НАЧАЛО МОСКОВСКОГО ВОССТАНИЯ 1682 г. В СОВРЕМЕННЫХ ЛЕТОПИСНЫХ СОЧИНЕНИЯХ А. П. Богданов

Одной из центральных тем отечественной историографии конца в. стали события мощного восстания, потрясшего Москву в 1682 г. и вызвавшего отклики далеко за пределами столицы. Трудно назвать летописца, который не уделил бы внимания этому восстанию.

В историографии возникли одна за другой несколько концепций этих событий. Менялась не только идеологическая направленность сочинений, современниками были выдвинуты взаимоисключающие версии, подкрепленные и фактами, и домыслами. Поэтому анализ вопроса об истории освещения событий 1682 г. в летописных сочинениях конца XVII—начала XVIII в. должен способствовать решению двух взаимосвязанных источниковедческих задач: выявлению источников текстов, факторов их создания и авторских взглядов и установлению относительной достоверности сообщаемых сведений. Начало этому изучению было положено В. И. Бугановым, посвятившим ряд работ выявлению сведений о Московском восстании 1682 г. в летописях, летописных заметках и повестях в летописной форме конца XVII и начала XVIII в. и перекрестному анализу их содержания [437]. Наличие этих работ позволяет перейти к более детальному исследованию вопросов происхождения отдельных сочинений и попытаться осветить процесс развития летописной традиции восстания в целом. Данная статья посвящена изучению первого этапа в историографии восстания — комплексу летописных откликов на московские события, появившихся уже в 1682 г., непосредственно вслед за началом «смятения» в столице Российского государства.
Поденные записи вел весной и летом 1682 г. один из патриарших подьячих [438]. Судя по тексту записей, автор не был связан ни с восставшими москвичами, ни с придворными деятелями. Он описывал события с их «внешней» стороны, основываясь на своих наблюдениях в Кремле и слухах о происходящем за его стенами. В записях отмечено, что 28 апреля (т. е. на следующий день после наречения на царство Петра Алексеевича) московские стрельцы потребовали от правительства выдать им головою полковников, виновных «во всяких неправдах, взятках и обидах, и налогах». 5 мая в полки отправились представители высших церковных властей, которым удалось
отговорить стрельцов от самосуда над начальными людьми. В тот же день полковников били батогами перед Разрядом и правили с них деньги. Одновременно восставшие «собою самоволством своих пяти- сотских, и пятидесятников, и подьячих убивали досмерти, и били на правеже, и животы их себе имали». Очевидец подробно описывает «стройство» стрелецких полков при штурме Кремля и расправы с боярами 15—18 мая. В записях отмечается высокая дисциплина стрельцов, пресечение ими начавшихся было грабежей и закрытие восставшими Кружечного двора в день выдачи им жалованья. Очень любопытно замечание автора, самолично наблюдавшего разгром Холопьего приказа 15 мая, что восставшие при этом имели целью «дать волю» холопам. Поденные записи, представляющие собой как бы первичный материал для исторического сочинения, не дают развернутой оценки событий. В соответствии с версией восставших автор называет побитых бояр «изменниками». Вместе с тем он явно отри- цательно относится к «самоволству» восставших, их «невежливому» хождению по дворцу и «невежеству» в обращении с патриархом. Из анализа терминологии записей можно заключить, что кремлевский подьячий отрицательно относился к отдельным действиям стрельцов и солдат, однако не смел или не желал порицать восстание в целом.
По своему келейному характеру поденные записи очевидца представляют собой весьма редкое явление в отечественном летописании конца XVII в. Это одно из немногих известных в настоящее время сочинений 1682 г., автор которого не проявил ярко выраженной политической тенденции при описании восстания. Однако, как показывает комплексный анализ текстов, идеологическая направленность летописного сообщения не всегда или, по крайней мере, не вполне точно соответствовала взглядам автора. Это объясняется тем, что в условиях, когда ни одна из борющихся в России сторон и группировок не могла добиться решающего перевеса и, следственно, особенно большое значение приобрела борьба мнений, пропаганда взглядов той или иной группировки развернулась с необычайной силой, захватывая самые широкие слои русского общества. Мы уже показывали, какие энергичные меры принимали правительства Иоакима (27 апреля—15 мая 1682 г.) и последующие по распространению своих оценок дворцового переворота 27 апреля. Там же было отмечено существование версии об обстоятельствах смерти царя Федора, вышедшей из среды восставших [439]. Дальнейшее исследование позволяет раскрыть предпринятое восставшими распространение своих взглядов как крупное и хорошо организованное мероприятие.
Интереснейшим источником, отразившим содержание и форму бытования версии восставших, является повесть из Варсовского собрания, обнаруженная и введенная в научный оборот В. И. Бугановым. Это сочинение, принадлежащее, как предполагает Буганов, перу человека из посадских низов, близкого восставшим стрельцам*

охватывает период от подачи челобитной на полковника С. Грибоедова в конце апреля до событий 15—17 мая включительно и написано, несомненно, во время Московского восстания [440]. Автор повести стремится обосновать правомерность выступления московских стрельцов. Этой цели подчинено все содержание его небольшого произведения. Сначала он описывает подачу стрельцами жалобы на своих начальников, которая не была удовлетворена неправыми судьями^ несмотря на указ царя Федора. Затем следует сцена стрелецкого «совета», на котором было принято решение о единстве и переходе к решительным действиям. После смерти Федора Алексеевича но вый «совет» принял решение бить полковников и их «ушников» ш взимать деньги с полковников и бояр (из судей Стрелецкого приказа; и Большой Казны). За поиманых и уже скованных полковников вновь заступились бояре, обещая наказать их и требуемые стрельцами деньги доправить по указу, что и было сделано. 15 же мая; «в осмом часу дни» в столице ударили в набат, и вестник из дворца сообщил об убиении царевича Иоанна Алексеевича. К вошедшим; в Кремль «со знаменами и со оружием» полкам обратился сам Иоанн, сообщив об «измене», а затем, когда служилые стали просить «изменников» к себе, отдал приказание о выдаче бояр стрельцам. Фольклорные мотивы в повести очень сильны. Это касается и мнимых «речей» стрельца-челобитчика и царевича Иоанна, построение которых гораздо ближе к устной, нежели к литературной, традиции, и просто- народного слога повести; показательно, что известные по другим источникам дьяки и судья Стрелецкого приказа, решавшие дело по челобитью на С. Грибоедова, превратились в передаче автора в доброго «великого государя», который лично (!) выслушивает стрельца, а затем посылает по полковника Грибоедова, дабы учинить ему крепкий расспрос, и столь же сказочных «бояр», роль которых состояла в том, что они «привести того полковника. . . сноровили и пред царя не поставили». Очевидно, что автор передает ходившую- в народе устную версию событий, возможно несколько ее дополняя? и перерабатывая. Однако насколько устойчива и распространена была эта версия и в чем заключалась ее авторская переработка? Ответить на этот вопрос позволяют другие современные сочинения» Обратимся прежде всего к памятным записям земского дьячка Аверкия, обретавшегося в это время в Благовещенском погосте на Ваге[441]. Аверкий делал заметки об интересных событиях своего времени периодически, используя в качестве записной книжки канонник. Маленькая повесть о восстании, судя по палеографическим признакам, была написана им незадолго до 10 июля 1682 г., когда сын боярский Г. И. Монастырцев приводил к присяге Иоанну и Петру крестьян Благовещенского прихода [442]. Разговорный язык повести, без всякого намека на литературную обработку, указывает

на происхождение ее как записи (возможно, по памяти) устного рассказа, притом рассказа более пространного, чем повесть, поскольку в записях отчетливо прослеживается тенденция к сокращению текста за счет объединения схожих сюжетов. В частности, этим можно объяснить пропуск рассказа о стрелецком челобитье при жизни Федора. Сразу после наречения на престол Петра Алексеевича, пишет автор, стрельцы и солдаты всех приказов просили у государя выдать своих полковников и полуполковников на расправу и подали роспись, сколько на ком денег следует доправить. Просившему за полковников патриарху служилые отказали, и государю пришлось их челобитье удовлетворить; Аверкий сообщает отрывочные сведения, сколько на ком из начальников взяли денег. Затем, как и в повести из Барсовского собрания, следует обоснование законности казней 15—17 мая, причем появляются и новые аргументы. Оказывается, 15 мая во дворец съехались специально «царьские мзменники и всему Московскому государству разорители» (следует перечисление побитых). «И удумали они, изменники, вражыим научением, чтоб царьский род извести, а стрельцов и солдатов опоить лютым зельем и змеями, а иных было побивать, а им бы царством владеть и всею святорусскою землею». А еще Иван Нарышкин надевал на себя корону и такое говорил, что и передать невозможно, fior, однако, не позволил погибнуть Московскому государству — ударили у Спасской башни в набатный колокол, и вооруженные стрельцы и солдаты побежали прямо в Кремль, «а московские люди черных слобод и всяких чинов на Красную площадь сходились с ослопьем и з дрекольем, многое множество». «Изменников» приказал выдать сам царь, и их метали с Красного крыльца на копья я волочили на Красную площадь, и тут уже всенародно казнили. Часть «изменников» с пытки призналась, что у Лариона Иванова ость «змеи отравные», тех змей нашли и народу показали. С пытки «изменники» признавались, что отравили они и прежних царей и царевичей. Повесть завершается сообщением о казнях и ссылках «изменников» и грабителей. Всего было казнено более 40 человек 7.
Благодаря служебному рвению датского резидента в Москве Вутенанта фон Розенбуша мы получили возможность исследовать источник повести Аверкия. 19 мая он написал два обширных донесения, из которых одно было целиком посвящено событиям Московского восстания, а второе — приключениям самого резидента в Москве 16 и 17 мая 8. Из второго донесения, в котором Розенбуш подробно говорит о себе, мы знаем, что ко времени составления первого донесения он разговаривал, помимо своих соотечественников, с постоянно находившимися на его дворе стрельцами, дьяком По-
q Розенбуш сообщает, что в списке у восставших было 40 фамилий. См.: Розен- ::Щш [Б. Г. фон]. Верное показание. . . — В кн.: Погодин М. П. Семнадцать первых лет в жизни имп. Петра Великого, 1672—1689. М., 1875, с. 43. В реконструированной нами росписи значится 43 человека (Богданов А. П. Роспись «изменников — бояр и думных людей», казненных и сосланных по требованию восставших в мае 1682 г. — В кн.: Молодые обществоведы Москвы — Ленинскому юбилею: Сб. статей. М., 1982, с. 113—118). Розенбуш [Б. Г. фон]. Указ. соч., с. 38—50, 52—56.

сольского приказа Ларионом Ивановым и боярином кн. В. В. Голицыным. Основой сообщения о событиях до 15 мая явилась версия восставших, которая по фактической основе и последовательности; событий полностью совпадает с повестями Аверкия и Барсовской, но передана с большим количеством деталей. Сообщение начинается со своеобразного предуведомления, что основной причиной восстания; явились всевозможные притеснения, которым подвергались стрельцы со стороны своего начальства. Этот текст отсутствует в Барсовской повести вследствие утери начальных листов, не вошел он и в строго; фактографичную повесть Аверкия. Согласно донесению, челобитная: на С. Грибоедова была подана в Стрелецкий приказ, причем главным «поноровщиком» полковникам называется думный дворянин* П. П. Языков, ошибочно названный товарищем судьи Ю. А. Долго рукова (вместо думного дворянина В. А. Змеева). Далее текст соответствует источнику повести Аверкия, но после сообщения о правежах денег следует очень интересное авторское отступление, в котором; говорится, что, хотя сразу после наречения Петра стрельцы не «ело- мили шею» боярам, среди них постоянно шли разговоры о незаконности отстранения от власти Иоанна и ими была развернута открытая агитация против осуществивших переворот 27 апреля заговорщиков. Рассказ об «измене», якобы готовившейся во дворце к середине мая,,, особенно ценен, так как, передавая те же сведения, что и повесть. Аверкия, Розенбуш указывает одновременно на механизм распространения этих слухов. Оказывается, об этом «публично на улицах» рассказывали сами стрельцы, и именно «стрельцы, содержавшие караул при царских покоях, закричали, что Иван Нарышкин хочет задушить царевича Иоанна: „К оружию, к оружию!”»; затем стрельцы ударили в колокол. В отличие от повестей, события 15— 17 мая в Кремле описываются подробно; для нас важно лишь отметить сообщение, что первым требованием восставших была немедленная передача правления царевичу Иоанну.
Сопоставление повести Аверкия с донесением Розенбуша убеждает нас в устойчивости и весьма широкой распространенности версиж восставших. М. Н. Тихомиров считает, что Аверкий использовал «официальный рассказ о событиях 1682 г., разосланный победившими стрельцами по Московскому государству» [443]. Но этот рассказ не тождествен стрелецкой челобитной от 6 июня, как думал историк [444]. Пока мы можем констатировать, что если Аверкий без теню сомнения записал дошедший до него рассказ и в соответствии с полу- ченными сведениями заклеймил «изменников», то это еще не означает, что он был сторонником восставших, тогда как живший в Москве и, несомненно, лучше осведомленный автор повести из Бар- совского собрания, самостоятельно переработав версию восставших,.

шысказал себя активным проводником их идей. В этой связи особенно любопытен текст Барсовской повести, который при других обстоятельствах можно было бы признать случайным: говоря о решении стрельцов перебить «ушников», автор уточняет, что при помощи этих «ушников» полковники «нас изгоняли» [445]. На этом основании мы можем сделать вывод, что автором повести был стрелец, непосредственный участник восстания, взгляды которого нам особенно интересны.
Предположение о том, что версия восставших распространялась через объявительные грамоты, не находит подтверждения в современных источниках. Примерно в одно время с повестью Аверкия lt;о событиях весны 1682 г. делались записи в обнаруженном А. Н. Насоновым Летописце Спасо-Прилуцкого монастыря под Вологдой [446]. Летописец дошел до нас в автографе [447]. Судя по бумаге, он составлялся в конце 70-х—начале 80-х годов XVII в. В его создании принимала участие группа людей. Записанные ими события охватывают период с 6370 по 7187 г. С 7188 г. идут местные, спасо-прилуцкие, и общероссийские записи, сделанные человеком, который вместе с другими писал, дополнял и редактировал весь сборник [448]. Примерно •€ 1698 г. автор переместился из монастыря в Вологду, где и продолжал делать записи о происходящем вплоть до февраля 1700 г. Судя ¦•по подьяческому почерку автора, он был скорее всего не монахом, а приказным человеком сначала при монастыре, а затем при Вологодском архиерейском доме. Вопрос о времени составления этим автором небольшой повести о восстании 1682 г. [449] весьма любопытен. 'Буганов считает, что повесть вставлена на отдельном листке «позднее ."местных записей, которые ее окружают», а точнее — «вскоре после майских событий» [450]. Записи о московских событиях 1682 г. редактировались и переделывались непосредственно по получении новых сведений из столицы. На л. 183 об. (повесть на вставном листке 184— 184 об.) последняя запись рассказывает о смерти царицы Агафьи Симеоновны Грушевской 14 июля 1681 г. [451] Вслед за ней на л. 185 ждет текст о втором браке и смерти Федора. Следующая запись была отрезана, но ее продолжение на л. 185 об. сохранилось — она была посвящена наречению на царство Петра Алексеевича Земским собором. Вместо обрезанного был приклеен другой листик, содержащий на одной стороне (л. 185) запись о завещании Федором царства Петру,
а на другой — запись о воцарении Иоанна Алексеевича. Первая (обрезанная) версия о наречении Петра распространялась правительством с начала мая примерно по 15-е число, вторая появилась раньше (в конце апреля), но вполне могла достичь Вологды позже [452]. Если вставка о воцарении Иоанна поздняя, то редактирование летописцем версии о воцарении следует отнести к концу весны 1682 г., а создание повести о восстании примерно к этому же времени [453], что подтверждает мнение Буганова.
Автор повести в составе Летописца Спасо-Прилуцкого монастыря начинает рассказ с замечания, что «великое смятение» в Москве учинилось «пригрешения ради християньскаго». От великих «досад и немилостей» со стороны бояр, полковников и «всяких чинов» «стрельцы и солдаты пришед в Кремль город с великим строем и ударили в большой набат в колокол и барабаны учали бить зело крепко». Придя в царские палаты, восставшие побросали бояр и окольничих и ближних людей на копья. Далее следует описание казней 15 мая, причем подчеркивается их лютость и ярость восставших. Следует обратить внимание на проходные эпизоды бросания на копья с Красного крыльца, «волочения» тел на Красную площадь, «россекания» их бердышами в «мелкие части» («в мелочь», по словам автора Поденных записей), сцену в доме Ю. А. Долгорукова и пытку И. К. Нарышкина. Все эти сцены отсутствуют и в челобитной, и в жалованной грамоте московским стрельцам, солдатам, гостям, посадским людям и ямщикам от 6 июня 1682 г., которые предполагаются как источники составления местных повестей о восстании [454]. Более того, в повести содержится противоположная этим документам интерпретация причин восстания: в челобитной и жалованной грамоте «побиение» бояр объясняется прежде всего необходимостью спасать царскую семью от «неистовства», что точно соответствует версии, выдвинутой восставшими гораздо раньше и нашедшей отражение в рассмотренных выше повестях, и лишь во вторую очередь говорится о том, что и восставшим от «изменников» учинилось немало «налою и обид и неправды» [455]. Исключая текст об угрозе царской семье*, автор монастырской повести уничтожает и оправдание «бунту» ш «ярости» восставших. Эту особенность его текста нельзя объяснить, тем, что автор получил некие тенденциозные сведения из круга сторонников наказанных бояр, скажем К. П. Нарышкина, которого кс времени написания повести постригли в расположенном недалеко Кирилло-Белозерском монастыре [456]. Сравнение повести с другими'; современными сочинениями показывает, что автор передает в сокращенном виде версию событий 15—17 мая, распространявшуюся- в Москве до временного «утишения» восстания и составления чело-

«битной 6 июня (в которой, как отметил Буганов, толкование причин жазни некоторых лиц было восставшими изменено 23).
В наиболее полном виде использованная автором повести из Спасо- Ирилуцкого летописца (и повернутая им против восставших) версия отразилась в донесении Розенбуша 24. В повести из Барсовского собрания и у Аверкия соответствующие эпизоды даются в сильно сокращенном виде 25. В трех последних сочинениях сведения о кремлевских событиях являются составной частью общего источника — относительно устойчивой, но все же видоизменяющейся устной версии восстания. Большим изменениям эта версия подвергалась в еще одном современном сочинении — записи о событиях весны 1682 г. в Летописи самовидца 26.
Вопрос об авторстве Летописи самовидца и ее источниках долгое время был и, по-видимому, остается предметом острой полемики. !К настоящему времени большинство исследователей признает наиболее состоятельной атрибуцию Летописи генеральному подскарбию, брауновскому протопопу и стародубскому священнику Роману ^^акушке-Романовскому (приблизительно 1622—1703 гг.), подробно аргументированную М. Грушевским 27. Эта атрибуция непротиворечиво объединяет большинство выявленных исследователями характеристик автора и подтверждается как анализом текста, так и биографическими данными войскового подскарбия. С 1676 г. Ракушка- Романовский поселился в Стародубе (крупном войсковом центре), 'где ж начал писать свою летопись. Для нас важен вывод Н. Петровского, подтвержденный и наиболее критичным исследователем Летописи самовидца О. Левицким, об отличии записей 1648—1677 гг. :(по О. Левицкому — 1648—1672 гг.) и 1677—1702 гг.: первые представляют собой историческое сочинение, единое и по замыслу, и по •сюжетному построению, вторые являются записями летописного характера, фиксирующими сведения о текущих событиях по мере их ^поступления 28. Получение текущих общероссийских сведений облегчалось и местонахождением автора, и его близостью к сыну гетмана — полковнику Семену Самойловичу (до 1685 г.). Анализ статей
г. подкрепляет этот вывод. Первоначально Ракушка записал, сообщение о наречении на царство Петра Алексеевича Земским собором, которое привез в Стародуб думный дворянин И. А. Желябужский [457]. Затем следует пересказ устной версии восстания, который, судя по включению в текст сведений о казнях «касимовского царе- вича» и привезенных с Украины полковников М.

Вишнякова и;
С.              Янова, не мог быть записан ранее 14 июня [458]. Ракушка пишет, что московские стрельцы отказались присягать младшему царевичу и хотели царем старшего брата — Иоанна, который был, к тому же,, сыном первой жены Алексея Михайловича. Видя это, родственники Петра стали думать, как бы «уморити» Иоанна. Их коварный замысел был раскрыт вдовой Федора и царевнами — они кликнули стрельцов, которые «на штуки» порубили всех родственников Петра, кроме его матери, обвинявшейся после проведенного восставшими расследования и пыток Нарышкиных в отравлении царя Федора (за нее просил сам Петр), и отца царицы Наталии Кирилловны, сосланного и постриженного в Соловках. После этого «велшйе бунти повстали на MocKBi от стрелцов на сенаторов Bcix». Стрельцы выбрали первым царем Иоанна и перебили его противников во дворце. Перечисляются эпизоды бросания с крыльца на копья, несения тел на площадь ш рубления их там «на штуки». Среди побитых указан «царевич касимовский» и князья Долгоруков и Ромодановский с сыновьями, «кото- pie вожами славними были у войсках московских».
Только после рассказа о событиях с 15 мая, выдвигаемых автором на первое место, он переходит к изложению сведений, передававшихся начальной частью устной версии. «Также, — пишет Ракушка, — стрелци подавали челобитную на cboix полковниковt го лов, сотников, же ix работами обтяжают, плату im належитую со б берут». По этой челобитной московские стрельцы «помордовали» свое, начальство и взяли себе конфискованное имущество казненных. В челобитной значились также полковники из русских гарнизонов Киева» Чернигова и других украинских городов, которых привозили для наказания в Москву. За несправедливости были побиты бояре и дьяки, возглавлявшие приказы. В конце записи Ракушка отмечает, что царица и патриарх избежали расправы вследствие того, что иностранный доктор на допросе указал других виновников смерти Федора;; этот слух точнее передан в донесении Розенбуша [459].
Как видим, в современных сообщениях о событиях весны 1682 г» в Москве отчетливо прослеживается единая и довольно устойчивая по своей фактической основе версия, которая, однако, достаточно свсь
!Зодно интерпретируется в разных летописных записях. Эти вариации не позволяют говорить о наличии единого письменного источника летописцев в виде объявительной грамоты. Для сравнения можно привести примеры использования правительственных объя- зительных грамот Романом Ракушкой-Романовским, который закончил было повествование о восстании и приступил к описанию украинских событий, но по получении в конце 1682 г. грамоты с ретроспективным обзором московских дел довольно точно изложил ее содержание в своем сочинении 32. Почти дословно переданы тексты объ- нвжтельной грамоты от 21 сентября и широко распространявшегося «извета на Хованский» в сочинении И. А. Желябужского [460], которое требует особого рассмотрения.
Иван Афанасьевич Желябужский являлся представителем старинного рода, служившего московским князьям с середины XV в., рода многочисленного и очень деятельного. И. А. Желябужский начал службу еще при Михаиле Федоровиче и подвизался с успехом сначала главным образом на дипломатических должностях, затем, в чине думного дворянина, на воеводствах и принимал весьма активное участие в придворной жизни конца 70-х—80-х годов XVII в. Судя •по пожалованиям и назначениям его на должности в период с 1682 по 1689 г., он был в хороших отношениях с правительством регентства, а после падения последнего число упоминаний об Иване Афанасьевиче в списках пожалованных резко сокращается. Как опытный придворный деятель, И. А. Желябужский должен был быть в курсе -ззсбх дворцовых событий 1682 г., хотя он и уезжал из столицы в конце ¦апреля [461]. Название «Дневниковые записки», данное при издании ¦’сочинения Желябужского, не вполне точно отражает его жанровую специфику. За период регентства текст представляет собою необработанные (и даже без следа переработки) хронологические записи о большом количестве самых разнообразных, как крупных, так и -вовсе незначительных, событий, в том числе и о перипетиях служебной биографии автора; далее же текст переходит в более или менее связное историческое ^повествование, доведенное до 1709 г. Предположительно эту эволюцию литературной формы можно связать с постепенным отходом4 автора от дел государственных.
Очень подробные и чисто вкусовые, уникальные записи идут о 1684 г.; следовательно, начало составления сочинения невозможно отнести к более позднему времени. Судя по хронологическому расположению сведений в тексте, записи за весну 1682 г. (с них начинается труд Желябужского) делались летом—осенью 1682 г., может быть, в самом начале 1683 г. В 1683 г. автор был послан воеводой в Чернигов [462], и составлять там текст за вторую ноловину предыдущего года на основе не только воспоминаний и слухов, но и ряда

официальных документов было бы затруднительно. Сообщения о событиях конца апреля—мая писались, очевидно, в несколько приемов, — они хронологически перепутаны и не образуют связного повествования. Рассказ начинается со смерти Федора, затем идет сообщение о «великом смятении» 15 мая «всему Московскому государству ж всему народу». Приводится краткий список убитых. Отношение к восставшим (во всем тексте) резко отрицательное, однако заслуживает внимания тот факт, что Желябужский не переносит на весенние события очевидно недостоверную версию о «заговоре Хованских», распространявшуюся правительством осенью [463] и зафиксированную автором в записях за осень. Из сообщений о действиях восставших приводится рассказ о продаже дворов казненных «изменников» «стрельцам самою дешевою ценою, а кроме стрельцов никому купить не велено» [464], о выдаче им жалованья за 20 лет, о разгроме Московского судного и Холопьего приказов и о правеже стрелецких исков на полковниках. Далее сообщается о венчании на царство Петра Алексеевича и крестоцеловании в Москве и в Батурине, затем о венчании Иоанна и приведении к присяге казаков. Характер вставки имеет сообщение о «дворенине старом» М. И. Сунбулове, который после смерти Федора говорил, что надо избирать на царство Иоанна, за что получил думное дворянство; здесь важно замечание, что «по его (Сунбулова — А. Б.) словам всем стало любо». Наконец, говорится о занятии государственных должностей после падения правительства Иоакима. Завершаются эти путаные записи итоговой фразой: «И в Московском государстве время было лихое, и шатание великое, и в людях смута».
Несравненно более богато содержание другого сочинения, автор которого был не только непосредственным очевидцем московских событий, но и высоко квалифицированным историком-летописцем [465]. Летопись, начинающаяся с легендарных известий о Словенеи Русе, написанная в древней части на основе многочисленных (в том числе и не дошедших до нас) источников, была открыта М. Н. Тихомировым, который дал описание памятника и опубликовал часть его текста, охарактеризовав автора как неизвестного приказного деятеля — очевидца восстания 1682 г. [466] Этому летописцу, получившему по месту хранения название «Мазуринской», была посвящена статья
В.              И. Корецкого, в которой аргументируется гипотеза о создании сочинения в 1680-х годах в окружении патриарха Иоакима [467]. В нашу задачу не входит подробная характеристика автора Мазуринского летописца — замечательного русского историка конца XVII в., составившего по крайней мере два летописных свода, Исидора Сна-

зина [468]. Пока следует лишь отметить, что в 80-е годы XVII в. он действительно входил в состав патриарших историографов (в частности, принимал участие в составлении Синодика [469]) и был уже весьма опытным летописцем. Второй (Мазуринский) летописец Исидора Сназина сохранился в списке, по бумаге приближенно датированном 1680-м годом, но на самом деле более позднем [470]. Список был сделан с не вполне доработанного черновика [471]. Он обрывается с окончанием листа на записи за 27 декабря 1682 г., так что определить время окончания работы над текстом не представляется возможным. Тем не менее можно утверждать, что в 1682 г. летописец был близок к завершению — на это указывает значительное увеличение хронологической частоты записей, начиная со смерти Федора 27 апреля. Текст о событиях Московского восстания не является повестью — это летописные статьи, последовательно фиксирующие события года, как мы полагаем, вскоре по получении сведений о них автором летописца. Поистине замечательным явлением в современном летописании является объективизм Сназина, который точно (очень точно!) описывает происходящее, почти ничем не проявляя своего отношения к событиям, а, сообщая непроверенные им сведения, ссылается на источник [472]. Эта строго выдержанная на протяжении всего сочинения позиция крайне затрудняет изучение политических воззрений Сназина, но заставляет с большим уважением отнестись к тексту сочинения сложившегося и вполне основательного историка.              '/!
Описывавший события 1682 г. «без гнева и пристрастия» летописец наблюдал их из Кремля (возможно, он находился в Чудовском^монастыре). О кончине Федора Алексеевича он сообщает по собственным наблюдениям, а воцарение Петра отмечает согласно второй редакции объявительной грамоты, появившейся в начале мая (что неудивительно, так как объявленного в грамоте «земского собора» сам он видеть не мог) 46. Далее, вплоть до 19 мая, он не получал подобных документов и мог полагаться лишь на свои собственные наблюдения. Он не обратил внимание на начавшееся далеко от его кельи, за Земляным городом, народное восстание, пока восставшие не ворвались в Кремль. Зато последующие события описаны Сназиным подробно и точно; надо отметить бесстрашие историка, осмелившегося лично наблюдать происходящее. Сначала Исидор отметил, что «во 11 часу дни» в Кремль ворвались стрельцы и солдаты всех московских полков. Вбегая в ворота («а начальных людей с ними никого не было»), восставшие «все в один заговор» кричали, что Иван и Афанасий Нарышкины задушили Иоанна Алексеевича. Пометав с Красного крыльца на копья и порубив бояр, они, видимо, стали говорить по- другому: что Нарышкины хотели задушить Иоанна; обнаружив несоответствие, Сназин записал и эту версию. Затем летописец подробнейшим образом и без лишних прикрас описывает гибель казненных стрельцами придворных, одного за другим, и те действия восставших, которые происходили в Кремле или поблизости. Большое значение имеют его наблюдения за поведением членов царской семьи 16, 17 и 18 мая, в частности сообщение о выступлении царевны Софьи Алексеевны в защиту К. П. Нарышкина. Записи Сназина важны не только тем, что являются наиболее достоверным и полным источником, который должен быть положен в основу описания весенней кульминации восстания, но и тем, что позволяют надежно проверить устную народную версию с фактической стороны. Летописец Сназина проясняет эпизоды бросания бояр с Красного крыльца, казней на Лобном месте, сцену в доме Ю. А. Долгорукова, рассказы о пытках И. К. Нарышкина и лекарей, «о вещественных доказательствах» отравления Федора Алексеевича и пр. и, таким образом, дает нам основания настаивать на достоверности распространявшейся восставшими версии событий [473]. Этот вывод подтверждает другое современное сочинение, использованное в качестве источника автором Летописца 1619—- 1691 гг., которое более полно раскрывает механизм формирования и распространения версии.

Летописец, введенный в научный оборот В. И. Бугановым [474], по предположению этого автора, был написан к концу 1691—первой половине 1692 г. К этому же времени Буганов относит создание большой повести о Московском восстании 1682 г., которая является составной частью^летописца и занимает две трети его объема. По содержанию сборника («справочник» церковно-исторического характера) [475] и летописных записей автор летописца определяется им как «современник^событий Московского восстания, возможно, лицо церковного звания, служившее в одном из Кремлевских соборов или церквей» [476]. Поскольку краткую редакцию Летописца 1619—1691 гг. [477] Насонов и]Буганов относят к сочинениям, составленным при дворе патриарха Адриана [478], эту характеристику можно уточнить, отнеся автора к той же группе патриарших летописателей, в которой состоял и Сназин. Мы уже имели случай указать на вероятность использова
ния автором ранних летописных записей в качестве источника для доставления более пространного текста [479]. Использование автором Летописца 1619—1691 гг. современных летописных заметок особенно отчетливо прослеживается в обширной и насыщенной достоверными подробностями (они проверяются по другим источникам 1682 г.) повести о Московском восстании 1682 г. Хотя сама повесть, несомненно, написана уже после окончания восстания, в ней сохранилось то, что в историографии конца XVII в. исчезает в первую очередь, — современные событиям версии. На основе уже имеющихся представлений об этих версиях мы можем попытаться выделить их из авторского повествования.
Повесть о восстании 1682 г., выделенная специальным заголовком б4, начинается витийственным описанием кончины Федора Алексеевича и наречения на престол царевича Петра, произошедшего якобы при всеобщем согласии. Однако стройный рассказ о «единодушии» при целовании креста новому царю уже в самом начале нарушается сценой в Успенском соборе, когда «православным христия- ном, целующим. . . крест господень», пришедшие было на кресто- целование стрельцы закричали «яко без ума целуют меншему брату мимо большего!», после чего служилые отказались от присяги 10-летнему Петру. Далее следует сцена погребения Федора с подробным списком присутствовавших лиц. Затем начинается повествование о начале восстания. Вскоре после погребения Федора некие «смут- ницы» «всею ратию возмутиша»: люди, которых автор пока не называет, подали стрельцам и солдатам, а также, что важно отметить, народу мысль «боляр и вельмож всех перебити и смерти предати». «Прости же человецы, у них слушающе, чают, яко правду глаголют (курсив мой. — А. Б.), присташа к ним». Автор говорит и о содержании этой «правды», которая подвигнула народ на восстание, причем язык повести, в позднем авторском тексте переполненный церковнославянизмами, делается гораздо более ясным и точным. Оказывается, бояре обижают и притесняют народ, творят за взятки неправые суды, разоряют людей ради своего обогащения, «а народ губят». Бояре завладели всем государством и делают все, что хотят; единственный выход — предать их смерти. Далее автор противоречит предыдущим своим словам, говоря, что, когда стрельцы и солдаты «устремившиеся всех полков, дабы бояр смерти предати», они никому не сообщили о своем решении до тех пор, пока не узнали отношение к этому замыслу «народа от простых розных мелких чинов». Действительно, штурм Кремля 15 мая явился для правительства полной неожиданностью [480]; следственно, высказывание о всенародном возмущении спустя несколько дней после погребения царя надо рассматривать как вводную фразу, характеризующую общий результат тех действий, которые автор собрался описать. Прежде всего, продолжает летописец, служилые люди дали друг другу клятву: в замысле «стояти крепко и друг за друга свои головы положити неизменно».

Затем они выбрали из своей среды «вестников», которые развернули открытую агитацию в народе. Стрелецкие агитаторы говорили, что бояре во главе с патриархом посадили на престол малолетнего царя для того, чтобы править самим безнаказанно; если они учинили такую же вопиющую несправедливость со старшим царевичем, как раньше были несправедливы с народом, то в дальнейшем бояре наверняка «народ весь погубят». Далее автор передает ходившие в народе «толки», смысл которых сводился к тому, что государственный переворот совершили Нарышкины при помощи патриарха Иоакима* желая установить боярское правление во главе с А. С. Матвеевым; эти слухи шли все от тех же «мятежников» — стрельцов. Тут же, при описании распространявшихся стрелецкими агитаторами слухов, летописец рассказывает уже известную нам версию начала Московского восстания. О челобитье стрельцов на С. Грибоедова говорится подробнее, чем в других повестях. «Впоноровке» жестокому полковнику обвиняются дьяки Стрелецкого приказа, а затем К. П. Нарышкин, высшей инстанцией выступает судья приказа Ю. А. Долгоруков, точно пересказывается стрелецкое челобитье. Так же основательно летописец говорит о челобитной стрельцов и солдат всех полков, составивших в конце апреля жалобу с подробным перечислением неправедных себе обид и налогов от командиров полков.
После описания двух челобитий служилых людей, данного в полном соответствии с версией восставших, вновь звучит голос автора 90-х годов XVII в., очевидно недостоверно утверждающего, что корень возмущения был не в социальном и экономическом притеснении служилых и посадских людей (о которых только что подробно писалось), а в «наветах» уже упоминавшихся в начале «смутников», которые теперь прямо называются, — это . . . раскольники, которые, как известно даже из их собственного сочинения, были призваны небольшой группой стрельцов только в конце мая 1682 г. [481] Далее автор вновь обращается к своему источнику и повествует о том, как сами стрельцы, которые отказались приносить присягу Петру, частью расправились, частью убедили группу уже целовавших крест служивых отказаться от присяги и, добившись единства в своих рядах, вышли из повиновения правительству, укрепившись на валах и бастионах Земляного города. Рассказ о последовавшем правеже полковников и избиении «старейшин» в стрелецких слободах в точности соответствует устной версии, переданной подробнее, чем в рассмотренных повестях. В частности, интересно описание «кругов», в которые по обычаю донских казаков собирались служивые для вынесения приговоров своим начальникам. Уточняется и время начала открытого восстания — 29 апреля.
События 15—18 мая переданы в повести наиболее подробно, и, несмотря на литературные украшения и авторские отступления, первоначальный текст прослеживается довольно хорошо. Живыми деталями наполнен рассказ о том, как утром 15 мая «вестники», кото
рых стрельцы «сами на сие избраша сотворити мятеж», распространяли в Москве известие об убиении царевича Иоанна Нарышкиными. Призыв к восстанию раздался вовсе не из Кремля, а из стрелецких слобод, где и ударили в набат. Очевидец особенно заметен в сценах избиения «изменников», которые выдерживают проверку другими современными источниками и дают нам новый материал, в том числе о поддержке действий служилых собравшимся на Красной площади народом. В целом совпадают с данными Сназина рисуемые летописцем картины смятения среди бояр и описание попыток придворных и членов царской семьи овладеть положением; рассказы двух этих летописцев позволяют вполне основательно утверждать, что в момент кульминации восстания 15—17 мая и даже несколько позднее представители всех придворных группировок, в том числе Хованские, Нарышкины и Милославские, выступали совместно, а не натравливали восставших друг на друга, как это было измышлено петровскими историографами. В полном соответствии с народной версией, но с большим количеством конкретных наблюдений передаются сцены казней в Кремле и на Красной площади, убиения Ю. А. Долгорукова в его доме и пр., причем с версией об отравлении Федора автор пытается полемизировать, доказывая, что «злоотравные гады» и «составные водки», приводившиеся восставшими в качестве вещественного доказательства, оказались вполне безвредными. В пылу полемики летописец сообщает интереснейшие факты о том, как восставшие целеустремленно собирали материал для развития своей версии событий.
Завершая обзор современных летописных источников о начале восстания 1682 г. в Москве, мы должны констатировать, что ни один из пишущих^современников, среди которых немало очевидцев и даже один участник событий, не упоминает об участии придворных группировок в подготовке или проведении восстания. Вместе с тем все современные авторы подчеркивают большую самостоятельность действий служилых по прибору, которые поднялись на восстание против социальной и экономической несправедливости и сумели в ходе его выдвинуть политический лозунг борьбы против боярской гегемонии, в защиту прав отстраненного от власти совершеннолетнего царевича. Лучшим доказательством самостоятельности выступления служилых является создание и организованное распространение ими собственной версии, объясняющей с демократических позиций причины и ход Московского восстания весной 1682 г. Эта версия, отразившаяся почти исключительно в сочинениях 1682 г., была впоследствии затемнена и извращена авторами конца XVII—начала в., которые в угоду сменявшим друг друга придворным группировкам «аргументировали» ту или иную конъюнктурную концепцию восстания [482].

<< | >>

↑

Источник: БОРИС АЛЕКСАНДРОВИЧ РЫБАКОВ. ЛЕТОПИСИ и хроники. 1984

Еще по теме НАЧАЛО МОСКОВСКОГО ВОССТАНИЯ 1682 г. В СОВРЕМЕННЫХ ЛЕТОПИСНЫХ СОЧИНЕНИЯХ А. П. Богданов:

- Альтернативная история - Античная история - Архивоведение - Военная история - Всемирная история (учебники) - Деятели России - Деятели Украины - Древняя Русь - Историческая литература - Историческое краеведение - История Востока - История древнего мира - История Казахстана - История наук - История науки и техники - История России (учебники) - История России в начале XX века - История советской России (1917 - 1941 гг.) - История средних веков - История стран Азии и Африки - История стран Европы и Америки - История стран СНГ - История Украины (учебники) - История Франции - Методика преподавания истории - Научно-популярная история - Новая история России (вторая половина ХVI в. - 1917 г.) - Периодика по историческим дисциплинам - Публицистика - Современная российская история - Этнография и этнология -