Анна Роткирх «БЕСПУТНАЯ ЖИЗНЬ»: СЕКС, СЕМЬЯ И СОЦИАЛЬНАЯ МОБИЛЬНОСТЬ В МУЖСКИХ АВТОБИОГРАФИЯХ

в этой статье рассматриваются автобиографии двух мужчин из разных советских поколений: «Михаил Иванов» описывает опыт инцеста и сексуального блата в 1950-х годах, а в рассказе «Алексея Лукашина» речь идет о ленинградской шпане и рок-культуре 1970-х.

Эти две биографии интересны мне прежде всего с точки зрения отношений, сложившихся между представлениями о мужественности и формами социальной мобильности, с одной стороны, и представлениями о «нормальной» семейной и сексуальной жизни — с другой[316].
Использованные случаи нельзя называть типичными, наоборот, в основе этих жизненных историй — тема нищеты и социальной маргинальности. В материалах, рассмотренных ниже, частично Автор глубоко признательна Елене Никифоровой и Елене Здравомысло- вой за перевод с английского и за их ценные замечания.

отсутствует информация о классовом статусе авторов биографий, образовании и профессии их родителей или партнеров. И тем не менее, благодаря открытости своих повествований о мужской сексуальности и идентичности, эти тексты выделяются из всего объема собранного материала. Внимательное чтение именно таких маргинальных, но «насыщенных» текстов может помочь нам понять социальную динамику семей и полов (Maynes 1995, 150).
«Сексуальная зависимость» таксиста Иванова
Автобиография Михаила Иванова (р. 1935) представляет собой обширный текст и охватывает всю его жизнь. Потеряв в раннем детстве отца, мальчик вырос с матерью и старшей сестрой. Закончив семь классов, он пошел учиться в профессионально-техническое училище. Его сестра, несмотря на советы матери удовлетвориться образованием на уровне техникума, решительно отвергла этот вариант и поступила в институт, тем самым ясно продемонстрировав наличие социальных амбиций. Сестра скоро оставила семью и позже уехала из Ленинграда. «Михаил»[317] отслужил три года в армии, а по возвращении устроился работать шофером на крупном предприятии. В конце 1950-х он женился на Рае, первой жене, и к началу 1960-х годов у них было трое детей.
Во второй половине 1960-х «Михаил» развелся с Раей и женился на Ксении, усыновив ее ребенка от предыдущего брака. На момент написания автобиографии в 1996 году «Михаил» жил с Ксенией. Еще во время первого брака он решил сменить место работы и стал таксистом. Хотя «Михаил», по всей видимости, занимался довольно прибыльным извозом как в советское, так и в постсоветское время, в своем жизнеописании он сетует на недостаток финансов.
Основное действие рассказа Иванова разворачивается сначала в родительской семье, где он провел детство, а затем в первом браке. В обоих случаях семьи жили в условиях материальной и культурной бедности, из которой молодой «Михаил» упорно пытался вырваться. Круг его родственников и друзей составляли швейца
ры, заводские рабочие, продавщицы, вокзальные носильщики. Автор не без зависти повествует об одной семье, где жена работала дворником «ради жилья», а муж служил швейцаром в знаменитом ресторане:
Место это было довольно-таки престижное, я не знаю, кто его туда устроил, но меня это мало интересовало. Жили они материально хорошо. Тетка еще скупала, или, как она говорила, покупала, у пьяниц то хрусталь, то золото, серебро, а то и все подряд.
Люди из окружения «Михаила» представляли низшую ступень рабочего класса последних десятилетий советского режима. Практически все они были мигрантами или ленинградцами в первом поколении. Тем не менее, как мы видели на примере, приведенном выше, не все знакомые и приятели «Михаила» относились к категории бедных или материально нуждающихся.
Иванов дает насыщенные описания различных ситуаций повседневной жизни, рассказывая, например, о постоянном пьянстве (с гордостью отмечая, что сам он не пил много накануне выезда на работу, «если мне на другой день предстояло работать, я всегда был в норме и почти всегда трезвый»). Его описания собственной профессиональной карьеры во многом представлены через сексуальные отношения на работе. Сексуальные связи, в свою очередь, выступают лейтмотивом другой доминирующей темы его автобиографии — темы бесконтрольности его поведения, противопоставленной устремлениям к лучшим условиям «нормальной» семейной жизни.
По рассказу Иванова, всю жизнь его соблазняли, использовали и практически насиловали члены семьи, соседки по дому, подруги жены, иногда и женщины-коллеги по работе. Начиная с 17 лет у «Михаила» было несколько сексуальных связей с девушками, но первый половой акт произошел с его собственной матерью. Эти отношения продолжались до его демобилизации из армии и окончательного ухода из дома. Первый брак «Михаила» произошел благодаря стараниям деятельной будущей тещи, которая, по его словам, впоследствии неоднократно пыталась его соблазнить[318].

Траектория социальной мобильности Иванова включает и постепенное улучшение его жилищных условий: посредством удачных квартирных обменов «Михаилу» удалось в итоге переселиться из пригорода в центр Ленинграда. Открывает автобиографию описание плачевного материального положения семьи в послевоенные годы.
Как жилось — лучше не вспоминать: как все... нас поселили в небольшой одноэтажный дом... Домик разделили на две половины, оборудовав два входа, и мы получили также комнату, но уже меньших размеров, и кухню, да еще два чулана, мебели у нас особо не было: стол, стулья, две табуретки и две кровати односпальные, но они редко нам служили. В комнате были сколочены большие широкие нары, где мы и спали втроем под одним большим одеялом, так было теплее. Дров на зиму не хватало, топили кое-как, сожгли, наверное, все, что можно было сжечь.
Женился «Михаил» на девушке Рае из такой же бедной семьи. Молодые супруги поселились в деревянном доме без удобств, в котором жила мать жены. Рая и ее мать работали на заводе. Вскоре комиссия нашла их жилищные условия неудовлетворительными, и молодая семья получила комнату в 10 кв. метров в одном из новых домов, построенных заводом. «Вот теперь настала благодать», — пишет Иванов: у них был туалет в самом доме, хотя отопление по-прежнему было печное. «Михаил» с Раей и детьми переехали в новую комнату, но оставались с матерью Раи в географической и социальной близости.
По описаниям Иванова, теща была бесспорной главой семьи, ее центральной и поддерживающей силой, особенно в начале семейной жизни. Все члены семьи отдавали ей свою зарплату. Когда оказалось, что сарай для дров слишком мал, именно она достала прицеп старых досок, чтобы построить новый. Она обеспечивала все семейство дровами, а молодую пару — презервативами; и когда вскоре после свадьбы ее дочь в первый раз забеременела, она научила ее, как вызвать выкидыш.
После переезда материальное положение семьи стало поправляться. «Михаил» не давил на свою, по его словам, ленивую жену, чтобы она вернулась на работу: «денег хватало пока что». Несколь-
зов, и сексуальность отображена в соответствии с психологическими стереотипами, бытующими в порнографической литературе. Тем не менее есть основания предположить, что большинство повседневных практик представлено в автобиографии «Михаила» адекватно.

ко лет спустя семья получила квартиру в центре Ленинграда. Там было все: две комнаты и кухня, центральное отопление, горячая вода, ванная и отдельный туалет: «Боже, какое чудо — не надо заготовлять дрова, носить воду и выносить грязную воду». Теща «Михаила» с другой взрослой дочерью тоже получила двухкомнатную квартиру.
После развода «Михаил» оставил квартиру своей первой жене и детям и переехал вместе со второй женой, ее ребенком и матерью в трехкомнатную квартиру, также в центре города. Мы ничего не знаем о профессии его второй жены, но очевидно, что второй брак стабилизировал и укрепил его возросший социальный статус. Именно с Ксенией «Михаил» окончательно избавился от материальной нужды и морального позора, которые он связывал с жизнью в материнском доме и первым браком.
История избавления «Михаила» от материальной бедности проходит параллельно с описаниями бегства от моральной стигмы и сексуальной распущенности, воплощенных в фигурах матери «Михаила» и его первой жены. В конце 1940-х годов мать «Михаила» устроилась работать в военную часть, расположенную близко от дома. Их соседка работала там же, и обе женщины принимали солдат, которые «приносили продукты» и были их любовниками.
В 14 лет «Михаил» первый раз напился. С того момента отношения сына и матери приобрели открыто сексуальный характер, включая поцелуи, петтинг и ее изобилующие деталями советы о том, как правильно обращаться с девушками. «Михаил» неоднозначно оценивал сложившуюся жизненную ситуацию: с одной стороны, он рассказывает о том, как доверял матери и восхищался ею. Вот так, например, он описывает собственные чувства после одной из их первых сексуальных встреч: «Утром все было хорошо. После этого я долго не брал в рот вино и с нежностью стал относиться к своей маме — все-таки какая она у меня умная и хорошая». Их первый половой контакт, произошедший, когда «Михаилу» было 17, тоже описывается как, в общем, счастливое событие.
И мама встала, сняла сорочку, ввела в себя таблетку и голая легла в кровать. Я прильнул к ее грудям и стал сосать соски, сжимая титьки, мама млела... Она была довольна мною, и я был на высоте. Вот так я в первый раз был мужем у своей матери, и это не последний случай... Наутро я проснулся в хорошем настроении. После завтрака разошлись по своим делам. Об этом случае я никому и никогда не рассказывал, даже [другу] Вите, и вот впервые много лет спустя я описываю эту историю.

Однако как до, так и после первого полового акта «Михаил» отмечает, как ему «не хотелось» и как «противно» ему было спать в одной кровати с матерью и даже подходить к ней. Результатом этого стали частые депрессии и отчаяние: «Мне так было тяжело и противно, я начал злиться на всех. Мне трудно описать все мои переживания». С 17 лет «Михаил» начал отдаляться от матери. Он замечает, что, став старше, «может, и ума прибавилось». Учеба стала выходом, возможностью уйти от той интимности и пьянства, куда затягивала его мать:
Я стал по-другому относиться к сексуальной жизни, да и к жизни вообще, меня стали раздражать навязчивые девицы, мужики, приходящие к нам в дом. Все они, как правило, приносили с собой водку. Мама выпивала вместе с ними, они предлагали и мне выпивку. Несколько раз я напивался. Но, проснувшись, я видел в доме бардак. Мать опускалась морально, и мне уже не хотелось с ней разговаривать, не только ложиться с ней в постель. Но когда рядом с ней не было мужчины, она просила меня лечь с ней опять, она говорила, что не может без мужчины, она все время хочет, и плакала. Мне было жалко ее, и от выпивки меня тошнило, особенно на другой день утром. Я боялся похмелки, ведь мне надо учиться, работать, и стал убегать, чтобы не участвовать в выпивке. Я с головой окунулся в учебу.
Закончив училище, «Михаил» начал работать на заводе. В новой среде, с новыми знакомствами продолжался процесс переосмысления собственной семьи и нравственных норм. Оставаться дома было все труднее, и молодой человек ждал армии как шанса для побега:
На заводе был прекрасный спортивный коллектив, своя спортбаза, где летом и зимой можно было заниматься спортом и при случае остаться ночевать. Я понял, наблюдая за такими семьями, что у нас с мамой совсем ненормальные отношения, она мне и мать и не мать, а просто женщина, самка и выпивоха, и это стало меня угнетать. Теперь я стал ждать того дня, когда пойду служить в армию, все другое ушло на второй план.
Готовясь к армии, «Михаил» получил водительские права. Его призвали на три года в начале 1950-х. Он был доволен своими успехами и вспоминает, что армия захватила его полностью; «самое главное — не было женщин». Кроме того, ему удалось реализовать свои социальные амбиции: он поступил в школу сержантов и пользовался всеобщим уважением. «Я оказался один с семилетним образованием и считался ленинградцем».

Но на втором году службы к нему нагрянула мать: «И вот мать — как снег на голову среди лета». С ее приездом «женщины» и сексуальность вторглись в армейскую жизнь «Михаила», в буквальном смысле подведя под ней черту. Иванов описывает, как еще по дороге в гостиницу, где мать и сын намеревались вместе провести его увольнение, она успела переспать с двумя его командирами, объяснив, что поступила так потому, что это было в его интересах. И действительно, спустя всего два месяца после визита матери «Михаил» был досрочно демобилизован, что случилось, по его мнению, именно благодаря ее контактам. Однако после этого их сексуальные отношения прекратились.
Мать... теперь уже с отчимом, мужик он вроде неплохой, но это дело ее, мне с ними не жить, и маме я сказал, чтобы она оставила меня в покое, не знаю, огорчил я ее или нет, но я обрезал сразу, заявив: все, хватит, она как женщина меня больше не интересует...
На мать, свою мать, мне стало противно смотреть. Она стала много пить, курить и вести блядовитый образ жизни. После того, как я демобилизовался, она вскоре родила, но ребенок умер в роддоме. Почему — не знаю, да я и не интересовался, у меня своя жизнь, у нее — своя.
В автобиографии рассказывается, как к концу 1950-х мать «Михаила» все больше погружалась в проституцию и алкоголизм:
Я видел, как опускается моя мать, она все больше и больше ударялась в пьянку, в доме она устроила бардак, к ней приходили разные мужики, она уже не скрывала, что к ней приходят, приносят выпить, а она расплачивается своим телом.
Побег в средний -класс
«Михаил» осознавал, что должен навести в своей жизни порядок. Он начал работать, и вскоре на одной из танцплощадок в пригороде встретил Раю, свою будущую жену, и увлекся ею. В период ухаживания она казалась ему приятной и порядочной женщиной. Кроме Раи в семье было еще трое детей, двое братьев и младшая сестра, которые «все родились от разных отцов. Это я узнал немного позже, а пока я об этом не думал, да и не знал». В то время Рая не пила, в отличие от ее матери, любившей выпить. Та сердилась, когда Рая отказывалась от алкоголя, и говорила, что совершенно нормально немного выпить за обедом. «И это меня сгуби
ло,— пишет Иванов,— но выяснилось это довольно-таки много времени спустя».
Свидания влюбленных происходили по всем канонам советского романтического ухаживания. Долгое время Рая не разрешала «Михаилу» целовать себя:
но я не настаивал. Но, в конце концов, она сама меня поцеловала, я ей подарил цветы, и потом стали целоваться все время, но дальше этого дело не шло. Рая была девственной, и все мои попытки привлечь ее к себе и потрогать или пощупать руками успеха не имели, а на скандал нарываться не хотел.
Потом начались ссоры, но «Михаил» был по-прежнему увлечен: «Мы стали с Раей скандалить по делу и без дела, но меня все равно тянуло к ней».
Во время этого «невинного» ухаживания «Михаил» занимался сексом с подругой Раи. Морализируя впоследствии о поведении своей матери и первой жены, он описывает собственные добрачные сексуальные похождения в нейтральном и безоценочном тоне. Подруга Раи рассказала ему, что в действительности в таких делах Рая была куда более опытной, чем хотела казаться, но «Михаил» отказался верить этим сплетням. Кроме этого, он ходил к знакомой своей матери, которая работала в общежитии и поставляла ему девушек. «Девица знала, зачем ее привели сюда, и без слов и прелюдий или обнажалась, или просто снимала с себя трусики». Нам не разъясняется, платил этим девушкам «Михаил» или нет. Упоминается лишь, что женщина, организующая эти встречи, рассчитывала на его сексуальные услуги, в чем ей было отказано.
Если первоначально Рая производила на «Михаила» благоприятное впечатление, то ее мать с самого начала воспринималась им как интриганка и движущая сила домашней жизни. В автобиографии Иванов признает ее способности устраивать дела, но в то же время его отталкивали ее сексуальные аппетиты и настойчивое желание заполучить его в качестве зятя; он даже обвиняет ее в колдовстве с целью приворожить его. В один из вечеров во время ухаживания она напоила «Михаила» и Раю и уложила их спать вместе. По словам Иванова, таким образом Раина мать подвела его к тому, чтобы он лишил ее дочь девственности, после чего был бы обязан на ней жениться. В другой раз он обнаружил, что погреб Раиного дома ломится от вина, водки и спирта. Мать Раи объяснила, что это подготовка к свадьбе: «Я еще думать не думал о женитьбе, а меня уже женили».

В конце 1950-х «Михаил» женится на Рае и переезжает в дом жены и ее семьи. Проблемы обострились после рождения второго ребенка, когда Рая, следуя материнскому примеру, стала курить, пить и без стеснения рассказывать о своих любовных связях на стороне.
Она знала, что я не люблю, когда женщины курят и пьют вино, но позднее [ее подруга] научила курить и Раю, и они стали на пару курить и выпивать, и это было начало конца нашей семейной жизни (забегая вперед, говорю и пишу).
«Михаил» почувствовал себя в западне:
Я открыто обвинял тещу. Я ничего не мог с собой поделать. Я не мог бросить детей, разрушить семью, и я терпел до поры до времени, я говорил: «Это ты меня женила на дочке, зачем ты меня привораживала к ней, зачем?» И ей нечего было мне ответить... И я все чаще стал подозревать в измене мне... Мне все осточертело: работа, семья, но семью надо сохранить ради детей. Работу можно сменить. И, тяготясь работой... взял расчет и перешел работать в такси.
И опять мы видим, как перемены в общественной жизни позволили «Михаилу» осознать возможность контроля над его собственной жизнью. Ранее это было связано с учебой и службой в армии, теперь — с переходом на новую работу. Однако в личной жизни напряжение продолжало нарастать. Пиком стало известие о том, что Рая опять беременна, и у «Михаила» возникли серьезные сомнения по поводу отцовства:
Я, да и теща, ничего не знали об этой беременности. Узнали, когда живот был заметно большой. Все происходило молча, опять же никто не знал, что он сделает. Мы стали ждать третьего ребенка, и от кого, я не знал. Теща говорит: «Вот, мол, наебал ей ребенка, и не знаешь, ты ли...» Я говорю: «Вот родит — увидим».
Для легального аборта уже было слишком поздно; все обычные ухищрения Раи «избавиться самой» на этот раз тоже не помогли. Ребенок родился мертвым и, по всей видимости, с какой-то патологией — «Михаил» так никогда и не узнал деталей. После серьезного разговора с «Михаилом» врач не стала поднимать шум по поводу вреда, причиненного мертворожденному младенцу:
...родила она его уродом, и ее обвинили в криминальном аборте. Об этом мне сказал врач, когда при выписке пригласил меня на собеседование. Врач-женщина долго меня расспрашивала про нашу жизнь,
про наши отношения. Она поверила, что я ничего не знал, и я сказал ей, что не был против еще одного ребенка — ведь есть же многодетные семьи, и материально мы жили неплохо. И тогда врач не стала возбуждать уголовное дело, она так и сказала, хоть криминал и был налицо. Видимо, и Рая созналась в этом.
Когда Рая лежала в больнице, оправляясь после трагических родов, «Михаил» снова начал вовлекаться в многочисленные сексуальные связи.
Спустя несколько лет после этой истории первый брак «Михаила» распался, а вскоре он женится во второй раз. В новой семье ему удается окончательно вырваться из сетей «беспутной жизни» — это выражение используется им самим при объяснении причин преждевременной смерти матери. В тридцатилетием возрасте осев в центре Ленинграда, утвердившись в профессиональной сфере и, наконец, обретя семью с «нормальными» отношениями, Иванов определяет себя в качестве полноценного представителя советского среднего класса.
Секс «с чувствами» и секс «по блату»
Автобиография Иванова наполнена описаниями и упоминаниями о сексуальности как о механизме обмена, который проявляется в двух формах: в виде сексуального блата и в виде проституции. Отношения блата представляют собой промежуточную форму между отношениями дарения и обмена, коррупцией и дружбой (см.: Ledeneva 1998). Проституция в данном случае означает более организованный обмен сексуальными услугами за деньги в системе, включающей сутенеров, определенные пространства, контактные лица и т.д. Конечно, во многих случаях граница между сексуальным блатом и проституцией оказывается размытой.
На уровне горизонтальных связей отношения блата эффективно действовали в дружеских кругах, по вертикали блат реализовывался в связях между разными социальными классами или различными ступенями социальной иерархии, в особенности служебной. Так, например, Иванов описывает отношения блата в мире таксистов:
Я никогда не подозревал, что в такси все решают деньги, всем надо давать и за все платить деньгами. Получается, что ты от всех зависишь. Особенно от диспетчеров, и особенно от центральной службы.
Здесь слово «деньги» не означает открытое взяточничество. Это становится ясно в эпизоде о том, как «Михаил» после окончания

рабочего дня идет в диспетчерскую, чтобы поблагодарить одну из женщин-диспетчеров, которой он был обязан выгодными заказами в течение всего дня:
Я решил отблагодарить свою телефонистку, купил торт, коробку конфет и приехал на канал Грибоедова, где была эта служба, и меня чуть не подняли на смех. Потом я выяснил, что надо было брать выпить что-нибудь и сигареты, хотя бы болгарские.
Иванов, видимо, сам не был клиентом проституток и описывает проституцию на основании косвенного знания. Например, он рассказывает о пожилой женщине, живущей с ним по соседству в доме, куда они въехали в 1960-е годы. Она имела отношение к судебному разбирательству по поводу подпольного борделя.
Потом стало известно, что у нас в городе много публичных домов. Особенно плотно я с этим столкнулся, работая в такси. Но это произойдет не скоро, через 10 лет, а пока что закончилась одна часть моей жизни.
Работая таксистом, «Михаил» часто встречал женщин, предлагающих себя в качестве оплаты за извоз (от чего, по его словам, он отказывался). Попадались ему и мужчины, рассчитывающие с его помощью «достать женщину и водки»:
Когда я говорил, что я не знаю, где это взять, мне не верили, что у меня нет водки или вина и что я не веду знакомств с проститутками. Но это было так. Прошло много времени, пока я не проник во все тонкости работы таксиста.
Держась от проституции в стороне[319], «Михаил» тем не менее часто оказывался звеном в цепочке продажного секса или непосредственным свидетелем блата в сексуальных отношениях. Например, в рассказе о своей работе шофером в одном исследовательском институте Иванов упоминает, как он столкнулся с В. П., «директрисой» этого учреждения. Они договорились встретиться после ра
боты и в итоге провели вместе ночь. Вскоре после этого «Михаила» вызвали в ее кабинет:
И мне было однозначно сказано, что если я буду хоть иногда уделять />В. П. внимание в сексуальном плане, то я займу приличное положение в обществе и на работе. Вместо ответа я обнял ее за плечи, прижимая ее к груди, и наши рты слились в едином страстном поцелуе.
Хотя Иванов не склонен морализировать по поводу собственных похождений до брака или последующих внебрачных связей, сексуальные отношения «ради блата» порицаются им и описываются в негативном тоне. Любопытно, что это не касается его собственной сексуальной жизни: напротив, он открыто признает полученные в результате выгоды и, по всей видимости, не сожалеет о происшедшем. Осуждение связано с психологическим дискомфортом и социальной стигмой, возникающими в итоге таких отношений:
Но ее это устраивало, и в какой-то мере и меня тоже — сыт всегда, не надо думать о хлебе насущном, и машину новую дали, зарплату повысили, да еще директриса оформила по совместительству в столовую. Вот так удачно секс повлиял на мою карьеру и жизнь. Но так долго, конечно же, продолжаться не могло: мне надо было устраивать свою жизнь...
Работа меня устраивала, приходилось уделять ей внимание, но никаких перспектив — ведь не женюсь же я на ней, она старше меня намного, у нее дочка уже большая. Ну, пока она держит себя в форме, а далыне-то сколько это может продолжаться, ведь со старухой не боль- но-то приятно, но сексуально я продолжал ее удовлетворять, и она в долгу не оставалась, вот и выходит, что я был проститутом.
Отношения прекратились, когда директрису, пойманную на финансовых махинациях, уволили («на счастье мое и на несчастье ее»). «Михаил» лишился возможности подрабатывать, однако у него появилось больше хорошо оплачиваемых заказов на дальние рейсы. Несколько позже ему предложила вступить в интимные отношения одна из сослуживиц. Когда же он попытался отказаться — «как же без любви?» — она дала понять, что «если я хочу иметь хорошие рейсы и хорошую халтуру, то иногда должен буду уделять ей внимание.... Так второй раз секс повлиял на мою работу. Так продолжалось еще два года».
Конечно, мы не можем с достоверностью говорить о том, что все эти женщины, вступающие в отношения блата, на самом деле действовали так, как это описывается в автобиографии Иванова. Однако не исключено, что эти эпизоды имели место в действи
тельности. Подобная расстановка сил в сексуальных отношениях встречалась, несомненно, гораздо реже, а секретность и стигма, сопровождающие отношения блата в целом, а сексуального блата в особенности, в случае домогательства со стороны женщины достигали наивысшей точки. Как мужчина, Иванов мог оправдать свои отношения, ссылаясь на такие ценимые маскулинные характеристики, как собственный талант любовника и привлекательность женщин, желающих вступить с ним в связь[320]. В то же время Иванов передает двойственные чувства и ощущение утраты контроля над собственной жизнью, вызванные продолжающимися отношениями блата.
Вторая история сексуальных отношений на рабочем месте и рассказ о неудавшемся фиктивном браке его родственницы являются примерами горизонтальных отношений блата между коллегами или друзьями. В обоих опытах сексуального блата на службе самой серьезной проблемой для «Михаила» было не получение выгоды, а отсутствие чувств между партнерами. Представитель поколения, родившийся в довоенное время или сразу после окончания войны, Иванов типичен в своем восприятии секса без любви как нежелательного (Роткирх 2002, Rotkirch 2000, 144—177). После знакомства со второй женой он отказывается от всех отношений на стороне во имя любви и верности. И когда одна из коллег по работе пытается его соблазнить, он замечает, что
уже не мог торговаться со своей совестью, я полюбил К. и не мог ей изменять, даже с теми, от кого зависел, теперь я не мог заниматься сексом без любви. Это проститутки, занимаясь сексом, получали вместо любви деньги и подарки.
В 1996 году он пишет, что воспринимает как награду нечастые свидания с женщинами моложе его, потому что они дают ему «чувство того, что еще кому-то нужен» и доставляют «неописыва- емое удовольствие и гордость».
Потребность Иванова в моральном оправдании прочитывается также в историях отказов от услуг проституток или других видов случайного секса. Так, в дальних поездках он немного подрабатывал, подвозя голосующих на дороге, и, по его словам, женщины
часто предлагали ему себя в качестве оплаты. Однако Михаил в основном отказывался, опасаясь венерических заболеваний, кроме того, по его словам, «секс в дороге меня не очень прельщал».
В случае Иванова восходящая социальная мобильность связана с отрицанием «беспутной жизни» и созданием «нормальных» семейных отношений. Культурный разрыв между нищим рабочим классом и средним классом, между советскими общественными институтами и неудовлетворенностью в частной сфере вылились в чувства одиночества, амбивалентности и недостатка контроля над жизнью.
В своем исследовании, посвященном рабочим XIX века, Мэри Мэйне выявила образ мужской самопрезентации, в котором сексуальная сдержанность приравнивалась к наличию самоконтроля и возрастающей социальной мобильности (Maynes 1995). Сходной логике следует и жизнеописание Иванова, обнаруживая противоречивое сочетание двух сосуществующих концепций советской мужественности.
Мужик или рыцарь?
В жизнеописании Иванова употребляются два практически взаимоисключающих представления о мужественности — уличный грубиян, или «мужик», и благородный, рыцарский, «ответственный мужчина»[321]. «Мужик» — порождение той социальной среды, в которой вырос «Михаил». В автобиографии эту категорию символизирует JTexa, лучший друг детства автора. Иванов рос одиноким ребенком, снедаемым ревностью, «меня вообще никто не любил как мальчика». Эта тема повторяется в тексте несколько раз. В юношеские годы Леха стал для него тем, кто «во всем мне помог». Идеализированный «Михаилом», Леха первым рассказал ему, что нужно делать с девушками и обучил основному сексуальному словарю. Кроме того, у Лехи был аналогичный опыт отношений инцеста с матерью (и с сестрой), и, в отличие от «Михаила», он рассказывал об этом безо всякого стыда. Этот персонаж представляет грубого, сексуального мужчину-самца, который не пропустит «никого, кого можно трахать».
Интересно, что нигде в тексте Иванов открыто не осуждает идеал «мужика», хотя и рассказывает нам, как он стремился отда
литься от грубых нравов своего детства. В его тексте подчеркивается важность любви и взаимности в сексуальных отношениях. Это противоречие бросается в глаза, хотя оно не проговаривается и не комментируется Ивановым. Леха фигурирует в автобиографии, в первую очередь, как лучший друг Иванова. Сам же «Михаил» ведет себя как мужик только в редких случаях, чаще всего изображая себя как пассивного, беззащитного человека, являющегося объектом соблазнения. Однажды на закате первого брака на какой-то буйной вечеринке он увидел голую молодую женщину, и «одна мысль сверлила меня: как бы ее трахнуть». Но даже в этом случае он оправдывает свое поведение фразой самой девушки, которая легитимировала его супружескую неверность словами: «У вас все равно теперь нет нормальной семьи, каждый сам по себе». Вместе с тем, продолжая рассказ о все том же сабантуе, он отмечает: «Но я ни в кого не влюбился, а так, без любви, у меня не было желания сближаться ни с кем, у меня даже не было к ним влечения».
Подобное противоречие проявляется и в осуждении Ивановым порнографических журналов. Сначала он неодобрительно отзывается о чересчур свободных моральных установках своей первой жены. На появление дома импортных презервативов и западных порнографических журналов «Михаил» реагирует следующим образом: «Убери, я не хочу смотреть на голых баб, а уж если и смотреть, так не на картинки». Однако в рассказе о более позднем периоде жизни мы узнаем, что порнографические журналы есть в доме, и проблема только в том, как их спрятать от детей.

Второй, противоположный идеал мужественности вырастает из представлений советского времени о романтическом ухаживании и семейной жизни и рисует образ «ответственного мужчины». Эти каноны были разработаны в 1930-х и 1940-х годах и представляли стиль жизни зарождающегося советского среднего класса (Dunham 1976). В конце биографии Иванов формулирует суть этих представлений: «Сохранение семьи — одна из актуальных проблем современности». Подобная декларация в общем контексте автобиографии звучит как заголовок газетной статьи, как прямая цитата из лекции «эксперта» — психолога или педагога.
Представления «Михаила» о самом себе более приближены именно к этому идеалу ответственного мужчины-рыцаря, образы которого впервые появляются в его жизни в студенческие годы. Они появляются вновь и позже — во втором браке «Михаила». В этой семье его жену смущали разговоры на сексуальные темы, и «Михаил» сам должен был отвечать на вопросы любознательного сына.

Родители заботились о том, чтобы ребенок не стал случайным свидетелем их интимной жизни: не показывались перед ним обнаженными, осторожно занимались любовью, прятали эротическую литературу и журналы. «Михаил» объяснял ребенку, что только муж и жена могут мыть друг друга в ванне. Когда родители случайно обнаружили у ребенка эротические книжки («какой-то бульварный секс») и презервативы, они не стали укорять и читать нотации, ограничившись лишь расспросами.
«Мужик» и «рыцарь» различаются настолько, что напоминают классическую женскую дихотомию между блудницей и мадонной. Тем не менее в одном эти противоположные мужские идеалы схожи: в обоих случаях предполагается, что ситуация контролируется мужчиной. В этом жизнеописании «мужик» и «рыцарь» по-разному реагируют на угрозу женской безнравственности и материальной бедности. Если «приличный» человек — положительный рыцарь-герой — «владеет» собой и потому «владеет» ситуацией, то для «мужика» характерна немедленная и жесткая ответная реакция человека, для которого использование силы — это единственная возможность удержать контроль над ситуацией.
В автобиографии Иванова самопонимание героя остается неоднозначным, хотя противоречивость принципов прямо не обсуждается. Ближе к концу повествования «Михаил» описывает ссору с женой: она недовольна тем, что он разглядывает молодых девушек на улице, он же в ответ укоряет ее за нежелание заниматься любовью и замечает (снова с очевидной отсылкой к популярной педагогической литературе), что «сексуальные отношения формируются в семье, кто как растет, воспитывается, что и как видит человек в своей семье, в своей среде». Жена парирует, замечая, что, глядя на его поведение, действительно каждому понятно, в какой среде он вырос, и рассказывает, что ей стало известно о его предыдущих сексуальных отношениях. За этим откровением жены следует кредо автобиографии Иванова, суммирующее его чувства боли и собственного бессилия в отношении к (женщинам в) семье:
Говоря это, она не понимала, что я рос в такой среде, среди женщин, девчонок, которые, не стесняясь меня, были голые, мылись со мной, вернее, я с ними, в бане, что я спал с матерью, которая была молодая и не чуралась мужчин. Я не был виновен, что она положила меня на себя, делая меня мужчиной, и потом, моя мать не могла и не хотела отказать себе в половом удовольствии, и она не обращала внимание, кто был рядом с ней в тот момент... Так что не надо меня упрекать теперь. И потом, в дальнейшем, вся моя жизнь пошла в какой-то сек
суальной зависимости, и при том всем я редко домогался женщин, женщины домогались меня, и что, если это им удавалось?
При таком объяснении оказывается, что жизнь «Михаила» целиком зависела от его «среды»; в том, что произошло, его собственной вины нет, все было неизбежно. Жизнь прошла под знаком «сексуальной зависимости» от женщин. И именно женщинам (матерям, женам и т.п.) вменяется ответственность за неспособность обеспечить действие практик, призванных создать «приличную» жизнь.
«Похоть-злодейка» предпринимателя Лукашина
Алексей Лукашин, сначала — студент-медик и рок-музыкант, впоследствии — тренер, массажист и, наконец, предприниматель, работающий в области индустрии развлечений, родился в 1960 году и был вторым сыном в семье. Как и Иванов, он вырос в бедной семье и воспитывался матерью-одиночкой. Мальчик проводил много времени со старшим братом. Из его рассказа мы узнаем, что еще в начале обучения учителя махнули на него рукой: единственным человеком, обращавшим внимание на его школьные успехи, был учитель физкультуры. Правда, именно этот учитель с «налившимися кровью глазами и баскетбольным мячом» однажды гонялся за «Алексеем» вокруг школы после его очередной хулиганской выходки.
В детстве «Алексей» и его друзья немного занимались спортом («самое светлое, что и сейчас иногда снится, это хоккей»), но в основном просто «шатались» вместе. В этой биографии идеал мужественности не вызывает сомнений: здесь много кулачных боев, поножовщины, даже драк с огнестрельным оружием. Герои повествования веселятся, пьют и развлекаются с девушками. С самого начала личность героя строится не через отношения к семьям — собственной или чужим, — а через участие в мужской компании ровесников:
Брат во всей округе был в почете. Дрался очень хорошо. Я старался не отставать от него... Когда возникала необходимость, участвовал в баталиях, когда можно было, гулял вместе с ними в компании с девчонками.
Девушки, которых далее в тексте автор называет «красавицами», фигурируют исключительно в качестве сексуальных объек
тов, циркулирующих в мужских кругах. Перед нами предстает мир «мужиков», в котором слово «любовь» употребляется только в кавычках, семья и дети — чужие вещи, а рыцарский дискурс присутствует для того, чтобы высмеять или противопоставить ему действительно мужское поведение.
Автобиография начинается с описания «свидания», которое многие назвали бы групповым изнасилованием:
Это было давно. Лет 20 с лишним назад. Мне было около 15 лет. Я был смышленым, шустрым малым. Физически крепким, не по годам. Дружил с одноклассником, но также и с ребэтами старше себя года на 3—5.
Первая близкая встреча с женщиной произошла в подвале. Мой старший брат привел какую-то девчонку. Вместе с его друзьями напились и потом все ее трахали. Наверное, десятая очередь дошла до меня. Я очень сильно волновался, переживал все, стоя в очереди. Старшие друзья меня успокаивали, подбадривали. Тебе, говорят, и делать ничего не надо будет. Штаны сними, и все... Когда я зашел, она лежала на полу, курила сигарету. Я, чтоб скрыть свой мандраж, повел себя нагло (как большой), без лишних слов снял штаны. Четко следовал инструкции. Лег на нее. Физически почувствовал ее тело, вихляние, какой-то для меня незнакомый запах. Ощущение близости всего этого подняло мое беспокойство на качественный новый уровень. У меня затряслись ноги. Но я, как бульдозер, ничего не замечая вокруг, действовал... Вляпался. Было очень там сыро... После этого быстро на выход — и домой. Дома помылся, лег в постель. Меня всего трясло от восторга. Пролежал я недолго. Вскочил, оделся — и в подвал, но там, увы, уже никого не было.
Это первый эпизод в сексуальных мемуарах Лукашина. Ни одна из сотен других сексуальных встреч не описывается настолько подробно. В воспоминаниях о первом половом акте присутствует множество описаний чувств и ощущений (запахи, неуверенность, дрожь, восторг), далее он ограничится простым перечислением фактов (партнерши, их оценки, позиции, использованные при половом акте, общие впечатления от сексуальной победы). Тем не менее стиль описания сцены в подвале во многих отношениях типичен для всего текста.
С одной стороны, автор действительно прилагает значительные усилия, чтобы вспомнить детали, но, с другой стороны, использует шутливый, анекдотичный тон, который часто служит для приуменьшения значимости событий и создания дистанции между событиями, происходящими в тексте, и читателем. В постскриптуме к автобиографии автор шутливо предлагает «подроб
ную информацию и дополнительные консультации за дополнительную оплату». Частые упоминания смеха — с ребятами или при первом флирте с девушкой — одна из самых приятных личностных черт автора.
С другой стороны, Лукашин совершенно очевидно полагает, что читатель ждет от него историю сексуальных эскапад в жанре «Письма к читателю» в порнографических журналах[322]. Лукашин с явным удовольствием вспоминает некоторые наиболее успешные или необычные приключения, но опускает другие: «Многое я упустил сознательно, а многого, думаю, просто не помню». Некоторые темы, как, например, отношения в семье или религиозные взгляды, рассматриваются как не уместные в данном контексте («это другая история»). Таким образом, уже самой своей структурой рассказ выделяет «секс» из общей сферы интимных отношений — подход, едва ли возможный для поколения таксиста Иванова.
Рассказ о первом сексуальном опыте Лукашина представляет впечатляющий пример типичных для периода позднего социализма «моральной серой зоны» и амбивалентности по отношению к сексуальным нормам (Zdravomyslova 2001). Наверняка было еще много случаев, подобных инициации Лукашина, в которых ни обидчики, ни сама жертва не имели четкого представления о том, как называть, как реагировать или в каких терминах впоследствии интерпретировать происшедшее. Такие практики порождают интенсивные и противоречивые чувства, для которых, очевидно, не находится адекватных и устойчивых рамок интерпретаций. Лукашин рассказывает о второй встрече с «девушкой из подвала». Его первой реакцией было — «конечно» — чувство вины:
Вот так произошла первая близкая встреча с женщиной. Кстати, она меня запомнила (хотя в подвале было темновато). Мы встретились как-то месяца через два вечером на улице. Я ее не узнал, просто две девушки спросили закурить, разговорились. Одна потом ретировалась, а вторая предложила покурить в другом месте — им оказался чердак, и даже благоустроенный, там был диван. Сели, закурили и вот тут-то она мне напомнила историю, которая была в подвале. Я, конечно, сначала в отказ, но она меня успокоила, что никаких претензий
не имеет, сама виновата и т.п.. ну, а я ей понравился. Я присмотрелся, она лет на десять старше была.
В этот раз они занимались сексом дольше и разнообразнее. Ретроспективно этот второй сексуальный опыт Лукашин — шутя — называет изнасилованием... себя:
После того как я был изнасилован (это я сейчас понимаю) подружкой брата на чердаке, жизнь моя приобрела другие краски. Я как-то резко изменился. В голове моей проснулось что-то такое, что сводило с ума.
Вскоре «Алексей» пригласил одну девушку домой и силой, до боли выламывая ей пальцы, заставил ее раздеться. Девушка согласилась, но с условием, что полового акта не будет. После этого они часто встречались и занимались взаимным петтингом, по всей видимости, безо всякого принуждения с его стороны (во всяком случае, в автобиографии нет упоминания этого). Когда «Алексей» стал настаивать на половом акте, девушка пообещала привести ему для этого подружку. Через некоторое время в кругу друзей появилась новая девушка:
Не знаю, что она ей наговорила, но я с новенькой довольно легко исчез из компании на стройку в строительную будку. Там не помню,
о чем говорил, но она спокойно дала себя раздеть и мне лечь на себя.
Обнаружив, что девушка — девственница, «Алексей» занервничал, поскольку не знал, как справиться одному, без помощи партнерши. К тому же на улице у вагончика уже стояла очередь из других желающих. «Все кончилось тем, что мы оделись и я ее проводил до дома, что со мной крайне редко бывало и бывает. Друзья, конечно, остались недовольны».
Очевидно, что «Алексей» спас эту девушку от такого же группового изнасилования, как тогда в подвале. Описывая свое благородное поведение, он использует риторику «выпячивания собственных недостатков», подчеркивая, что практически никогда не следовал основному правилу советского романтического ухаживания, требующему, чтобы мужчина провожал женщину домой. Отношения закончились довольно быстро: «Алексей» и девушка занимались сексом «еще пару раз, и она пошла по рукам».
Описания женщин, видов секса и мест сексуальных встреч в течение следующих пятнадцати лет продолжаются до последней страницы повествования, где Лукашин несколько неожиданно
признается, что в действительности устал от всего этого: «Секс для меня давно уже потерял свою актуальность». В тридцать пять лет он не имеет ни семьи, ни определенного профессионального статуса. На момент написания биографии он жил с женщиной, мечтая тем не менее найти совершенную, «гармоничную женщину», работал предпринимателем, одновременно заканчивал учебу и надеялся, что в его жизни «лучшее еще впереди».
Хотя социальный статус Лукашина нельзя назвать определившимся, его социальная траектория представляет модель, отличную от образца предыдущего поколения. Это становится очевидным в отношениях между сексуальной моралью и социальным успехом, а также в его отношении к женщинам и идее семьи.
Попытки социального восхождения
Первоначально жизненный путь Алексея Лукашина следует той же логике, что и жизнь Михаила Иванова: наводя порядок в своей жизни и начав учиться, молодой человек стремится вырваться из социальной среды своего детства. В конце 1970-х годов «Алексей» отслужил два года в армии, где старался все свободное время
максимально использовать в плане развития своих интеллектуальных и физических качеств. Это дало свой результат. После службы, когда я приехал, все находили меня совершенно другим. Я не пил, не курил, говорил о жизненно важных целях.
Однако драматичное разделение и противопоставление сфер жизни в случае Иванова (домашняя среда/студенческая среда, беспутная семейная жизнь/ответственное поведение на работе) не имеют параллелей в случае Лукашина. Например, несмотря на то что, по свидетельству «Алексея», служба в армии способствовала росту его интеллектуальных амбиций, он отмечает, что «в армии мои каменные мышцы начали сохнуть, в душе появились равнодушие и апатия».
Если Иванов вернулся к прежнему беспорядочному стилю жизни и утрате самоконтроля в первом браке, то Лукашин отказался от своих планов на высшее образование, чтобы поработать несколько лет с гастролирующей рок-группой. У «Алексея» с женщинами было меньше проблем, чем с пьянством, но общая логика — женщины и алкоголь против социального роста и контроля над собственной жизнью — доминирует в начале жизнеописания.

Интересная работа представляется средством избежания принятого им стиля личной жизни:
В то время, чтобы как-то отвлечься от женщин, я активно искал себе поинтересней работу. Хороший знакомый администратор от эстрады предложил позвонить в организацию одного областного центра от него. Я это сделал и получил предложение на роль оператора по свету в рок-группу, в то время более-менее известную. Суть не в этом, а в том, что она карусила по Союзу регулярно.
Жизнь на колесах оказалась еще более насыщенной разнообразными сексуальными приключениями, и «Алексей» снова начал пить и курить, обвиняя в этом встречу со старшим братом в одном сибирском городе, — ясно, что это радостное событие было немыслимо без обильных алкогольных возлияний. У него было столько романов, что в группе его прозвали «специалистом по бабам», и он «с девушками серьезно помогал всем остальным». Но дорожная жизнь была изнуряющей. «Часть здоровья я оставил на гастролях, и поэтому была серьезная необходимость в восстановлении прежних сил. Пить, курить бросил, начал ходить в атлетический зал». Через пару лет он оставил рок-группу и начал учиться. Сбалансированный и здоровый образ жизни не мешал «Алексею» иметь параллельно несколько сексуальных связей и заниматься фарцовкой. Когда одна из его подружек забеременела, он женился на ней. По всей видимости, девушка относилась к его поведению, включая его измены во время свадебных празднований, с олимпийским спокойствием.
Но вскоре времена начали меняться, и хотя Лукашин не упоминает о политических и социальных факторах, но вряд ли было простым совпадением то, что он закончил учиться как раз в разгар перестройки в конце 1980-х годов. Он бросил медицинский институт и отказался от врачебной карьеры в сфере феминизированной профессии, низко оплачиваемой в советское время и одной из самых малодоходных в 1990-х годах. Вместо этого он приобрел менее требовательную квалификацию массажиста. Уже на его первом рабочем месте все закрутилось снова. «И поехало, сначала в кабине. Потом у них дома, на работе. Приходилось трахаться и в исполкоме, и в ЗАГСе перед чьим-то бракосочетанием и так далее». В это же время он развелся с первой женой, которая, по его мнению, была слишком «вялой». Следуя классической советской схеме кратких первых браков, ребенок при разводе автоматически остался с матерью, им же досталась квартира, а вновь холостой мужчина переехал в комнату в коммунальной квартире.

«Алексей» предпринял еще одну попытку встать на ноги. По знакомству он получил временную работу спортивного тренера. Он пишет о том, что «не пил, не курил и был в хорошей форме. lt;...gt; Где-то полгода я приходил морально в себя. Ни секса, ни каких-либо дел не было. Весь в работе». Правда, в следующем абзаце говорится, как «наиболее интересные девушки-туристки получали полный комплекс удовлетворения» и что отказ получали только местные, хотя те тоже старались его соблазнить.
Той же зимой он пролистал свою записную книжку и позвонил знакомому, который устроил его массажистом в новую частную сауну. В этом месте логика жизнеописания, уже знакомая по тексту таксиста Иванова, рушится. Для Лукашина социальное восхождение уже не равносильно усвоению и следованию моральным нормам (советского) среднего класса. Стремление повысить уровень благосостояния, сменив работу тренера в государственной структуре на менее квалифицированную, но гораздо выше оплачиваемую работу массажиста в частном секторе, привело к тому, что его профессиональная и сексуальная жизни оказались связаны между собой еще прочнее, чем раньше. Гастролируя с рок-группой или работая тренером, «Алексей» тоже вступал в многочисленные сексуальные связи, но все это происходило по его собственному выбору и как дополнение, необязательное приложение к работе. Смена профессии была «психологически сложным переходом из образа тренера в образ чуть ли не банщика. Но надо было жить и как-то себя обеспечивать. Помощи ждать было неоткуда». Хотя
трахаться мне приходилось иной раз несколько раз в день. Естественно, с разными девушками. Все завертелось, закружилось... я начал выпивать, курить. Эта вакханалия продолжалась около трех лет. Вообще я старался как-то регулировать этот процесс.
Природа сексуальных отношений в сауне не ясна — Лукашин говорит, что большинство его клиенток были проститутками, хотя его услугами пользовались также несколько богатых замужних женщин, однако кто кому платил и какого рода обмен любезностями или услугами имел место, не говорится. Ничего не рассказывает автор и об отношениях с клиентами мужского пола, хотя и намекает на предложения, поступавшие с их стороны: «И боже вас упаси подумать, что я удовлетворял всех тех, кто раздвигал ноги. Нет. И еще раз нет. Еще и по этой причине вокруг меня было целое облако всякой всячины: голубой, розовой и т.д.».
Таким образом, в рассказе Лукашина общественная жизнь и советские институты не представлены в роли стабилизирующих и
спасительных структур. Семья тоже не спасает: если у Иванова сформировалось четкое стремление к «нормальной» семейной жизни, приносящей избавление, то у Лукашина такое стремление менее артикулировано («найти гармоничную женщину») и откладывается на далекое будущее. Семья и работа, профессиональная и личная жизнь «Алексея» тесно сплетаются: работа в одной из новых коммерческих структур постсоциалистической России не только не помогла ему избежать поведения, воспринимаемого им самим как проблематичное, но и эксплуатировала и поощряла это поведение. Возможно, циничная эксплуатация его тела работодателями и клиентурой частично объясняет отчетливо выраженное циничное отношение «Алексея» к женщинам.
Женоненавистничество и мужская солидарность
В своих мемуарах Лукашин настойчиво рисует портрет мужчины, единственная цель которого — «трахать женщин». В тексте можно найти лишь пару исключений, в которых «Алексей», например, замечает, что, «кстати, тоже испытывал к ней серьезное большое чувство». Или что он был разочарован, когда после одного свидания «удовлетворена была только похоть, а что так, по-человечески, с расстановкой и размахом, не получилось». Гораздо чаще автор сообщает, что «случка прошла с оценкой удовлетворительно. В принципе мне пар был спущен, а ее мнение не интересовало». Нерешительность или активное сопротивление женщины при занятии сексом всегда оценивается с очевидным презрением. Например, нам рассказывается, как однажды «Алексей» с другом познакомились на рок-концерте с женщиной, напоили ее и оба переспали с ней. То, что это произошло не по ее воле, становится ясно из заключительного предложения: «Утром мы с ней расстались не то чтобы друзьями, но и не врагами». В другой раз они с другом познакомились с женщиной в баре гостиницы и пригласили ее к себе в комнату. Когда она собралась «как бы на выход», «Алексей» попросил ее остаться:
Начался какой-то бред с ее стороны по поводу того, что она честная девушка и так далее. Я-то понимал, что просто мало выпито, и, конечно, не скупился на выпивку. Морально я уже устал, но похоть-злодейка лезла наружу. Наконец она стала меньше говорить и больше отвечать на мои ласки... С девушки как ветром сдуло всю начитанность, воспитанность, манеры, которые изначально исходили от нее как от образца воспитания.

Лукашин пишет, что женщине настолько понравилась ночь, проведенная с двумя друзьями, что на следующий вечер она привела с собой подругу, и они занимались сексом вчетвером. Но, несмотря на чувства женщины, «Алексей» с глубоким презрением высказывается о том, как они договаривались[323], а особенно о ее образовании и хороших манерах. Сексуальность, а в особенности дикий и смелый секс (как, например, групповой секс с незнакомыми людьми) здесь представлены как естественный порыв, проявляющийся у обоих полов под воздействием алкоголя. Сопротивление образованных женщин сексу есть не что иное, как искусственное и лицемерное поведение. Такая логика знакома многим по порнографическим и эротическим текстам, в частности по книгам Генри Миллера: сексуальность в данном случае «естественна», «внутренне присуща», «животна». Такая интерпретация сексуальности призвана «поставить на место» и унизить прежде всего тех женщин, которые, обладая образованием и амбициями, способны социально конкурировать с мужчинами. Мир «животной сексуальности» Лукашина крайне далек от мира Иванова, в котором женщины воплощают не только сексуальные, но и основные социальные и воспитательные функции.
Женоненавистничество Лукашина сосуществует с сильными гомосоциальными связями. Мужская компания для него выступает в качестве главной референтной группы. Лукашин часто отмечает, что благодаря его физической силе, храбрости и успеху у женщин, многие мужчины относились к нему с уважением и страхом. В годы его юности в той среде, к которой он принадлежал, грубость и готовность к дракам являлись образцом мужественности (Zdravomyslova, Chikadze 2000). Кроме того, мужское общение сопровождалось распиванием спиртных напитков в больших дозах. Лукашин описывает забавный случай мужского братства, когда он утешал своего начальника, заставшего «Алексея» в постели с женщиной, за которой ухаживал начальник:
Начальник начал кричать, махать руками, брызгать слюной о том, какие мы негодяи. Он, порядочный, интеллигентный человек, с ней, оказывается, ужинает в ресторане, провожает до номера, только что сказку не читает перед сном... а она, ну и так далее. Я стоял спокой
но, молча созерцал все это. Драться с ним было просто неинтересно, ну, а выговориться надо было дать человеку. Как только он замолчал, я предложил ему выпить, а он вообще не пьет. Но тут он согласился. Выпили. Наш разговор начал меняться в сторону его сложной жизни. Короче, после этой ночи я стал для него чуть ли не родным братом.
Надо отметить, что рассказчик с жалостью и насмешкой относится к тем друзьям своей молодости, которые из-за женщин резали себе вены, пытались спрыгнуть с крыши или просто страдали от несчастной любви.
Итак, образ героя, нарисованный Лукашиным в автобиографии, представляет своеобразную модель мужика—Дон Жуана: область чувственного чаще всего представляется описаниями похотливых желаний, рассказами о физической силе и веселье в мужской компании. Из социальных практик описывается насильственный секс, сексуальная распущенность и пьянство. Только в исключительных случаях подобная прямолинейность нарушена, и чувства, социальные практики и их интерпретации вступают в конфликт друг с другом. В целом же секс есть внутренняя сущностная потребность, лицемерно отрицаемая только образованными или «чересчур приличными» женщинами. Эта агрессивная, натурализованная сексуальная идеология, по всей видимости, призвана компенсировать и нестабильность в профессиональной и личной жизни, и неудавшиеся попытки социального восхождения. В самом конце жизнеописания нам приоткрываются более серьезные намерения автора:
На мир смотрю не широко открытыми глазами, но думаю, что лучшее еще впереди. Секс для меня давно уже потерял свою актуальность, то есть трахнуть кого-нибудь не проблема. Проблема в другом. Встретить гармонично сложенную женщину (физически, психически, интеллектуально) очень сложно. Встретив, удержать еще сложней. Как правило, чрезмерно повышены самооценка, потребности и так далее. Следовательно, стоит ли сходить с ума, забивать себе голову. По-моему, надо положиться на волю всевышнего, и если что-то должно произойти, оно произойдет, и наоборот. Вообще, это тема другого труда...
Цель подобных отступлений — напомнить о законах жанра. Лукашин в своем тексте сознательно следовал логике эротических мемуаров, скрывая, к примеру, свои религиозные или более серьезные социальные взгляды. Интересно также и то, что, обсуждая в заключении текста дальнейшее развитие своей жизни, Лукашин, так же как и Иванов в своей автобиографии, снимает с себя вся
кую ответственность за развитие событий. Если Иванов, характеризуя свое поколение, отмечает особенности воспитания и доминирующие педагогические идеи, то Лукашин, описывая советские 1970-е и 1980-е годы, обращается к полурелигиозному фаталистическому аргументу: «Если что-то должно произойти, оно произойдет».
От «окультуривания» к размытой мобильности
«Распущенное поведение» низших слоев рабочего класса является господствующим социальным стереотипом как в России в частности, так и в Европе в целом. Но, как отмечает Мэйне, даже если рабочие и могут иметь менее строгие нормы по отношению к некоторым типам сексуального поведения (например, девственности), это не означает, что их культуры являются более «естественными», не имеющими своих особенных кодов стыда и уважения. Выступая против упрощения сексуальности рабочего класса, Мэйне замечает, что
связи между сексом и социальной идентичностью в рабочем сообществе в целом не были аналогичны связям представителей высших классов, но, однако, являлись столь же проблематичными (Maynes 1995, 131; см. также: Steedman 1986).
В этой статье мы рассмотрели только мужские примеры сексуальных связей в бедных рабочих культурах. В тех немногих текстах советских женщин-рабочих, которыми я располагаю, акценты расставлены совершенно иначе. Ни один из мужчин—представителей рабочего класса не смог сделать такое примиряющее с жизнью заявление, которое мы встречаем в автобиографии одной рабочей женщины (р. 1923): «Там тоже была жизнь, хоть и очень мрачная, на нормальную не похожая. Но любовь — она везде любовь, как это и ни дико покажется». Для Иванова любовь не была одинаковой везде, а для Лукашина она вряд ли существовала. В рассмотренных случаях связи между сексуальной и социальной идентичностями кажутся особенно проблематичными: мужчины испытывают более драматическое расхождение между локальными и господствующими идеями о сексуальности и семейной жизни, и им труднее их примирить.
Жизнь Иванова рисует картину классового перехода от бедного, маргинализованного рабочего к хорошо устроенному представителю высшего рабочего класса. Так же как в автобиографиях рабочих, написанных веком раньше, мужской самоконтроль рас

сматривается здесь как необходимая составляющая повышения социального положения (Maynes 1995, 135). Хотя мир, изображенный Ивановым, это мир, кажущийся аморальным, его воздействие на этические установки Иванова очевидно. Сквозь всю автобиографию необходимость социального восхождения подспудно увязывается с усвоением морали среднего класса. Начав свой жизненный путь с ситуации, которую скорее можно назвать акультурной, чем некультурной, Иванов продолжил свой путь наверх через окультуривание, через усвоение и реализацию на практике все более строгих социальных норм.
Траектория Лукашина противоположна. Он принадлежит к поколению, для которого жизненный путь стал менее предсказуемым: «свободная» молодость стала дольше, и период «ответственной» рабочей и семейной жизни откладывается (подобно тому как, например, увеличилась средняя продолжительность времени между первым сексуальным опытом и первым браком или сожительством)9^ Лукашина — как и у Иванова — сексуальные отношения нередко оказываются основой деловых отношений (одна из его любовниц, работающая администратором в гостинице, всегда обеспечивала «Алексея» номерами люкс). Отличие, однако, состоит в том, что впервые сексуальная беспорядочность оказалась не только необходимым условием карьеры, но и ключевым элементом профессиональной деятельности. Итак, жизненная история Иванова развивается в сторону от акультурного окружения к устойчивой жизни советского среднего класса, в середине которой является «нормальная» семейная жизнь и успешный самоконтроль ответственного мужчины. Социальная мобильность Лукашина, наоборот, горизонтальна: его социальный статус остается неопределенным, а его сексуальная активность, смещаясь в центр профессиональной жизни, сводит на нет слабые попытки организовать семейную жизнь.
4 Автобиография Лукашина — хороший пример того, как бывшие соцстра- ны приблизились к западным нормам сексуального жизненного пути (Haavio-Mannila, Rotkirch 1998).

<< | >>

↑

Источник: С. Ушакин. Семейные узы: Модели для сборки: Сборник статей. Кн. 1. 2004

Еще по теме Анна Роткирх «БЕСПУТНАЯ ЖИЗНЬ»: СЕКС, СЕМЬЯ И СОЦИАЛЬНАЯ МОБИЛЬНОСТЬ В МУЖСКИХ АВТОБИОГРАФИЯХ:

- Cоциология семьи - Антропология. Этнография - Гендерная социология - Демография - Домоведение - История социологии - Методы сбора и анализа социологических данных - Общая социология - Первоисточники по социологии - Политическая социология - Социальная безопасность - Социальная работа - Социальная структура и стратификация - Социально-территориальные общности - Социоинженерная деятельность - Социологические работы - Социология культуры - Социология личности - Социология общественного мнения - Социология права - Экономическая социология - Этносоциология -