ОБЯЗАТЕЛЬНОЕ ВЫРАЖЕНИЕ ЧУВСТВ (АВСТРАЛИЙСКИЕ ПОГРЕБАЛЬНЫЕ СЛОВЕСНЫЕ РИТУАЛЫ)

Это сообщение связано с работой Ж. Дюма* «К вопросу о слезах»[377] и с заметкой, которую я послал ему в связи с этой работой. Я обратил его внимание на чрезвычайную распространенность обязательного и морально предписанного использования слез.

Они служат, в частности, средством приветствия. В самом деле, мы обнаруживаем этот обычай очень часто у народов, которые принято называть первобытными, особенно в Австралии, в Полинезии. Он был исследован в Северной и Южной Америке Фридеричи, предложившим называть его Tranengruss — «приветствием слезами»[378].
Моя цель — показать вам посредством исследования словесного ритуала австралийских погребальных культов, что замечания, сделанные Дюма и мной относительно слез, применимы и ко многим другим выражениям чувств у значительной группы народов, достаточно однородных и первобытных в собственном смысле термина. Помимо плачей это и всякого рода словесные выражения чувств, которые, в сущности, представляют собой не только психологические или физиологические, но и социальные явления, четко отмеченные признаками неспонтанности и самой полной обязательности. Мы ограничимся, если вам будет угодно, сферой погребального словесного ритуала, включающего крики, речи, песнопения. Но мы могли бы распространить наше исследование и на все другие разновидности обрядов, в частности, на мануальные, в тех же самых погребальных культах и у тех же самых австралийцев. Некоторых заключительных замечаний будет, пожалуй, достаточно, чтобы обозначить этот предмет в более широкой области. Впрочем, он был уже изучен нашими незабвенными

Робером Герцем[379]* и Эмилем Дюркгеймом[380] в связи с теми же погребальными культами, которые один попытался объяснить, а другой использовал, чтобы показать коллективный характер искупительного ритуала. Дюркгейм утверждал даже в противовес Ф.-Б. Джевонсу[381], что траур не является стихийным выражением индивидуальных эмоций. Сейчас мы воспроизведем это доказательство на материале словесных обрядов с добавлением некоторых деталей.
***
Погребальные словесные обряды в Австралии состоят из: 1) криков и завываний, которые нередко носят мелодичный и ритмичный характер; 2) причитаний, часто облеченных в песенную форму; 3) настоящих сеансов спиритизма; 4) разговоров с покойным.
Отбросим на мгновение две последние категории, это нам не помешает. Зачатки культа мертвых в собственном смысле — факты весьма поздние и достаточно малотипичные. С другой стороны, их коллективный характер виден чрезвычайно отчетливо; это публичные церемонии, тщательно упорядоченные, входящие в ритуал кровной мести и определения ответственности[382]. Так, у племен района реки Талли[383] весь этот ритуал входит в погребальные танцы с долгими песнями. Покойный лично представлен на них своим высушенным трупом, который является объектом своего рода первобытной не- кропсии. И все поселение, все собравшиеся соплеменники поют до бесконечности, чтобы придать танцам ритмичность:
Иакаи! нгга вингир,
Винге тепу на шаимбан,
Кунапандити варре мариго.
(Перевод): «Я спрашиваю себя, где он (кои, злой дух) тебя встретил, мы извлечем сейчас твои внутренности и увидим». Именно под эту
мелодию танцевальным шагом четверо колдунов ведут старика для опознания (и извлечения из трупа) заколдованного объекта, вызвавшего смерть. Эти ритуалы, бесконечно повторяемые вплоть до угадывания, завершаются другими сериями танцев. Один из них исполняет вдова, которая, делая шаг вправо и шаг влево и размахивая ветками, изгоняет кои из трупа своего мужа[384]. Тем временем остальные собравшиеся заверяют покойного, что месть состоится. Это лишь один пример. Чтобы сделать вывод относительно этих чрезвычайно развитых обрядов, нам достаточно отметить, что они завершаются процедурами, весьма интересными как для социолога, так и для психолога. В очень многих племенах центра и юга, севера и северо-востока Австралии мертвый не довольствуется тем, что дает иллюзорный ответ допрашивающему его племенному совету. Вызывающий его коллектив физически, реально слышит его ответ[385]; в других случаях это настоящий эксперимент, который мы в своих лекциях охотно называем опытом коллективного маятника: труп, который несут на плечах колдуны или будущие кровные мстители, отвечает на их вопросы, увлекая их в направлении убийцы[386]. Мы достаточно ясно видим на этих примерах, что сложные и развитые словесные обряды демонстрируют нам действие только коллективных чувств и представлений, причем эти обряды имеют даже характерное преимущество, позволяющее нам понять группу, коллектив в действии или во взаимодействии, если угодно.

***
Более простые обряды, плачи и песнопения, на которых мы сейчас остановимся несколько дольше, носят не настолько публичный и социальный характер. Однако все же им не хватает индивидуальности в выражении чувства, которое испытывают сугубо индивидуально. Вопрос об их спонтанности уже настолько давно решен наблюдателями, что это даже стало почти этнографическим клише[387]. Они неистощимы в рассказах о том, как посреди обычных занятий, банальных разговоров вдруг в точно установленные часы или дни или в строго определенных обстоятельствах группа, особенно состоящая из женщин, начинает выть, кричать, петь, поносить врага и злого духа, заклинать душу умершего. И затем, после этого взрыва тоски и гнева, все селение, кроме, может быть, нескольких специально назначенных носителей траура, возвращается к обычному ходу своей жизни.
Прежде всего эти плачи и песнопения исполняются в группе. Как правило, их издают не индивиды каждый сам по себе, а селение. Можно привести бесчисленное множество таких фактов. Возьмем один из них, получивший распространение вследствие самой своей регулярности. «Крик за умершего» — очень распространенный обычай на юго-востоке Квинсленда. Он длится так же долго, как и время между первыми и вторыми похоронами*. Ему отведены точные часы и периоды. В течение примерно десяти минут на восходе и закате солнца любое селение, в котором есть покойник, плакало, завывало и причитало[388]. В этих племенах при встрече различных поселений существовало даже настоящее соревнование в плачах и слезах, которое могло охватывать значительные массы людей во время больших собраний, сбора орехов (буньа) или инициаций[389].
Но точно определяются не только время и условия коллективного выражения чувств, но также и те действующие лица, которые их выражают. Последние завывают и кричат не только, чтобы передать свой страх, гнев или печаль, но и потому, что они уполномочены, обязаны это делать. Характерно, что это никоим образом не связано с фактическим родством, в нашем понимании очень близким, например отца и сына;

демонстрация траура управляется юридическим родством. Если родство устанавливается по материнской линии, отец или сын не участвуют активно в траурном обряде один в отношении другого.

У нас есть даже любопытное доказательство этого факта: у варрамунга, племени, расположенного в центре, с наследованием преимущественно по мужской линии, материнская семья восстанавливается специально для погребального ритуала[390]. Другой примечательный факт состоит в том, что часто даже обычные кровные родственники, простые союзники, нередко в связи с заурядными обменами посланниками или в связи с получением наследства обязаны больше всех демонстрировать печаль[391].
Окончательно доказывает чисто обязательную природу выражения печали, гнева и страха то, что оно даже не присуще всем родственникам. Плачут, завывают и поют не только определенные индивиды, но индивиды и юридически, и фактически принадлежащие исключительно к одному полу. В противоположность религиозным культам stricto sensu [в узком смысле], сохраняемым в Австралии за мужчинами, погребальные обряды там почти полностью выпадают на долю женщин[392].

Все авторы единодушны в этом вопросе, и факт засвидетельствован на всей территории Австралии. Нет смысла приводить бесчисленные ссылки на превосходно описанный и засвидетельствованный факт[393]. Но даже среди женщин не все действительно связаны с умершим, будучи дочерьми, сестрами по мужской линии и т. д.; эту роль в буквальном смысле слова играют женщины, определяемые некоторыми правовыми отношениями[394]. Нам известно, что это обычно матери[395] (не надо забывать, что здесь мы имеем дело с групповым родством), сестры[396] и особенно вдова покойного[397]. Большую часть времени эти плачи, крики и песнопения сопровождаются умерщвлением плоти, часто весьма жестоким, которому эти женщины (одна или несколько) подвергают себя как раз для того, чтобы поддерживать боль и крики[398].
Женщины не просто вопят и поют, они должны исполнить определенное количество воплей. Таплин сообщает, что у нарриньери

существовало «условленное количество плачей и криков»[399]. Отметим, что конвенциональность и регулярность отнюдь не исключают искренности, которой ничуть не меньше, чем в наших собственных погребальных обычаях. Все это носит характер социальный, обязательный и в то же время отличается естественностью и необузданностью; стремление к боли и ее выражение идут рука об руку. Сейчас мы увидим почему.
Другое обоснование социальной природы этих криков и чувств может быть извлечено из исследования их природы и содержания.
Прежде всего, как бы невнятны ни были крики и завывания, они всегда в какой-то степени музыкальны, чаще всего ритмизованы, поются женщинами в унисон[400]. Стереотипность, ритм, унисон — явления одновременно физиологические и социологические. Это может быть лишь весьма примитивное, мелодичное, ритмичное и модулированное завывание[401]. Однако, по крайней мере, в центре, на востоке и на западе Австралии - это долгое излияние, эстетическое и вошедшее в обычай, следовательно, социальное, во всяком случае по этим двум признакам. Обряды могут также затягиваться и эволюционировать: ритмические крики могут становиться рефренами[402], восклицаниями в духе Эсхила, разделяющими и ритмизирующими более развитые песнопения. В других случаях они образуют чередующиеся хоры; иногда вместе с женщинами в них участвуют мужчины[403]. Но даже когда они не поются, вследствие совместного произнесения эти крики имеют совсем иное значение, чем простые бессмысленные восклицания. Они обладают своей особой эффективностью. Так, мы знаем теперь, что крик бау-бау, издаваемый на двух низких тонах в унисон плакальщицами у арунта и лоритья, имеет значение аяотрояаюу*, что
можно приблизительно перевести как заклинание, а точнее — изгнание порчи[404].
Остаются песнопения: они имеют ту же природу. Нет смысла особо подчеркивать, что они ритмизованы и поются (иначе бы они не были тем, чем являются) и, следовательно, в значительной мере отлиты в коллективную форму. Но и содержание их также носит коллективный характер. Австралийцы, или, точнее, австралийки имеют своих «причитальщиц», плакальщиц и проклиналыщиц, поющих о трауре и смерти, поносящих, проклинающих и околдовывающих врага, навлекшего смерть, которая всегда вызывается магическими причинами. Мы располагаем многочисленными текстами их песнопений. Некоторые из них весьма примитивны и обычно состоят в восклицании, утверждении, вопрошании. «Где мой единственный племянник?»[405] — вот довольно распространенная формула. «Почему ты меня здесь покинул?» — и затем женщина добавляет: «Мой муж (или мой сын) умер!»[406] Мы видим здесь две темы: нечто вроде вопрошания и простое утверждение. Эта беллетристика почти целиком ограничена лишь двумя этими пределами[407]: обращением к умершему или его призывом, с одной стороны, рассказом об умершем — с другой. Какими бы прекрасными и длинными ни были тексты причитаний, они могут быть сведены к этой беседе и к чему-то вроде детского эпоса[408]. Ничего элегического и лирического; лишь однажды — незначительный элемент чувства в описании страны мертвых. Как правило же, это простые и грубые ругательства, обыкновенные проклятия в адрес колдунов[409]
или выражения, отвергающие ответственность[410] группы. В целом чувство не исключается, но описание фактов и правовых ритуальных тем преобладает даже в самых пространных песнопениях.
***
В заключение несколько слов о психологической или, если угодно, интерпсихологической точке зрения.
Только что мы показали, что большая категория словесных выражений чувств и эмоций у весьма значительной части населения целого континента содержит в себе только коллективное начало. Кстати отметим, что это коллективное начало нисколько не препятствует интенсивности чувств, совсем наоборот. Напомним о грудах людей на умершем у варрамунга, кайтиш, арунта[411].
Но эти коллективные, одновременные выражения чувств индивида и группы, обладающие моральной ценностью и принудительной силой, не просто демонстрации; это знаки, понятные выражения, короче — язык[412]. Эти крики составляют как бы фразы и слова. Их надо произносить, но произносить именно потому, что вся группа их понимает.
Итак, свои собственные чувства не просто проявляют, их проявляют для других, поскольку они должны быть выказаны. Их проявляют ради самого себя, выказывая перед другими и для сообщения другим.
Это, по существу, символика.
***
Здесь мы присоединяемся к прекрасным и весьма любопытным теориям естественных символических функций духа, которые предлагают нам Хед, Моург и другие наиболее искушенные психологи.
Мы располагаем здесь таким предметом, такими фактами, в изучении которых психологи, физиологи и социологи могут и должны сотрудничать.

<< | >>

↑

Источник: М. Мосс. Общества. Обмен. Личность. Труды по социальной антропо логии. 2011

Еще по теме ОБЯЗАТЕЛЬНОЕ ВЫРАЖЕНИЕ ЧУВСТВ (АВСТРАЛИЙСКИЕ ПОГРЕБАЛЬНЫЕ СЛОВЕСНЫЕ РИТУАЛЫ):

- Cоциология семьи - Антропология. Этнография - Гендерная социология - Демография - Домоведение - История социологии - Методы сбора и анализа социологических данных - Общая социология - Первоисточники по социологии - Политическая социология - Социальная безопасность - Социальная работа - Социальная структура и стратификация - Социально-территориальные общности - Социоинженерная деятельность - Социологические работы - Социология культуры - Социология личности - Социология общественного мнения - Социология права - Социология управления - Экономическая социология - Этносоциология -