это митрополичьего летописания?).

Близость фактических сведений сказаний и «Летописца начала царства», а также некоторое литературное сходство этих памятников побуждают предположить, что содержание сказаиий могло быть использовано при подготовке «Летописца начала царства». |4звестно, что основой официальной летописи, так же как и других пространных летописей, были самостоятельно составленные сказания об отдельных значительных исторических событиях. Такие сказания вместе с другими подготовительными к летописи материалами редактировались и объединялись уже в единый летописный текст. Некоторые из летописных сказаний сравнительно широко распространялись, получали самостоятельное название и воспринимались переписчиками и читателями уже вне текста пространной летописи. Длительную литературную жизнь обычно имели сказания, посвященные событиям, продолжавшим привлекать внимание потомков46.

Безусловным источником упоминавшейся главы Степенной книги является опубликованное А. А. Зиминым много погорело, нкомы и коузмь и торг болвановскон выгорел, н товару много погорело в торгу и оу житеи- скых людей, и по двором люди горели. В то же время того дни в Кожевниках за рекою Москвою згорело 500 дворов и церкви горели. В то же время ивыныхме- стех до многых на Мосъкве загорелося. Сие зло случпся // за оумпожение грех иа- шых; бе бо тогда засуха велика»42 (написанное кнпо- нарыо выделено курсивом). tio рукописи начала XVII в. сказание «О великом и сугубом пожаре и о милостивом зашишении, иже на воздусе заступлением пречистыя богородицы». Сказание, или повесть, как называет это сочинение Зимин, составлено около 1550-х годов, видимо, по поручению Макария. Содержание сказания сходствует с соответствующим текстом Степенной книги, однако обращает на себя внимание то обстоятельство, что в сказании имеются резкие замечания о своекорыстной политике боярских временщиков (которые «навыкли господоубийственному совету») в годы, предшествовавшие пожарам47. Места эти опущены редакторами Степенной книги.

Очень интересен для исследователя событий 1547 г. так называемый Постниковский летописец, опубликованный и изученный М. Н. Тихомировым. Это своеобразные мемуары, изложенные в традиционной летописной форме. Летописец составлен человеком, близким к правительственным кругам, хорошо знавшим дворцовые новости. Летописец, по мнению Тихомирова, написан типичным деловым языком XVI в.48 Летописец обрывается на известии о московском пожаре июня 1547 г. О событиях весны 1547 г. автор сообщает интереснейшие подробности: о казни лиц, обвинявшихся в поджогах в апреле 1547 г., о появлении накануне пожара июня 1547 г. «сердечников», которые «выимали из людей сердца», о приезде после июньского пожара к митрополиту в Новинский монастырь Ивана IV и всех бояр «на думу»49. Тихомиров полагает, главным образом на основании упоминания в летописце о посольской деятельности дьяка Постника Губина, что дьяк этот и был автором летописных записей 1533—1547 гг. Постник Губин (Федор Никитич Моклоков)—сын приближенного к государю дьяка и сам близкий ко двору человек12 — был еще жив в 1558 г. «Может быть, — пишет Тихомиров, — и весь летописец приводился в порядок уже после 1547 г. п автор не успел его докончить. Во всяком случае, дошедшая до нас рукопись летописца очень близка по времени к описанным в ней событиям»50.

М. Н. Тихомиров сопоставил известия летописца с Первым посланием Ивана IV Курбскому и пришел к вы- поду, что царь приводит факты, которые подтверждаются именно этим летописцем, в частности слухи о том, что «чяродейством Москву попалили», потому что «сердца человеческая выимали»52. Интересно и то, что среди приписок Царственной книги (сделанных не без участия Ивана Грозного) имеются приписки о Постнике Губине. В рассказе об отправлении послов к королю Сигизмунду в 1542 г. подле имени Постника Губина уточнено53: «сына Моклокова»*. Быть может, Иван Грозный был знаком с летописцем Губина** (в 1550-е годы Постник Губин был среди приближенных дьяков, участвовавших в почетных царских приемах) или близким к нему по содержанию и оттуда черпал некоторые фактические сведения?

В начале третьей четверти XVI в. написан был и список так называемой Хронографической летописи***, содержащий очень важные подробности о событиях июня 1547 г. Вслед за описанием московских^пожаров **** (сравнительно кратким) летописец отмечает: «И после * Любопытно и то, что в другом месте Царственной книги добавлено при описании событий 1546 г. о приезде из Казани в Коломну к Ивану IV боярина кн. Д. Ф. Вельского, «да с ним боярин Дмитрей Федорович Палетцкой да дн- як Посмик Губин»54. В Пост- никовском летописце отмечено лишь то, что бояре «пришли, (из Казани. — С. Ш.) к великому князю на Коломну августа в 4 день» 55. Следует отметить, что и в Постников- ском летописце под 7054 г., и в Царственной книге под 7054 г. кп. Д. Ф. Палецкий назван уже боярином (5 октября и декабрь 1545 г.,

7 апреля 1546 г.66). А. А. Зимин датирует первое упоминание о его боярстве 1547 г.57 Видимо, накануне июньского восстания 1547 г. в Думе заседало уже не 15 бояр, как пишет Зимин5в, а по крайней мере 16 (впрочем, старик М. В. Тучков, веро

ятно, уже не принимал участия в деятельности Боярской думы) 59.

** Возможно, что летопне- чнк оказался в руках царя после ареста сына Постннка Губина — Богдана, которого обвиняли в попытке бежать в Литву вместе с кн. И. Д. Вельским в январе 1562 г. Богдана Постникова Губина велено было «казни- тн торговою казнью, бити кнутьем по торгу» и сослать «в заточение в Га- лнчь» 60.

*** На эту рукопись впервые обратил внимание М. Н. Тихомиров, приведший из нее выдержку о Московском восстании 1547 г.61 О рукописи и ее датировке см. введение к публикации «Продолжение Хронографа редакции 1512 года» 62.

**** О пожаре июня написано: «Таков пожар не бы- того пожару москвичи черные люди возволновалися, что будтося Москву зажигали Глиньских люди, и от тое ко- ромолы князь Михайло Глиньской с жалования со Ржо- вы хоронился по монастырем, а москвичи черные люди, собрався вечьем, убили боярина князя Юрья Васильевича Глиньского в Пречистой в соборной церкви на обедне на иже-херувимской песни. А царь и великий князь того лета жил с великою княгинею в Острове, а после пожару жил в Воробьеве»65. Хронографическая летопись — первостепенного значения источник по истории России середины XVI в. (именно в ней обнаружены данные о соборе 1549 г.!). Указание на московское вече* — столь редкое в памятниках XVI в. — существенным образом меняет наши представления о ходе и характере восстания.

Московские события июня 1547 г. привлекли внимание и составителей современных местных летописей в Пскове и Новгороде. Летописи были составлены людьми, неблагосклонно относившимися к централизаторским тенденциям московского правительства и не имевшими желания скрывать явления, неблагоприятные для царя. Помимо того, в Новгороде и Пскове составители летописей привыкли к описанию событий на посаде, столкновений посадских людей с властями и друг с другом.

Очень много дает исследователю Московского восстания изучение Четвертой Новгородской летописи по списку Н. К. Никольского. Из этой летописи узнаем важные детали об убийстве Ю. В. Глинского, о том, что, по слухам, Глинские поджигали Москву, «норовя приходу иноплеменных» («тогда пришол с многою силою царь крымской»). Особенно ценны данные о «смятении людем московским»: «многие люди черные» вооруженные («яко- же к боеви обычаи имаху») пошли по кличу палача к Во- пал, как и_.Москпа стала». Сходная характеристика — со ссылкой на летопись— дана п московскому пожару 28 июля

1493 г.: «.. .а в летописце

старые люди сказывают,

как Москва стала, таков пожар па Москве не бывал» 63. В сборнике

ЦГАДА, статьи которого опубликовал И. А. Жарков, тоже встречаем схожие выражения: «А летописец и старые люди сказывают: гиков ножар па Москве не бывал»64. *

В опубликованном в XXII томе ПСРЛ «Продолжении Хронографа редакции 1512 года» по списку рубежа XVII

— XVIII вв. вместо «вечьем» было неправильно написано «вечером» 66. робьеву, где укрывался царь; и испуганный Иван IV, «узрев множество людей», «не учини им в том опалы, и положи ту опалу на повелевших кликати». Вслед за этим летописец сообщает о волнениях «того же лета» в Опоч- ке67.

Новгородский летописец внимательно относился к своей работе: первоначальный текст он исправлял (хотя и не везде: так, отчество Ю. Глинского написано неправильно— «Михайлович») 13, опираясь, видимо, на какую- то дополнительную информацию о ходе восстания. До нас дошел не окончательный вариант переписанной летописи, а черновик, поэтому удается установить, какие сведения сразу же проникли в Новгород, насколько они были точны и о чем новгородцы узнали уже позднее14. Так, приписаны были подробности о казни Ю. В. Глинского: добавили, что в казни (а следовательно, и в восстании) участвовали помимо «черных людей» еще и «большие люди», что Глинского извлекли из церкви едва живого, и «скончаша злою смертию», «извлекоша из града (т. е. Кремля. — С. Ш.), привязана ужем»; добавили также, что, по слухам, Москву поджигали не только сами Глинские, но и «сердечники о них же»15; первоначальный текст о том, что Иван IV во время казни находился «туто же в церкви», исправили на другой — «в Воробьеве».

В этой летописи восстание описано с большими подробностями, чем июньский пожар. Из московских пожаров отмечен только июньский ****, краткому описанию которого предшествует рассуждение о том, что пожар — наказание божье за умножение грехов *****; при этом одного и того же слова «сердечники» в Постни- ковском летописце и в Новгородской летописи.

**** Правда, очень вероятно, что часть рукоппси, посвященная описанию событий весны 1547 г., не сохранилась. Текст о пожаре июня 1547 г. явно следует после какого-то обрыва.

***** Приводится даже такое рассуждение: «.. .бысть

же сей пожар толми гро- типичная для средневековой литературы мысль конкретизирована характеристикой боярского произвола («наипаче же в царствующем граде Москве»!) в годы малолетства Ивана IV.

Список летописи был составлен, судя по палеографическим особенностям, во второй половине XVI в.70 На листах рукописи редкий водяной знак, похожий па отмеченный у Брике под 1545 г. (№ 12817) *. Все это позволяет признать рукопись близкой по времени к интересующим нас событиям.

В Первой Псковской летописи упоминается о пожарах 12 апреля («пожар велик и страшен зело») и 21 июня («вся Москва погорела») 71. На этой фразе обрывается летопись. В Третьей Псковской летописи (летопись игумена Корнилия) составитель (крайне неблагожелательно настроенный по отношению к Ивану Грозному)72 ограничился сведениями о пожарах, правда сведениями более конкретными и подробными, чем в Первой летописи: он сообщил, что 12 апреля погорели весь Китай-город и «Торг», а 21 июня «погоре вся Москва-город и посады все, церкви и Торг, и другия, и дворы, толко за Москвой посад цел»73.

Иван Г розный о восстании. -

зен, иже в мимошедших прежних летех в писании обретаемым трусу и буре н эапалениа огнем небесным, подобен же и сей пожар тому же: мнети

же мнозем людем, яко не просто бытн, но акы запале- ние огня небеснаго» 6Э. *

Этими палеографическими сведениями я обязан любезности С. М. Каштанова.

Ю том, что произошло в Москве в июне_j_547 г., писал и Иван Грозный. Царь напомнил об этом в «Писании» Стоглавому собору начала 1551 г. «Писание» царя, пожалуй, самый ранний из точно датируемых памятников, сообщающих о событиях 1547 г. Описывая годы своей юности, царь особо подчеркивает страшные последствия боярских междоусобиц и самовластия: «...мне сирот- ствующу, а царству вдовствующу. И тако боляре нацш улучиша себе время; сами владеша всем царством самовластно, никому же возбраняющу им от всякого пеудоб- паго начинания. И... мнози межусобною бедою потреб- лени быша злей»і| В боярском поведении и в отсутствии родительского надзора Исаи IV пытался найти оправдание и своим дурным поступкам (умолчать о которых было невозможно), «и навыкох их (т. е. бояр. — С. Ш.) злокозненныя обычаи и таяжде мудръствовах якоже и они».

Различные беды — вражеские нашествия, кровопролития, пожары, потопы, пленения и др. — рассматриваются как божье наказание за грехи (формулировки напоминают о летописном тексте и едва ли не подсказаны митрополитом Макарием). Страшнейшим из наказаний были «тяжкиа и великия пожары», когда «прародительское благословение огнь пояде» — сгорели церкви и святыни, погибли «многое безчисленное народа людска; и от сего убо, — восклицает Иван IV, — вниде страх в душу мою и трепет в кости моа» 16.

О восстании царь здесь ничего не пишет, но можно полагать, что «страх» и «трепет» были вызваны не только пожаром, но и самыми «ужасными» его последствиями— волнениями 26 июня, убийством дяди царя Юрия Васильевича Глинского, приходом вооруженных людей в Воробьево 29 июня, грозной обличительной речью Сильвестра. Иначе остается не вполне понятным, зачем Ивану IV быйо просить прощения у окружающих, о чем упоминается в последующих строках «Писания» Стоглавому собору74. Очевидно, царь напоминал о соборе 1547 г. — первом из соборов «примирения» конца 1540-х— начала 1550-х годов. Отрывок, посвященный описанию детства и юности царя, многими чертами, как справедливо замечает Я. С. Лурье, напоминает соответствующее место из Первого послания Ивана Грозного Курбскому 75.

В Первом послании Курбскому Иван Грозный уже специально останавливается на характеристике Москов- скву, в той день Тимур-Аксак царь убояся и устрашися и ужасеся и смятеся и нападе иа нь страх и трепет, я вниде страх в сердце его и ужас в душу его, вниде трепет в кости его, и скоро отвержеся и охабися воевати Русьския земли» 70. ского восстания. В полной (или пространной) редакции послания находим четкое указание на причины восстания и очень определенное объяснение событий: восстание возникло по виде изменников-бояр, возмутивших народ против Глинских. Распустив слухи о поджоге Глинскими Москвы, изменники-бояре пытались поднять народ и против самого царя: «Наши изменные бояре... аки время благополучно своей изменной злобе улучиша, наусти- ша народ художайших умов 17, будто .. . Москву попалили»; «Тех изменников научением... Юрья Васильевичя Глинсково, воскричяв, народ... убиша»18; «Те изменники наустили были народ и нас убити»19. «И тако ли доброхотно подобает нашим боляром и воеводам нам служити, еже такими собраниями собацкими 20, без нашего ведома, боляр наших побивати, да еще и в черте кровной нам? И тако ли душу свою за нас полагают, еже нашу душу от мира сего желающи на всяк чяс во он век препустити?»77 — заключает Грозный.; Время господства Глинских Иван Грозный считал уже временем своего самостоятельного правления («сами яхомся строити свое царство»78) и «недружбу» к Глинским рассматривал как проявление «недружбы» к себе: «Прочто убо нам самим царству своему запалителем быти?»7Э.

Особенно любопытны для рассматриваемой темы подробности, которые Грозный не сумел или даже не хотел утаить. Подробности эти во многом напоминают то, ^то уже известно по другим источникам. В Москве ходили L. слухи о том, что бабка царя Анна Глинская «с своими Детьми и Людьми сердца человеческия выималй и тйкиМ чяродейством Москву попалили» и будто царь «тот совет ведал». При этом царь по существу не отрицает возможности действий чародеев, он лишь недоуменно восклицает: «Хто же безумен или яр, таков обрящется, разгне- вався на рабы, да свое стяжание погубити? И он бы их и палил, а себя бы уберег. Како же на такую высоту, еже Иван святый водою кропити?»85 Царь оставался сыном XVI в., —века суеверий и колдовских процессов 21. Слухи о чародействе явились одним из поводов убийства Юрия Глинского, совершенного в Успенском соборе. Глинского обнаружили в приделе Дмитрия Солунского, выволокли оттуда и убили «против митрополичья места», окровавив церковный помост. Затем его уже мертвого извлекли «в передние двери церковныя и положища на торжище, яко осуженника». Царь находился в это время в своем селе Воробьеве, и туда ринулся народ, грозивший, по словам Ивана, убить его за то, что он скрывает («хоронит») там мать и брата казненного боярина (Анну и Михаила V Глинских) 86. В послании, как и в официальной летописи, подчеркивается «безумие» восставших 87.

Рассказ о Московском восстании в полной редакции Первого послания Ивана Грозного Курбскому подвергся авторской правке. Подробно вопрос рассмотрен П. В. Ви- лькошевским, опиравшимся на издание в 1914 г. этого памятника Г. 3. Кунцевичем и частично использовавшим его подготовительные материалы (правда, не проверив, видимо, их de visu) 88. В 1951 г. вышло новое издание «Посланий Ивана Грозного», основанное на вдумчивом предварительном изучении рукописных памятников. Я. С. Лурье обосновал иную, чем у Г. 3. Кунцевича, стемму (т. е. схему генеалогических взаимоотношений) 89 дошедших до нас списков послания и группировку имеющихся материалов90. Однако известные пока рукописи не восходят ко времени ранее середины XVII в. и разнятся

фов» и «докторов» Пере- светов «предсказывает» (задним числом) «охулу» царя «от своего царства, от мала и от велика», то речь идет тоже о бурных событиях народных движений конца 40-х годов XVI в.»83.

**** Любопытно, что это же выражение «собацкое собрание» употребляет царь Иван в том же послании для характеристики Избранной рады м. что волхви ему сказали, что в том году будет пременеиие: московскому царю смерть»91. К волхвам, по сообщению Горсея, царь обращался в последние дни своей жизни 92. (иногда существенно) между собой. Протограф полной редакции Первого послания Курбскому восстановить еще не удалось, и материалы Г. 3. Кунцевича не были использованы для такой работы 22. Поэтому наблюдения П. В. Вилькошевского сохраняют свое значение.

П. В. Вилькошевский проследил историю возникновения вариантов полной редакции послапия Курбскому и предположил, что первый вариант послапия царь завершил ко 2 июля 1564 г.; послание было, однако, почти сразу же переделано; ему был придан еще более полемический вид. Второй вариант (или вторая редакция) был закончен 5 июля 1564 г. В таком виде послание и было отправлено Курбскому93. Наибольшее распространение послание имело во второй редакции, по оно сохранилось и в первой редакции, дойдя до пас в трех списках, в частности в составе хронографа Толстовского собрания 23, отрывки из которого (разночтения) приведены в сносках в т. XXXI «Русской исторической библиотеки» (и в издании «Послания Ивана Грозного»), Сличая первый и второй варианты полной редакции послапия, обнаруживаем, на что обратил особое внимание Иван IV, переделывая его, прежде чем отослать к Курбскому. Оказывается, что наибольшей переделке сравнительно с другими местами подвергся именно рассказ о Московском восстании 1547 г., что свидетельствует о том, какое большое значение придавали толкованию этого события и Иван IV и Курбский. Выявляются различия в расположении слов и даже целых предложений и — что самое главное — наличие отдельных важных и неслучайных дополнений! Из добавлений особенно интересны следующие: вместо «народа» (убившего по наущению бояр Грозного» в серии «Литературные памятники». Эта работа Г. 3. Куниевича указана была мною Ю. Д. Рыкову и К. А. Уварову, исследующим рукописи «Истории о великом князе Московском» Курбского.

** При подготовке к публикат ции «Посланий Ивана Грозного» был выявлен четвертый список 95. Юрия Глинского) читаем: «Множество народа неистовых»96— и вместо слов: «И сие во церкви убийство всем ведомо» — читаем: «И сие во церкви святой убийство его всем ведомо»97, т. е. подчеркиваются моменты массовости народного возмущения и осквернения «святыни» -убийством Глинского.

Смысл выделения этих моментов становится ясным при ознакомлении с посланием Курбского, ответом на которое и было послание, написанное царем. Курбский писал Грозному о том, что царь проливал кровь бояр в церкви во время торжественной митрополичьей службы («во владыческих торжествах») и «мученическими их кровьми праги церковные обагрил еси» 98. Это обвинение Курбский считал особенно тяжким и именно его поставил на первое место в перечне «зол и гонений» 99, претерпеваемых от царя боярами. Иван Грозный стремился опровергнуть это и показать, что не он, а бояре проливали в церкви кровь невинных100. «И сие (т. е. Глинского.— С. III.) убийство во церкви всем ведомо, а не яко ты, собака, лжеши!» 101 — яростно восклицал Грозный, ссылаясь на общественное мнение. В ответ на обличения Курбского Грозный обвинял бояр я том, что они не только сами причиняли ему зло, но и пытались настроить («наустиша») против царя народ, также подчеркивая: «Сие убо безумие явъственно» 102. Таким образом, восстание.1547. г. изображалось царем как продолжение боярских «межусобных браней» 103, растлевающих царство.

Обосновывая преследования бояр, называемых Курбским мучениками («наши изменные бояре, от тебе же на- рицаемая мученики»104), Иван Грозный старался показать связь Курбского с ними, общность их «изменнической» деятельности («во всем ваша собачья измена об- личяетца») 105.

Эту тенденцию уловили читатели послания, и именно такая трактовка восстания, как «смятения боярского», проникла из послания Грозного в исторические сочинения начала XVII в. В Степенной книге особого состава — «Летописце князя Ивана Федоровича Хворостинина» — встречаем очень любопытную отсылку к Первому посланию Ивана Грозного Курбскому. После изложения событий 1547 г. там написано: «А пространнее о сем пишет о пожарех и о смятении боярском в государеве царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии грамоте, что писал в Литву ко князю Ондрею Курбъскому против его отписки» |06.

В краткой редакции послания Ивана Грозного Курбскому сведения о восстании 1547 г. отсутствуют. И вряд ли случайно. Объяснение, думается, следует искать в том, что послание полной редакции предназначалось прежде всего для зарубежного читателя |07, знакомого с посланием Курбского царю и следившего за событиями в Российском государстве. Опираясь на теоретическое положение о том, что «изменником везде казнь живет» 108, послание Грозного должно было, по мысли автора его, обличать «измены» Курбского. Краткая редакция послания существенно отличается от пространной и имеет совсем иной характер. Текст краткой редакции содержит изложение доктрины «самодержавства» и сведения об «изменах» Курбского и его родственников, зато он лишен многих исторических подробностей (о внутр&нней политике Российского государства и лично о царе) и характерных для полной редакции обращений к международному общественному мнению. Другими словами, в списках краткой редакции оставлено только то, что следовало, по мнению Грозного, знать во «всем его Российском царстве» о волновавшей его жителей 24 измене «Курбского с товарищи».

Курбский о событиях лета 1547 г.

Противник Ивана Грозного князь Андрей Михайлович Курбский в «Истории о великом князе Московском» (далее — «История»), конечно, не прошел мимо событий лета 1547 г. Придавая им исключительное значение, он связывал с этими событиями изменения и в правительственной деятельности Российского государства, и в образе жизни Ивана IV. ликим и гордым воинством на великий и славный град Псков»109 и характерное исправление текста известного «Слова Даниила Заточника» и0. В дошедшем до пас виде «История» сохранилась в списках не ранее середины XVII в.111 Сочинение составлено в 1570-е годы25, очевидно, в связи с «элекцией» — выборами нового короля и обсуждением русской кандидатуры на польский престол. Это направленный против Ивана Грозного памфлет, искусно облеченный в форму исторической биографии. Одновременно это и историкопрагматическое сочинение (в том смысле, как понимали подобный характер изложения в средние века112), описывающее исторические события в определенной причинной связи и последовательности с целью преподать известное поучение 26.'

«История» Курбского (так же как и полная редакция Первого послания к нему Ивана Грозного) адресовалась прежде всего читателям Речи Посполитой и якобы являлась ответом на неоднократные вопросы «многих светлых мужей» (т.

Европы **** сочинениями, появившимися в Речи Посполитой в связи с элекциоииым вопросом, и могли определить место «Истории» Курбского среди этих со- чинеиий.

**** Обнаружено прямое свидетельство обращения эмигранта Курбского в 1567 г. к константинопольскому патриарху и особого интереса к этому со стороны московского правительства. В описи архива Посольского приказа 1626 г.: «Грамота греческая писана к царю н великому князю Ивану Васильевичи) всеа Русии ца- реградцкого патриарха Митрофана о милостыни; на ней подписано руским «История» Курбского основана и на личных впечатлениях (и в этом плане может рассматриваться как один из первых в России опытов мемуарной литературы117), и на рассказах очевидцев (сочинение и начинается словами: «История о великом князе Московском, еже слы- шахом у достоверных и еще видехом очима нашима» ||8), и на знакомстве с письменными источниками, в том числе с летописными.

Курбский не раз ссылается на русские летописи, мотивируя этим даже краткость изложения отдельных событий. Вероятнее всего, что под «летописной Руской книгой» подразумевается один из списков официальной летописи 119 (полная текстуальная близость описания событий июня 1547 г. во всех этих списках отмечалась выше). Не исключено, что копия русской летописи могла находиться и в Польско-Литовском государству *. Составляя «Историю», Курбский имел в виду возможность знакомства его читателей с данными русских летописей, и поэтому — с целью придания большей достоверности своему сочинению — ему следовало быть осторожно осмотрительным при изложении описанных в летописи фактов.

В то же время сочинение Курбского должно было явиться ответом и на безусловно известное в Польско- Литовском государстве Первое послание, отправленное к нему Иваном Грозным. В «Истории» Курбский не только преследовал цель противопоставить трактовке Грозным основных событий политической истории России XVI в. иную трактовку, но и опровергнуть конкретные выпады и замечания (и прежде всего против него), имевшиеся в Первом послании царя. Эти же задачи стояли перед Курбским и при написании его ответных посланий Ивану Грозному, особенно пространного Второго послания (1577 г.), во многом (даже текстуально) близкого «Истории». писмом: лета 7075-го февраля в 26 день сю грамоту дал Генак, а что речью Генак говорил про Курбского человека присылку к патриарху, и то подклеено под переводом, а переводу под него нет; рука и печать у грамоты патриарха Митрофана» П6. *

Во всяком случае в России в Царском архиве (опись которого как раз современна «Истории» Курбского) хранились и «перевод с Летописца польского» (характерно, что он «отдан» был Ивану Грозному), и «Летописец литовских князей» ш. ' В «Истории» Курбский пишет о «презельном и во- истинну зело страшном» пожаре 121, оговаривая: «Аще бы по ряду писати, могла бы повесть целая быти або книжица» 28. Пожар он рассматривает как «явственный гнев божий» за «лютость» молодого Ивана ТУ и его «человеко- угодников», «пустошащих и воюющих нещадно отечество» 29. В описании событий общественно-политической истории июня 1547 г. Курбский сознательно немногословен, и позиция его своеобразна: основное внимание акцентируется на обличении молодого царя священником Сильвестром. С проповедью Сильвестра Курбский связывает духовное перерождение Ивана IV122 и начало деятельности новых советников, так называемой Избранной рады123 (выражение Курбского); руководителями Избранной рады Курбский и Иван Грозный признавали Сильвестра и Адашева.

Курбский придавал исключительное значение «совету» 124 (особенно развивается им эта мысль в «Отвеща- нии» на Второе послание царя) 30. Государь должен, по его мнению, быть «любосоветным» 125, прислушиваться к возражениям («встрече»); государю надлежит «управлятися советом и разсуждением» 126. По советникам судят о государе, советниками силен и славен государь31. И. И. Смирнов верно подметил, что события политической истории времени правления Ивана IV «излагаются ботанным текстом «Выписи» 129.

*** Идеал государственного управления, по Курбскому,— «избранные и преподобные мужи», правду

глаголющие «не стыдя-

ся» 129.

**** Эти мысли Курбского близко напоминают рассуждения в дидактическом сочинеиии Максима Грека «Главы поучительны начальствующим правоверно», написанном им в 1548

г. для Ивана IV130. Представления эти достаточно широки и отнюдь не укладываются в схему обязательного совета именно с Боярской думой. и освещаются Курбским именно с позиций теории о «Мудрых советниках»» 131.

Из немногих слов Курбского о восстании можно понять, что имело место сильное возмущение «всего народа», угрожавшее царю и его приближенным и заставившее Ивана IV бежать из Москвы («бысть возмущение велико всему народу, яко и самому царю утещи от града со своим двором»), Курбский отмечает, что Ю. В. Глинский был убит «от всего народа», а дом его разграбили; Михаил же Глинский 32, «всему злому начальник», и «другие человекоугодницы, сущие с ним», скрылись.

Можно заметить, что автор учел сведения о событиях июня 1547 г., содержащиеся в «Летописце начала царства» и в послании к нему Ивана IV. В послании царя настойчиво проводилась мысль о том, что подстрекателями восставшего народа и главными виновниками восстания были «изменные бояре» — единомышленники Курбского, что это был прежде всего боярский мятеж. Курбский прямо не опровергает это обвинение, но старается подчеркнуть массовость восстания («возмущение велико всему народу») (выделено мною. — С. Ш.) и что основной причиной восстания было «зло», чинимое Глинскими и их приспешниками. Вопрос о роли бояр в июньских событиях 1547 г. Курбский обходит33, зато выпячивается эпизод с Сильвестром.

(В^описании Курбским событий июня 1547 г. заметна достаточно неприкрытая полемика с Первым посланием к нему царя. Иван Грозный в своем послании, желая подчеркнуть реакционность политических настроений московского боярства еще с конца XV в.132, в качестве примера ссылается на деятельность именно предков Курбского (и Курбских и Тучковых — родственников Курбского со стороны матери), пытаясь показать преемствен- ** Не рассматривал ли он и истолкование Иваном Грозным событий июня 1547 г. тоже как «неистовых баб басни», (о чем пнеал в «Кратком отвещании» царю) ? 134 ность их постоянно враждебного отношения к роду царя: «Понеже убо извыкосте от прародителей своих измену чинити... и понеже еси порождение изчядья ехиднова, посему такой яд отрыгаеши» 13і>

Курбский также пишет (в форме обобщения) и об «издревле кровопийственном роде» московских князей, и о влиянии «жен... злых и чародеиц» 136 на последних московских государей, т. е. современников тех родственников Курбского, которые упоминаются в послании Грозного. От «законопреступного» брака Василия III с Еленой Глинской, заключает Курбский, «зачался» Иван IV, «и родилася в законопреступлению и во сладострастию лютость» 34. Вполне понятно, что братья «жены злой» 137 изображались как «всему злому» начальники.

Одной из главных задач сочинения Курбского было очернить деятельность Ивана Грозного, принизить значение его личности. (И Пушкин верно охарактеризовал «Историю» Курбского как «озлобленную летопись» 13в.) Для достижения этой цели Курбский не только особым способом подбирал и толковал исторические факты (не останавливаясь, как и Иван Грозный, перед их сознательным искажением), но также использовал и особые художественно-изобразительные приемы, в частности свойственную писателям той поры 35 склонность к рито- Грозного и Курбского относились, в представлении современников, к литературе и воспринимались именно как образцы определенного литературно - художественного жанра. Такие произведения призваны были не просто «рассказать» о чем-то, но чему-то «научить», п «научить с помощью эстетического, т. е. художественного, эффекта»мо. Художественный элемент им присущ ие в меньшей мере, чем общественно-публицистический, более того, эти элементы труд- поотделимы (и отделимы ли вообще?) один от другого, ибо литература есть искусство слова! рическим эффектам и к изображениям нравоучительного характера.

В изображении Курбского Сильвестр предстает как исцелитель души царя, исправляющий его «развращенный ум» и тем «наставляюще на стезю правую»141. Рассказ Курбского о поучении Сильвестра едва ли не навеян библейским образом пророка Нафана, обличающего царя Давида142. (Библейские и вообще историко-церковные ассоциации приобретали в ту пору большую политическую актуальность и широко использовались и в изобразительном искусстве, и в литературе.) Переписка Курбского и Ивана Грозного — убедительный тому пример. Изображение Сильвестра по образу библейского пророка понадобилось Курбскому как зачин в тенденциозном описании деятельности Избранной рады.

Царственная книга (вставки, миниатюры)

Особенно много подробностей о событиях июня 1547 г., притом подробностей явно тенденциозно подобранных, содержится в Царственной книге.

Царственная книга — официальная летопись времени Ивана Грозного, излагающая события 1533—1553 гг. Рукопись в лист, украшена многочисленными миниатюрами— «лицами»143. Составлена эта лицевая рукопись была в третьей четверти XVI столетия 144, вероятнее всего, как выяснил еще Н. П. Лихачев (поддержанный А. А. Шахматовым и А. Е. Пресняковым), в конце 1570-х — начале 1580-х годов36. (Некоторые исследователи — Д. Н. Альшиц, Н. Е. Андреев, А. А. Зимин, О. И. Подобе- дова, Р. Г. Скрынников — придерживаются мнения, что Царственная книга составлена в 1560-е годы н5.)

Рукопись сохранилась не полностью; отдельные листы ее пропали, среди них, можно полагать, и некоторые (дополнительные) листы, посвященные событиям в Москве в июне 1547 г. Летописный текст Царственной книги напечатан во второй части XIII тома «Полного собрания русских летописей». Из миниатюр изданы лишь немногие.

Работа над Царственной книгой, видимо, не была завершена: в тексте сохранились многочисленные редакторские поправки и добавления, сделанные скорописью на полях и между строк, некоторые миниатюры намечены лишь прорисью.

В основу текста Царственной книги был положен текст Синодального списка Никоновской летописи с миниатюрами (так называемая Никоновская с рисунками, или Синодальная147), ибо при составлении Царственной книги учитывались редакторские замечания, сделанные в этой лицевой рукописи. Замечания эти на соответствующих листах Царственной книги переписаны начисто полууставом и иллюстрированы. Почерк основного текста (полуустав) и бумага обеих рукописей сходны. Поправки внесены в обе рукописи, как установил А. Е. Пресняков, одним почерком 14В.

Так как в Синодальном списке нет листов, посвященных событиям 1547 г.149, тем больший интерес представляют иллюстрирующие эти события миниатюры Царственной книги. В лицевых рукописях миниатюры имеют не меньшее значение, чем текст, и являются ценным историческим источником 15°.

Средневековые миниатюры — это не буквальные зарисовки, а условные схемы, живущие своей книжной жизнью. В миниатюрах XVI столетия, как отмечал еще Ф. И. Буслаев, отсутствуют единство времени и особенно единство места. На одной и той же миниатюре нередко изображен ряд последовательных эпизодов, в совокупности составляющих одно событие, причем в этих эпизодах одно и то же лицо может появляться «в различных позах, окруженное различными обстоятельствами»151. Для миниатюр лицевых летописей характерны медлительность действия, повторения, постоянные условные изображения, заставляющие вспомнить постоянные эпитеты в древнерусской письменности и фольклоре152. В миниатюрах летописей отразились политическая эмблематика и символика того времени. Условность миниатюр не уменьшает, однако, их исторического интереса.

Чрезвычайно интересную и многообещающую методику изучения русских миниатюр применяет А. В. Арци- ховский, исследовавший миниатюры летописей (Кёнигсбергской, Синодальной) и некоторых житий. Миниатюры Царственной книги были им использованы только в от дельных случаях для сличения их с миниатюрами Синодальной летописи.

На основании тщательного изучения множества миниатюр А. В. Арциховский пришел к выводу, что миниатюристы, как правило, следовали тексту настолько точно, что даже почти все мелкие аксессуары соответствуют тем или иным словам летописца. Однако летописные сведения в рисунках иногда существенно дополнены, иногда своеобразно истолкованы, и в отдельных случаях миниатюры представляют собой более исчерпывающий источник, чем летописный текст 153.

«Летописные миниатюры, — пишет Арциховский,— при первом впечатлении кажутся своеобразными окнами, сквозь которые можно смотреть на исчезнувший мир древней Руси, стоит только усвоить тогдашнее восприятие формы и пространства. В окнах этих перед нами мелькают изображения, преломленные и искаженные классовой идеологией. Но это не уменьшает, а увеличивает интерес миниатюр. Идеологий, собственно говоря, две. Одна из них принадлежит заказчикам, другая — мастерам. Переплетение получается довольно причудливое» 154. Это наблюдение исследователя, специально изучавшего русские миниатюры XVI в., следует учесть, приступая к рассмотрению миниатюр Царственной книги.

Составители лицевых летописей признавали за миниатюрами серьезное политическое значение. Поэтому строгий редактор Царственной книги подверг основательному редактированию не только ее текст, но и миниатюры. Об этом встречаем указания в тексте Царственной книги, большая часть которых приведена в исследовании А. Е. Преснякова. Например, на л. 470 по поводу рисунка к известию о гонце из Тулы замечено: «Тут написать у государя стол без доспехов, да стол велик»; па л. 652 о рисунке, посвященном внесению мощей, написано: «То не надобе, что царь сам носит» 155— и т. д.

Поправки, вносимые редактором в текст и в миниатюры Царственной книги, строго учитывались: старые листы заменялись новыми, причем в зависимости от изменения текста изменялось и содержание миниатюр.

Процесс обновления текста и рисунков Царственной книги в соответствии с замечаниями редактора можно отчетливо наблюдать. Рукопись была, по-видимому, впервые переплетена лишь во второй половине XVIII в. по указанию М. М. Щербатова; поэтому в ней сохранились и первоначальные листы с замечаниями редактора (скорописью на полях и между строк), и некоторые новые листы, текст и миниатюры которых изменены соответственно его указаниям.

Прежде других, можно полагать, обновили л. 273, 305, 305 об., на которых рукой редактора сделаны были замечания, полностью изменяющие смысл первоначального текста. Заново сделанные листы — это те листы рукописи, на которых излагаются убийство дьяка Федора Мишурина (1538 г.) и волнение в Москве 26 июня 1547 г. Видимо, из многочисленных замечаний редактора в первую очередь были учтены поправки, касающиеся именно этих событий 37 (толковавшихся редактором как боярские «мятежи»). Это показывает, какое большое значение придавал редактор Царственной книги описанию Московского восстания 1547 г. в нужном ему духе. (Сравнительное изучение первоначальных и новых миниатюр важно и для создания более полного представления о методах работы художников-миниатюристов и об их общественном сознании.)

Московское восстание 1547 г. послужило сюжетом пяти миниатюр Царственной книги: трех миниатюр первоначального текста (л. 305, 305 об., 306) и двух миниатюр обновленного текста (л. 683,683об.). Все миниатюры представляют собой карандашные рисунки, обведенные тушью или чернилами.

Первоначальный текст л. 305—306, написанный полууставом, дословно совпадает с текстом Никоновской летописи 156.

На л. 305 под заголовком «О убиении князя Юрья Глиньскаго» помещен текст: «Того же месяца в 26 день, в неделю, на пятый день после великого пожару, черные люди града Москвы от великие скорби пожарные воско- лебашася, яко юроди; и пришедше во град, и на площади убиша камением царева великаго князя болярина князя Юрья Васильевичя Глинского, и детей боярских многих побита».

Над текстом в верхнем левом углу помещена миниа тюра. Она, как и большинство других миниатюр Царственной книги, изображает не один, а несколько моментов иллюстрируемого текста. Это достигается разделением поля рисунка наискось изображением Кремлевской и Китайгородской стен и рва.

В левой нижней части рисунка — сцена подготовки восстания («восколебашася, яко юроди»): совещание

у городской стены, видимо Китайгородской. Несколько человек возбужденней обсуждают что-то. Возбуждение передано характерным для миниатюр приемом— движением рук. Древнерусская живопись обычно выражения лиц не передавала. Настроения людей чаще всего отображали жесты 157.

В верхнем левом углу — группа людей возле окна какого-то здания в Кремле, вероятнее всего дворца, архитектура которого передана условно. Ясно нарисована голова человека с длинной бородой, возможно Юрия Глинского.

Большую часть рисунка занимает изображение убийства Юрия Глинского. Толпа восставших «черных людей» проникла в Кремль на Соборную площадь («при- шедше во град»). На переднем плане двое безбородых людей. В поднятых руках они держат камни («убиша камением»). Правее и ниже «черных людей», подле открытых дверей Успенского собора, — несколько бородатых людей («детей боярских»). Среди них выделяется боярин Юрий Глинский. Таким образом, в миниатюре запечатлен момент, непосредственно предшествовавший убийству. Интересно отметить, что в иллюстрируемом тексте ничего не сказано о том, что убийство произошло в Успенском соборе, где пытался Глинский укрыться от обезумевших, «яко юроди», черных людей. Однако художник, по-видимому, знал об этом, и именно Успенский собор изобразил особенно четко.

Массовость сцены передана также характерным для миниатюристов приемом — нарисовано, более или менее ясно, несколько лиц, а дальше много шапок. Причем показано, что много было и участников восстания, и жертв его: «Детей боярских многих побиша» (выделено мною. — С. ЯЛ). Различие в социальном положении подчеркнуто художником при изображении бороды и головных уборов.

Художникам свойственно было изображать безборо дыми людей низкого социального положения («черных людей»), а также мужчин до 30 лет, безотносительно к реальности портретов 15в. (Социальный термин «молод- шие люди» одного корня со словом «молодой».) На миниатюре в сцене убийства Глинского «черные люди» изображены безбородыми, а «дети боярские» — с бородой; самая длинная борода у боярина Глинского. Безбороды и двое из трех ясно нарисованных участников совещания у городской стены.

Все персонажи миниатюры —в русских шапках с косым отворотом. Ю. В. Глинский в отличие от других — в сферической мягкой шапке с меховой опушкой. Это типичное для миниатюр изображение княжеской шапки. В таких шапках изображались великие и некоторые удельные князья времени феодальной раздробленности. В Синодальной лицевой рукописи в традиционной княжеской шапке рисовали только Ивана IV (до венчания на царство) и последнего носителя удельных традиций кн. Владимира Андреевича Старицкого 159. Того же порядка миниатюрист придерживался в Царственной книге. Изображение Ю. В. Глинского в княжеской шапке является исключением из правил. Объясняется это, видимо, тем, что Ю. В. Глинский был дядей царя, и художник таким приемом хотел подчеркнуть это обстоятельство, не отмеченное в непосредственно иллюстрируемом тексте. Тем самым подчеркивалось, что восставшие осмелились поднять руку на представителя царской семьи.

На л. 305 об. текст: «А людей княж Юрьевых безчис- лено побиша, и живот княжей розграбиша, ркуще безумием своим, яко «вашим зажиганием дворы наши и животы погореша»».

В верхнем правом углу листа — небольшая миниатюра. Расположение, размер миниатюры и расположение текста такие же, как и на другой стороне листа.

На этом рисунке также отображено несколько эпизодов. Содержание миниатюры точно соответствует тексту и дополнено бытовыми подробностями.

В верхнем левом углу миниатюры — Кремль. Ясно видны часть стены с башней и главы Успенского собора. Основное действие происходит под городской стеной — Кремлевской или Китайгородской. Двор Ю. В. Глинского, вероятнее всего, находился на территории Кремля, и действие происходит внутри «града», т. е. Кремля. Изображение Кремля в левом верхнем углу миниатюры характерно для условной композиции миниатюр, где наружность здания (или города) и внутренность его изображались рядом, как бы в одной плоскости 160.

На рисунке запечатлены оба действия, отмеченные в тексте. В нижней части рисунка показано «побиение» «людей» Глинского («людей кпяж Юрьевых безчислено побита»); в верхней правой части — разграбление имущества Глинского («живот княжей розграбиша»).

Сцена «побиения» представлена трафаретно, как и в других миниатюрах близкого содержания; люди Глинских лежа взывают о милосердии. Это передано характерным для миниатюр жестом: протянутые с мольбой руки. «Черные люди» стоят с поднятыми мечами, приготовившись совершить казнь. Изображение множества шапок показывает и массовость народного движения и иллюстрирует слова: «Людей княж Юрьевых безчислено побиша» (выделено мною. — С. ЯЛ).

В сцене разграбления «живота» Глинского тоже две группы: люди Глинского возле большого ларя с деньгами (характерная для миниатюр условность — ларь открыт, но крышки не видно); левее — удаляющиеся «черные люди» с мешками награбленного за плечами.

Люди Глинских («дети боярские») изображены с бородой, «черные люди» (поднявшие мечи и уносящие награбленную казну)—все безбородые. Этим признаком, как и в ранее рассмотренной миниатюре, видимо, подчеркивается социальное различие персонажей рисунка.

Оканчивается описание восстания на л. 306: «Царь же и великий князь повеле тех людей имати и казнити. Оних 38 же мнози разбегошася по иным градом, видя свои вину, яко безумием своим сие сотвориша».

Миниатюра, помещенная над этим текстом, занимает большую часть листа — самая большая из трех миниатюр, посвященных восстанию. Рисунок также изображает несколько эпизодов.

Волнения в Москве 26 июня 1547 г.

Царственная книга, л. 305

Г4« *+w# r«

? Д‘“

„.,_ *’***' S* ... •$*' »v*to* ?«•*»• f y" ' ?**“ » ^

fjsere*»^. g «g - 1 '

4ШММ

tmrnt r інпеЖА^тщ,^ л|»ч-.. Ai',

•^fix ?&*:*».•'?1 M* I**”

Ш*і3вгта НШ^.О xj^utwtfy ІТИШ*К4*Иf Г t2*^'^ '/Г-

<-»«* #*ї * * I *Vi J ІA^V «і f?# < ґЦ

• адг^4н^г‘w

«Ы/илмпк aT Jl

тІЧ№**Ф*'.

ttH»Kt»p,*.mt*i^eH4*.T fTUviSe» цщ

S& S*. П««*ш«!Цч _

^ ^ ,, ^,'Г^Г‘Л^'j ти*»**-*.

- s. -? J-

«Д- , -"V, - Н**9^ f)A А н». 4^« Л'Й*

Р*гГ •? MJ :.?? я$ гг\ -А'

«%?* ч-.^»А»^>-| И-),. .*,

-Г-

^?w, \ f*.

‘А- - ? 1 ?,«*'' ‘ **^ v^** -> '-і "-»-• ^ > »*•

* "»я j „ ~ ? Ъ*пЛ* 4 •* ^ ‘J*~ » • к Наверху на фоне Кремлевской стены с башней, ограничивающей сверху рисунок, царь Иван IV отдает распоряжение придворным наказать участников восстания («царь... повеле...»). Царь молодой, безбородый (ему тогда было 17 лет). На голове Ивана IV царский венец. Царь сидит, придворные стоят. Перед государями в миниатюрах всегда стоят, сидят только тогда, когда это требуется текстом 162. У Ивана IV типичный для миниатюр повелевающий жест. У первого придворного также типичный для миниатюр жест понимания, готовности выполнить распоряжение. Иван IV во время пожара покинул Кремль и, согласно летописному тексту, находился в это время в пригородном селе Воробьеве. Там он и отдал распоряжение наказать участников восстания. Однако художник, следуя традиции миниатюр, нарисовал его не в Воробьеве, а в Кремле *.

В центре миниатюры показано, как было осуществлено повеление царя «тех людей имати и казнити». Бунтовщику рубят голову. Изображение трафаретное, напоминающее изображение на л. 305 об.

Нижняя часть миниатюры иллюстрирует слова: «Оних же мнози разбегошася по иным градом...» Слева толпа бунтовщиков движется, устремляясь от городской стены, условно изображенной наверху этой сцены. Волнение людей передано жестами, типичными для миниатюр (ср. с жестикуляцией толпы на рисунке л. 305).

В правой нижней части рисунка восставшие нарисованы уже в «иных градах». «Иные грады» условно показаны городской стеной с башнями. Крепостная стена в миниатюрах обычно означала слово «город», даже в тех случаях, когда и не упоминалось о городских укреплениях. «Города прочно ассоциировались тогда с их сте-

Волнения в Москве 26 июня 1547 г. Царственная книга, л. 305 об. метив в сноске написание подлинника как описку161. Думается, что С. Ф. Платонов не прав, и слово «оних» можно понимать как «оных»: [нэ] оных многие разбежались. .. *

Не исключено, впрочем, что такое распоряжение могло быть Иваном IV действительно отдано в Кремле — уже по прошествии определенного времени после восстания. <'*?*&<А?И я) і 1ч|*Е*гЯЫ*^|

г * f^f *'№$&? * и *>«***<4 Г‘351^ .

•«анвмінммр

№f*>HAtUH

Л^3Ї'

А**Т*Ц\**' і* *«4

Щ\л~* >jf % -v

(ч,гпр

и*$р* <к. \*г*Щ trrr. Ш< ? }f *40», ^f^^,,»^, j’

^?- ЧЛ-3*

• Ш

нами»163, — пишет А. В. Арциховский. У человека, стоящего в городских воротах, приглашающий жест — показатель того, что города открыли ворота покинувшим Москву участникам восстания.

Первоначальный текст л. 305—305 об., написанный полууставом, был решительно изменен. Текст л. 305 редактор или кто-то по его указанию дважды перечеркнул и составил на полях того же листа новое описание Московского восстания, значительно более пространное, чем прежнее.

Редактор или кто-то под его диктовку писал мелкой скорописью. Однако ему не хватило одной стороны листа, и он продолжал писать на обороте. Это новое описание восстания было целиком составлено в одно время: чернила местами смазаны и отдельные слова и буквы отпечатались на обороте л. 304. Составлялось описание очень быстро, по ходу мысли составителя. Отдельные слова и. выражения сразу же показались составителю недостаточно убедительными или точными, они тотчас же зачеркивались и заменялись новыми.

Текст этой скорописной вставки существенно отличается от первоначального текста: и в объяснении причин и характера восстания, и многими дополнительными подробностями.

«И после пожару на 2 день приехал царь и великий князь навещати Макария митро[по]лита на Новое и (и вражиим наветом нача) 39 и бояре с ним. И вражиим наветом начаша глаголати, яко вълхъванием сердца че- ловеческия вымаша и в воде мочиша, и тою водою кро- пиша, (от) и от того вся Москва погоре; пачаша же словеса сия глаголати духовник царя и великого князя протопоп благовещенской Федор, да боярин князь Федор Скопин Шуйской, да Иван Петров Федоров. И царь и великий князь в'елел того бояром сыскати. И того же месяца 26 день, в неделю, на (н) пятый день после великого

Волнения в Москве 26

июня 1547 г.

Царственная книга, л. 306

Цйкжнпцншннмдь neafAlt tpft^rs IJ'AMfrtH нмАгцнннА$нитм . ояиджі МНФ%Н*А%ГІГ0Ш4ІуЬтнНЬіГ0А?йМГ» aHfrSstpftiiOHUHtity , \*>тк%ф

м І ІМІ іптмті

ґ

ША пожару, бояре приехаша к Пречистой к соборной на площадь и собраша черных людей и начаша въпрашати: (чт) хто зажигал Москву? Они же начаша глаголати, яко княгини Анна Глинская з своими детми и с людми вълхвовала: вымала сердца человеческия, да клала в воду, да тою водою, ездячи по Москве, да кропила, и от того Москва выгорела. А сие глаголаху [того] чернии лю- дие того ради, что в те поры Глинские у государя В' приближение и в жалование, а от людей их черным людем насилство и грабеж, они же их от того не унимаху. А князь Михайло Глинской тогда бяше и с материю40 на огосударском жалование на Ржеве; а князь Юрьи Глинской тогда приеха[ш] туто же, и, как услыша про матерь и про себя такие неподобные речи, и пошел в церковь в Пречистую. Бояре же, по своей (к не) к Глинским недру- жбе, наустиша черни; они же взяша князя Юрья в церкви и убиша его в церкви, извлекоша передними дверми на площадь и за город, и положиша перед того кол, идеже казнят. Быша же в со |[л. 305 об.|| вете сем: протопоп благовещенской Федор Бармин, князь Федор Шюйской, князь Юрьи Темкин, Иван Петров Федоров, Григорей Юрьевич Захарьин, Федор Нагой и инии мнози».

Далее оставлен был неизменным полууставный текст л. 305 об. и следовало добавление: «(А мать твоя кнгн) (а мати твоя княгиня Анна сорокою летала да зажигала, да из люде) много же и детей боярских незнакомых побита из Северы, называючи их Глинского людьми. А после того (на) убийства на третей день приходиша многия люди чернь скопом ко государю в Воробьево, глаголюще нелепая, что буд (им государь) то государь хоронит у себя княгиню Анну и князя Михаила, и он бы их выдал им» 41.

Текст этой вставки близок по содержанию и стилистически к тексту Первого послания Ивана Грозного Курбскому 164. Во вставке и в послании ясно проводится одна и та же мысль о том, что бояре сами возмутили народ против Глинских и царя. «Бояре же, по своей к Глинским недружбе, наустиша черни», — читаем во вставке. Сходные слова находим и в послании Курбскому: «Изменные бояре... наустиша народ художайших умов» 165. Московское восстание 1547 г. рассматривается и в летописной вставке, и в послании Ивана Грозного как продолжение боярских «смут и мятежей», «межусобных браней»167 времени малолетства царя.

В новом тексте Царственной книги находим, однако, некоторые, и притом существенные, отличия от текста послания Курбскому. В летописной вставке отмечается факт злоупотребления Глинских и их приближенных своею властью («а от людей их черным людем насилство и грабеж, они же их от того не унимаху») 42, т. е. тем самым признается, что «черные люди» имели основание для недовольства действиями Глинских.

В то же время в летописной вставке отсутствует характерная для послания Грозного мысль о том, что Глинские— столь близкие родственники Ивана IV, что выступление против них, так же как и выдвигаемые против них обвинения, является по существу выступлением против самого царя. Более того, о Глинских написано так,' как вообще принято было писать в летописи о «временниках» («в те поры Глинские у государя в приближение и в жалование»); таким языком писали и о фаворе Шуйских, Вельских и Воронцовых. ;

В летописной вставке отмечено, что начали говорить о колдовстве как о причине пожара, а также о виновности Глинских на заседании Боярской думы у Макария на второй день после пожара; во вставке упомянуты имена лиц (сначала троих, а затем шести), передававших слух о поджоге Москвы Глинскими и «наустивших» на них чернь. В послании же Курбскому только обещано было назвать имена «изменных бояр»: «Их же имена волею премену» 168. Важно отметить, что боярин Иван Петрович Федоров (названный дважды) был еще жив в момент написания царем Первого послания Курбскому (Федорова казнили в 1567 г.) 169.

В то же время во вставке само убийство Ю. В. Глинского описывается менее подробно, чем в послании Курб- не согласен с И. И. Смирновым и придерживается прежнего истолкования текста (принятого еще С. Ф. Платоновым). скому, и сохранено лишь особо важное для Ивана IV указание на то, что Глинского убили «в церкви» 43.

Во вставке с еще большей четкостью обнаруживается политико-философская концепция, согласно которой возмущение, да и вообще все политические акты «черных людей» являлись результатом воздействия на них представителей правящей верхушки. Эта концепция особенно ясно выражена в другой вставке (под 1546 г.) в Царственную книгу о столкновении царя с новгородскими пищальниками: «Без науку сему быти не мощно»

(Иван IV повелел выяснить, «по чьему науку бысть сие съпротивство») 173.

Понятно, что с изменением текста рукописи должны были измениться и миниатюры. Последний лист Царственной книги в ее нынешнем виде — л. 683—683 об.— как раз и представляет собой переписанные полууставом и иллюстрированные новыми рисунками несколько фраз из второй части скорописной вставки.

Можно полагать поэтому, что существовали и чистовые листы с предшествующим, а может быть, и с последующим текстом и миниатюрами. (Ко времени, когда М. М. Щербатов велел переплести рукопись, листы эти были, видимо, уже утрачены). И последний лист Царственной книги — лишь случайно уцелевшая часть переписанного и иллюстрированного заново текста рукописи о Московском восстании 1547 г.

Старые и новые миниатюры, вероятно, рисовали художники одной школы, но различие в таланте бросается в глаза. Миниатюры л. 683—683 об. выразительнее, богаче подробностями, сложнее и реалистичнее по композиции сравнительно с миниатюрами л. 305—306. В новых миниатюрах меньше схематизма в изображении человека. Перед нами значительное произведение русского изобразительного искусства XVI столетия. Недаром такой

Волнения о Москве 26 июня 1547 г. (расправа с Юрием Глинским).

Царственная книга, л. 683 ку событии, и рассказ Царственной книги проще и правдивее, в нем опущепы яркие (но, видимо, недостоверные) подробности т.

проникновенный знаток Древнерусского Искусства, как Ф. И. Буслаев, именно миниатюру л. 683 опубликовал для ознакомления читателя с художественными достоинствами Царственной книги 174.

Рисунок л. 683 иллюстрирует текст: «И извлекоша передними дверми па площадь и за город, и положиша перед того кол, идеже казнят».

На миниатюре (как и на прежде рассмотренных) иллюстрируется несколько последовательных событий. Основное внимание художник уделил двум массовым сценам. Содержание верхней массовой сцены — убийство Глинского; содержание нижней массовой сцены — издевательство над трупом.

Верхнюю часть рисунка ограничивает снизу Кремлевская стена, нижнюю — другая стена, Китайгородская. Эти две стены с башнями по краям и в середине и купола Успенского собора в верхнем левом углу, так же как и четко очерченное условное дворцовое здание наверху справа, придают миниатюре особую законченность и художественную выразительность.

В правом верхнем углу изображен Иван IV, видимо, у окна дворцового здания. Царь молодой, безбородый, в царском венце, с царским жезлом в руке, в парадном одеянии с меховым воротником. Подле царя и с другой стороны дворцового окна — бояре (государь обычно изображался в миниатюрах окруженный боярами-«думца- ми»). Изображение царя можно объяснить тем, что в миниатюре показано исполнение его повеления «сыскать» о пожаре Москвы: «И царь и великий князь велел того бояром сыскати».

Верхняя, основная часть рисунка иллюстрирует первую часть текста: «Извлекоша передними дверми на площадь». На заднем плане ясно виден Успенский собор, причем его передние двери. Некоторые, наиболее известные здания изображались, как правило, довольно точно, в том числе кремлевские соборы, хорошо знакомые художникам и читателям летописи 175. Снизу сцена обрамлена Кремлевской стеной с тремя башнями. Это башни Фроловская (Спасская), Набатная (глухая) и Констан- тино-Еленинская 44. Архитектура башен изображена стан дартно, но и это изображение позволяет увидеть малоизвестный облик кремлевских башен до постройки украсивших их в XVII в. вышек.

Все пространство между Кремлевской стеиой и Успенским собором заполнено человеческими фигурами, среди которых выделяются несколько бояр. В центре рисунка—Ю. В. Глинский. Глинского волочат, стаскивая с него одежды, «за город», т. е. за Кремлевскую стену.

Судя по рисунку, Глинский еще жив. Глинский с обнаженной головой — вероятно, потому, что нападение на Глинского произошло в церкви, а художники в церкви изображали людей без шапок. Борода у Глинского очень длинная. Это признак знатности 45 или возраста или того и другого вместе. С длинной бородой изображен Глинский и на миниатюре л. 305.

Все участники сцены — в русских шапках с косым отворотом, но одежда (корзно) бояр заметно отличается от одежды «черных людей». Корзно в миниатюрах Царственной книги — обычно боярская одежда. Именно в такой одежде изображены бояре и мальчик Иван IV, в ужасе выглядывающий из-за двери, в сцене избиения Федора Воронцова (миниатюры л. 249 Царственной книги). Таким образом, из знакомых ему типов одежды художник выбрал два, чтобы подчеркнуть социальное различие участников сцены.

Нижняя часть рисунка иллюстрирует вторую часть текста: «И положиша перед того кол, идеже казнят».

Этот рисунок тоже ограничивает снизу стена, но уже Китайгородская, с более низкими башнями и многочисленными стрельницами.

В центре композиции труп полуобнаженного длиннобородого человека — Ю. В. Глинского. Труп извлечен через Кремлевские ворота (ворота двух башен отчетливо видны) на площадь перед Кремлевской стеной, где обычно совершались казни преступников. Труп волочат веревками за руки и за ноги 46. Рядом — бревно, на которое клали во время казни голову осужденного («кол, идеже казнят») *. Эта часть миниатюры подробно показывает, как и где происходили казни в Москве середины XVI столетия.

Вокруг трупа все пространство вплоть до Кремлевской стены (ров не показан) заполнено человеческими фигурами («наустиша черни»). Ясно очерчены только 12 лиц, дальше нарисовано более 50 шапок. Большинство шапок характерно для простонародья, так же как и одежды. В середине — человек с длинной бородой в боярской одежде (корзно), но без шапки, явно руководящий действиями остальных.

Миниатюра л. 683 об. должна была бы иллюстриро- в'ать текст: «Быша ж в совете сем протопоп благовещенской Федор Бармин, князь Федор Шюйской, князь Юрьи Темкин, Иван Петров Федоров, Григорей Юрьевичь Захарьин, Федор Нагой и инии мнози».

Однако содержание рисунка гораздо разнообразнее и богаче иллюстрируемого им текста. На миниатюре * Переписанный полууставом отрывок текста и особенно миниатюра позволяют уточнить понимание скорописной вставки и исправить ошибку в издании текста вставки во второй части т. XIII ПСРЛ. В полууставном тексте л. 683 написано: «Положиша перед того кол, идеже казнят». Так напечатано это место и на последней (532-й) странице второй части т. XIII ПСРЛ. Кол изображен и на рисунке. Значит, переписчик текста вставки и художник именно так поняли это место. Между тем С. Ф. Платонов, приготовивший к печати рукопись, прочел это место вставки иначе: «Перед торгом...»177 (Так же поняли это место летописного текста и составители или переписчики Алек- сандро-Невской летописи 17в.) Наблюдение над почерком, которым написана вставка, убеждает в ошибке Платонова. Приведенные слова написаны крайне нечетко в пнжней строке вставки: чернила смазались и слова читаются с трудом. Платонов увидел в неясном значке над буквой «г» слова «того» выносную букву «р», так называемое «рцы лежачее», игнорируя явно лишнюю при таком чтении текста букву «ъ». Однако «рцы лежачее» писавший вставку выводил по- другому: головка буквы слева, хвостик слева направо. Именно такое «рцы лежачее» отчетливо видно в следующих словах той же вставки на л. 305: «Федор» (11-я и 12-я строки сверху справа), «черные» (7-я строка снизу слева), «черным» (6-я строка снизу слева). Так и принято было писать «рцы лежачее» в XVI столетии 179. В значке же, принятом Платоновым за «рцы лежачее», головка справа, а хвостик идет справа налево. изображены не только лица, бывшие «в совете сем», но и царь с боярами, труп Глинского, народ и бояре подле трупа. Причем эти сцены повторяют или дополняют содержание миниатюры л. 683.

Объясняется это тем, что иллюстрируемые слова как бы разрывают связный рассказ о ходе восстания и В' значительной степени повторяют прежде написанное. В начале вставки уже были названы имена лиц, говоривших о поджоге Москвы Глинскими (протопоп Федор Бармин, боярин Федор Скопин-Шуйский, Иван Петрович Федоров). В данном месте снова названы эти имена (и еще три имени), видимо, как имена лиц, которым царь приказал «сыскати» о пожаре и которые, приехав на Соборную площадь в Кремле, «наустиша чернь» на Глинских. Таким образом, художник вынужден снова изобразить тех бояр, которые явились, по словам вставки, зачинщиками восстания, и, главное, изобразить их поступки, уже прежде изображенные.

Миниатюра л. 683 об. также вмещает несколько сцен. Подобно миниатюре л. 683, она обрамлена снизу Китайгородской стеной, сверху — главами кремлевских соборов и верхами дворцов'ых зданий. Каждая сцена отделена от другой архитектурным оформлением, в которое удачно вставлены группы людей. Это придает миниатюре в целом большую выразительность и композиционную четкость и завершенность.

В правом верхнем углу — царь в венце и парадной одежде с меховым воротником. Он отдает распоряжение боярам, видимо повелевает им расследовать причины пожара. Царь сидит, бояре стоят. Придворные окружают царя. Бояр много (нарисовано много шапок): у Макария в селе Новом, где начали разговор о поджоге Москвы Глинскими, была вся Боярская дума. По тексту вставки Царственной книги об этом можно только догадываться. Однако в Постниковском летописце уже прямо написано, что митрополит Макарий переехал после пожара в Новинский монастырь, и туда «князь великий и со всеми бояры к нему на думу приезжщали» 180.

Хотя царь, по тексту, отдавал приказание боярам в митрополичьих покоях, изображен царь в условном здании дворцового типа. Видны переходы здания и парадное крыльцо. Вероятно, и здесь, как на миниатюре л. 306, по традиции изображен знакомый художнику Кремлевский дворец, тем более что эта сцена, как и рисунок левее, обрамлены снизу общей для обеих частей рисунка Кремлевской стеной.

Слева главная сцена миниатюры — «совет» зачинщиков восстания. Во главе «совета» протопоп в характерном головном уборе. Ясно видно шесть лиц — попа и пяти светских людей (из них двое в корзно). Именно шесть человек и поименованы в иллюстрируемом тексте. Шапками обозначены «инии мнози». Совещание передано изображением типичной для миниатюр жестикуляции. Совещание происходило, видимо, на Соборной площади при выходе из дворца. Вдали видна церковная глава.

Нижняя часть рисунка повторяет и в какой-то мере продолжает тему нижней части миниатюры л. 683, но на рисунке л. 683 об. показано завершение действия, начатого на рисунке л. 683. Полуобнаженный труп Глинского уже лежит на площади между Кремлевской и Китайгородской стенами. Веревок не видно. Руки вытянуты вдоль тела. Голова трупа на бревне («кол, идеже казнят»), однако бревно массивнее и большей длины, чем на рисунке л. 683.

Над трупом две группы людей, в'идимо выходящих из двух открытых ворот Кремля. На переднем плане левой группы — бояре в корзно (один из них — крайний слева— совсем юный). Бородатый боярин повелевающе указывает рукой. Человек без головного убора, в простой одежде на переднем плане правой группы в ответ как бы разводит руками. Быть может, это иллюстрирует слова: «Ркуще безумием своим»? Миниатюры, таким образом, позволяют детальнее понять летописный текст, а следовательно, отчетливее и подробнее «наблюдать» ход Московского восстания 1547 г. Изучение миниатюр л. 305—306, 683—683 об. Царственной книги помогает глубже уяснить, как представляли себе восстание современники и их отношение к восстанию.

Понятно, что выбор сюжетов миниатюр Царственной книги и восприятие их в значительной степени были обусловлены летописным текстом и социально-политическими воззрениями, обязательными для правительственных

Волнения в Москве 26 июня 1547 г. (расправа с Юрием Глинским).

Царственная книга, л. 683 об. ttmmmn. .......

mftutfaof*"’*.. і ftH'tfttittfbt wm$^t ^opmnw фті таитн ї

. 'yt'*

ля#*0***** #***nfr#T4H

К*».*»». A»ef -jrv—*# ?-?• f*j. • / s* *

Л^/~ , «*• * // *-

- •• - V-' f*'~ *=* !Л

•' - -

f ёШ-

летописцев и художников. Это находило воплощение В определенных литературно-художественных трафаретах. Тем интереснее отступления от этих трафаретов и от иллюстрируемого текста.

В первоначальных миниатюрах (л. 305, 305 об., 306) самостоятельная роль народа в восстании выявлена до- '' статочно откровенно.

В этих миниатюрах «черные люди» в типичной для простонародья одежде — главные действующие лица. Численность «черных людей» показана приемом изображения множества голов — шапок. В миниатюре л. 306 показана поддержка жителями «иных городов» восставших москвичей, перед которыми гостеприимно открывали городские ворота. Такое истолкование художником летописного текста, возможно, обнаруживает и его сочувствие восставшим.

Сложнее было положение художника, рисовавшего миниатюры л. 683—683 об., так как во вставке в Царственную книгу настойчиво подчеркивалось прежде-всего руководство бояр восстанием: бояре подстрекали к убийству Глинского илй даже совершили его. Думается, что именно так можно понимать слова вставки: «Они же взяша князя Юрья в церкви и убиша его в церкви (выделено мною. — С. Ш.)», так как следующее действие-— «извлекоша» — непосредственно продолжает предыдущее и совершается одними и теми же людьми. От начала до конца бояре остаются руководителями восстания.

Понятно, что основная идея вставки не могла не отразиться в миниатюрах, ее иллюстрировавших.

В верхней массовой сцене рисунка л. 683 бояре изображены на переднем плане: трое в типичных боярских одеждах в левой части рисунка, четверо — в правой. Двое из бояр тащат труп Глинского к Кремлевским воротам («и извлекоша... на площадь»). Характерен для символики миниатюр показ движения пальцев рук двух бояр на фоне церкви в свободном от изображения голов пространстве (над трупом). Это повелевающий и одновременно негодующий жест руководителя. Такое же движение пальцев у царя Ивана IV, повелевающего «имати-и казнити» участников восстания, на миниатюре л. 306.

В нижней массовой сцене рисунка на л. 683 тоже подчеркнута руководящая роль бояр. Бояре продолжают издевательство над трупом («положиша перед того кол, идеже казнят»). Это действие совершается теми же людьми, что и предыдущее. Боярин в корзно, но с обнаженной головой, изображенный в центре толпы, руководит действиями остальных людей и сам держит в руках веревку, с помощью которой «черные люди» тянут труп Глинского. Именно этот боярин указывает рукой на кол, «идеже казнят».

На миниатюре л. 683 об. центр всей композиции «совет» бояр — зачинщиков восстания. Нижняя часть рисунка тематически продолжает нижнюю часть рисунка л. 683, в котором так четко выявлена руководящая роль бояр в «убиении» князя Глинского.

Таким образом, в миниатюрах л. 683—683 об. — соответственно тенденции вставки — народу отведена пассивная роль исполнителя боярских замыслов.

Художник, однако, знал (хотя бы по первоначальному тексту Царственной книги) о значительнейшей роли «черных людей» в восстании. Да и в самой вставке было написано, что «многия люди чернь скопом» пришли к царю в Воробьево. Остался и летописный текст о том, что многие («мнози») из участников волнений в Москве нашли себе позже пристанище и, можно полагать даже, поддержку в «иных градах». Сопоставление подробностей рисунка с содержанием Новгородской Четвертой летописи (сохранившей дополнительные сведения о восстании) и других источников свидетельствует о большой осведомленности художника об июньских событиях 1547 г.

И если художник (стоявший, можно думать, ближе к народу, чем заказчик) вынужден был затушевать самостоятельную роль народа в восстании, то скрыть массовость движения он не сумел или даже не хотел.

Показ массовости восстания, деятельного участия в нем народа («многия люди чернь») достигается художником опять при помощи характерного для миниатюр приема — изображения множества голов. Человеческие фигуры, точнее, головы тесно заполняют все пространство и верхней и нижней части миниатюр л. 683. В других рисунках Царственной книги, даже в изображении битв, нет такого количества людей. Это действительно массовые сцены. Массовая сцена изображена и на л. 683 об. Следовательно, художник хотя и изобразил в миниатюрах л. 683—683 об., как ему подсказывал иллю- стрирусмьііі текст, руководящую роль бояр п посстаппи, но одновременно сумел выявить и массовость движения. А художник был близким современником, если не очевидцем восстания.