О ТЕМПОРАЛЬНЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЯХ И КАТЕГОРИЯХ В ДРЕВНЕЙ ГРЕЦИИ ПОЛИСНОЙ ЭПОХИ (МЕТОДЫ, ЭМПИРИКА, ТЕРМИНОЛОГИЯ) 1
1. ВМЕСТО ВВЕДЕНИЯ: О НЕКОТОРЫХ СТЕРЕОТИПАХ, СТАРЫХ И НОВЫХ Время... является хорошим примером фундаментального понятия. Именно для фундаментальных понятий характерно, что они не могут рассматриваться изолированно друг от друга.
Для изучения любого из них требуется весь концептуальный базис нашего мышления. Г. X. фон Вригт «Образы времени и исторические представления в цивилизационном контексте» — весьма актуальное и перспективное обозначение общей тематики коллективного исследования. Предпринятое в подобном ракурсе, оно предполагает обращение к подходам и методам, которые, 1 Первоначально мы не планировали включать в книгу эту свою работу, тем более что она посвящена не столько собственно историческим, сколько темпоральным категориям (хотя, строго говоря, это вещи взаимосвязанные). Однако при издании статьи она была существенно сокращена без всякого нашего участия (нас даже не поставили об этом в известность, равно как и об изменении названия; см.: Суриков И. Е. Темпоральные представления в Древней Греции полисной эпохи // Образы времени и исторические представления: Россия — Восток — Запад. М., 2010. С. 113—144). Эти не согласованные с автором сокращения, подчас чисто механические, привели к тому, что в ряде случаев наши мысли оказались серьезно искажены. В подобной ситуации мы просто вынуждены — для устранения возникшего недоразумения — опубликовать работу в ее подлинном виде и с тем заголовком, который ей дали мы сами. как представляется, должны оказаться особенно востребованными в той области исторического знания, что является сферой основных занятий автора этих строк, то есть в классическом антиковедении. Это, по традиции, едва ли не самая консервативная гуманитарная дисциплина. Такое положение сложилось давно, в силу комплекса различных причин, о которых здесь вряд ли имеет смысл подробно говорить, тем более что в самой общей форме они, видимо, ясны. Как бы то ни было, именно на ниве изучения античности до сих пор в среде специалистов, и отнюдь не только отечественных, отчетливо преобладают позитивистские (порой вульгарно-позитивистские) методологические представления, вне зависимости от того, насколько они подвержены авторской рефлексии. Зачастую нет даже этой последней, и приходится слышать от коллег, что их-де вообще не интересуют теории и методики, поскольку они занимаются изучением фактов. По данному поводу уместно процитировать следующие строки: «Вообще без теории обойтись невозможно. В результате историки, даже те, которые на словах решительно порицают любое теоретизирование, на деле с неизбежностью обращаются к тем или иным концепциям историософии и теоретической историологии. И так как в большинстве своем они не обладают навыками самостоятельного теоретического мышления, то не могут должным образом оценить существующие концептуальные построения и нередко берут на веру далеко не лучшие из них... Еще хуже обстоит дело, когда они сами занимаются теоретизированием. Крайности сходятся: люди, пренебрегающие теорией, оказываются нередко в плену самых нелепых концепций: чужих или собственных... С этим связано бесконечное изобретение велосипедов. Заново создаются концепции, которые давно уже известны и отброшены в силу полной их несостоятельности»2. Проблема, таким образом, имеет две стороны. Постоянная калейдоскопическая смена базовых эвристических моделей вряд ли намного быстрее движет нас вперед, чем унылое господство позитивизма. По внешней видимости бег по кругу весьма отличен от стояния на одном месте, но результат оказывается примерно одинаковым. В связи со сказанным пресловутый консерватизм антиковедения, как ни парадоксально, тоже таит в себе определенный потенциал. Да, его представители в большинстве своем предпочитают работать «по старинке». Это факт, от которого никуда не уйти3. Не случайно в числе 2 Семенов Ю. И. Философия истории: Общая теория, основные проблемы, идеи и концепции от древности до наших дней. М., 2003. С. 6. 3 Нам уже приходилось писать об этом, в частности, в связи с гендерной тематикой: Суриков И. Е. Адам и... Адам (К вопросу о специфике гендерных ведущих адептов современных исторических методологий мы встречаем не столь уж много антиковедов. Да, они там были и есть; это преимущественно специалисты из Франции, как Л. Жерне, Ж.-П. Вернан, П. Видаль-Накэ, в самое последнее время — П. Вен и др. Но их все- таки несравненно меньше, нежели, скажем, медиевистов или исследователей Нового времени. Однако следует подчеркнуть: далеко не всегда неприятие новых подходов сотрудниками нашего «цеха» имеет место в силу их некоей «отсталости». Многие из нас вполне осознают, насколько богат античный материал для разработки его в самых современных ракурсах. Но отдают себе отчет и в том, насколько трудна полномасштабная, а главное — ответственная реализация соответствующих задач. За века существования антиковедческой дисциплины ученые, работающие на ее ниве, привыкли к тому, что «ничто не ново под луной», что интеллектуальные моды приходят и уходят (и как быстро они в последнее время сменяют друг друга!), а историческая наука остается. Это не самооправдание. Это констатация существующей ситуации, которая и нам самим отнюдь не кажется удовлетворительной, поскольку имеет ряд признаков тупиковости. В подобных условиях как теоретически, так и практически мыслимы несколько альтернативных исследовательских стратегий. Первая нам уже известна: речь идет о своеобразной «интеллектуальной агорафобии», опасливом стремлении отгородиться от всего нового. Такой путь, конечно, только еще дальше загоняет нас в тупик. Путь второй, начинающий чаще встречаться в последние годы, но тоже вызывающий определенные сомнения, — полное искреннего энтузиазма, но при этом поверхностное, без полного понимания, применение современных методологий. Подчас субъективному при этом отдается безусловный приоритет перед объективным; в не столь уж и редких случаях, когда возникает коллизия концепции и факта, победу одерживает концепция. А у специалистов, ориентированных на работу более традиционными методами, это вызывает естественный скептицизм. Приведем один, но характерный пример. Известная концептуальная разработка французского антиковеда-структуралиста Ф. де Полиньяка4 о «биполярной» религиозной структуре раннего полиса, в котором ключевую роль играло не только городское святилище, но и крупное святи- ролей в условиях античного греческого полиса) // Адам и Ева. 2006. № 12. С. 25—26. 4 Polignac F. de. La naissance de la cite grecque: Cultes, espace et societe VUIe — Vile siecles avant J.-C. P., 1984; Idem. Cults, Territory, and the Origins of the Greek City-State. Chicago, 1995. лище на хоре, встретила достаточно скептическое отношение ведущего археолога Дж. Колдстрима: «Как иногда случается, ранняя Греция сопротивляется широко примененной структурной концепции»5. Сказанное относится не только конкретно к структурализму, но может быть, в сущности, отнесено и к любой из новых методологий. Основная претензия к ним со стороны традиционалистов лежит именно в том, что им сопротивляются факты, которые приходится из-за этого втискивать в жесткое прокрустово ложе соответствующих построений. Какие-то факты приходится «обрабатывать», какие-то — просто отбрасывать. А между тем историк, по меткой формулировке А. Я. Гуревича6, ставит источнику вопросы, и необходимо расслышать ответы источника, а не навязывать ему своих собственных. Заметим здесь, что сама подобная формулировка невозможна в рамках постмодернистской установки, отдающей решительный приоритет «познающему субъекту» перед «историческим субъектом»7, прямо приравнивающей историческое знание к мифу8. Ясно, что в русле подобного подхода вряд ли имеет смысл вообще говорить о «фактах» или «истине»; на их место встают пресловутые «места памяти», а историк в конечном счете задает вопросы самому себе и сам же на них отвечает9. Впрочем, постмодерн, внеся свой вклад в историческую науку, ныне, как отмечают, преодолевается, уступает место «пост-постмодерну»|0. Как бы то ни было, поверхностность в столь тонких материях безусловно вредна, ибо она может скомпрометировать все результаты исследований. А поверхностность — неизбежная спутница эпигон- 5 Coldstream J. N. Geometric Greece: 900—700 ВС. 2nd ed. L.; N. Y., 2003. P. 408. 6 Гуревич А. Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М., 1990. С. 7—9. 1 Бессмертный Ю. Л. Некоторые соображения об изучении феномена власти и о концепциях постмодернизма и микроистории // Одиссей. Человек в истории. 1995: Представления о власти. М., 1995. С. 8—9. * Ионов И. Н. Национальные мифы, цивилизационный дискурс и историческая память в XVII—XIX вв. // Диалог со временем: Альманах интеллектуальной истории. 21. Спец, выпуск: Исторические мифы и этнонациональная идентичность. М., 2007. С. 244. 9 Ср. серьезную и хорошо аргументированную критику, которой подвергает крупнейший специалист постмодернистскую парадигму применительно к изучению истории античной демократии: Rhodes Р. J. Ancient Democracy and Modem Ideology. L., 2003. P. 9 ff. 10 Румянцева M. Ф. «Места памяти» в структуре национально-исторического мифа // Диалог со временем: Альманах интеллектуальной истории. 21. Специальный выпуск: Исторические мифы и этнонациональная идентичность. М., 2007. С. 111, 117. ства. Говоря здесь об антиковедческих штудиях, укажем, например, что если применение структуралистских категорий к древнегреческому материалу, предпринятое Л. Жерне и Ж.-П. Вернаном, оказалось, вне всякого сомнения, весьма продуктивным и позволило иначе, более глубоко посмотреть на ряд реалий и процессов, то уже некоторые построения П. Видаль-Накэ и Ф. де Полиньяка вызывают в этом отношении небезосновательные сомнения (Колдстрим здесь вполне прав), а у самых последних представителей того же направления мы подчас встречаем, не побоимся этого определения, некие «интеллектуальные игры», вряд ли помогающие лучше понять прошлое ". Отсюда — третья возможная исследовательская стратегия, которая лично нам кажется наиболее перспективной. Суть ее в том, чтобы, приступая к работе с использованием новых, наиболее современных и «модных» методик, при этом стараться в максимальной степени комбинировать их с лучшими достижениями методик традиционных. Не забывать эти последние совершенно, не игнорировать их, не «выливать вместе с водой ребенка», как сплошь и рядом делается. Подмечая слабые места традиционных подходов (а эти слабые места вполне очевидны), осознавая, что эти подходы уже не во всем адекватны ситуации в современной науке, порой мы склонны вообще отказывать им в доверии, считать, что они неконструктивны в принципе. В результате снова и снова начинаем писать историю «с нуля» — не только в фактологическом, но и в эпистемологическом плане. Вместо старых стереотипов порождаем новые. А познавательная ценность стереотипа близка к нулевой, вне зависимости от степени «современности» этого стереотипа. С какой целью мы всё это говорим? Исключительно принципиальным и важным представляется нам введение в исследовательский арсенал категории исторической культуры12. Именно такая формулировка, на наш взгляд, исключительно удачна. Историческая культура видится одной из фундаментальных составляющих цивилизационной идентичности, одним из ключевых параметров каждой данной цивилизации. С размыванием исторической культуры (а это, увы, случается, чему мы и сами можем быть свидетелями) цивилизационная идентичность утрачивается либо изменяется до неузнавае- 11 См. характерный образчик: Sauzeau Р. «Quand la femelle victorieuse...»: Interpretations contextuelles d’un oracle enigmatique (Herodote, VI, 77) 11 Revue de l’histoire des religions. 1999. Vol. 216. № 2. R 131—165. 12 Подробнее см.: Репина Л. П. Историческая культура как предмет исследования // История и память: Историческая культура Европы до начала Нового времени. М., 2006. С. 5 слл. мости, что может вести в конечном пределе к коллапсу цивилизации и регрессу. С другой стороны, не можем столь же горячо приветствовать часто встречающееся расширительное применение категории исторической мифологии. При чтении некоторых работ создается впечатление, что историческая культура, историческая память, историческое сознание только и сводятся к пресловутым историческим мифам, их возникновению, эволюции, рецепции и т. п. А может быть, есть что-то и помимо мифов? Иначе мы сталкиваемся с парадоксом: под видом исторического сознания начинаем изучать сознание мифологическое. Это последнее, безусловно, всегда существовало и существует. Подчеркнем, оно является не каким-то давно ушедшим феноменом далекого прошлого, а, видимо, неотъемлемым элементом человеческих ментальных структур. Периодически происходит его активизация (насколько можно судить, мы сейчас как раз живем в эпоху одного из таких «обострений мифологического сознания»). Что характерно, для таких эпох обычно характерен упадок историзма (но это тема отдельного и большого разговора).
Одним словом, вопрос можно поставить даже так: не находится ли степень интенсивности исторических и мифологических представлений в отношении обратной пропорциональности друг к другу? Как бы то ни было, историческая память не тождественна исторической мифологии, отнюдь не исчерпывается ею. Подчеркнем: мы ни в коей мере не отрицаем существование исторической мифологии как таковой. Мы даже недавно рассмотрели в специальной работе генезис одного из самых популярных мифов, принадлежащих к ее арсеналу|3. Возражения, высказываемые здесь, — это именно возражения против расширительной трактовки данной категории, использования ее в качестве своеобразной «палочки-выручалочки» при всяком удобном случае. Говоря об исторических мифах, исследователям почти всегда приходится во избежание недоразумений пояснять, что они имеют в виду не расхоже-обывательский смысл слова «миф». Например, как указывает Л. П. Репина, «прежде всего, договоримся не путать такие разные значения слова “миф”, как: (1) выдумка, фантазия, чистый вымысел, то, что ложно, ошибочно, и (2) то, что считается в данном сообществе правдивым, реальным, истинным в рамках определенной картины 13 Суриков И. Е. Геродот и «похищение Европы»: первый грандиозный этноцивилизационный миф в истории Запада // Диалог со временем: Альманах интеллектуальной истории. 21. Специальный выпуск: Исторические мифы и этнонациональная идентичность. М., 2007. С. 149—160. мира (хотя и не может быть доказано эмпирически)»,4. Аналогичную мысль, в несколько ином аспекте, встречаем в работе И. Н. Ионова, помещенной в том же издании: «Приходится сталкиваться с многочисленными неясностями, такими, как параллельное употребление историками переносного и прямого значения понятия “миф” (как ложного знания и собственно мифологических представлений)»|5. Остается только согласиться: подобное квипрокво действительно имеет место, сильно препятствуя строгости категориального аппарата, и неизвестно, удастся ли когда-нибудь искоренить путаницу. В итоге не можем не поставить «еретический» вопрос: вероятно, не очень удачно выбран сам термин для обозначения соответствующей категории? Лексема «миф» еще со времен своего античного происхождения несет в себе уж слишком отчетливые коннотации именно ложности, противопоставляющие ее рациональному познанию истины. Уже древнегреческими мыслителями рибод и Хоуо? однозначно противополагались|6, миф подвергался критике именно с точки зрения логоса. Сказанное относится и к первым представителям исторической мысли, начиная с так называемых «логографов» (Гекатея Милетского и др.), Геродота и Фукидида. А ныне, сводя вновь эти два давно разведенных понятия, не участвуем ли мы тем самым невольно в процессе ремифологизации?17 Увлекаясь конструируемым образом прошлого, «творимой легендой», не сводим ли мы историческую реальность как таковую к виртуальной реальности циркулирующих мифов? Откровенный агностицизм и субъективизм подобной позиции несколько настораживает, ибо, доведенная до логического предела, она фактически ставит под сомнение само существование исторической науки. Если вся история сводится к мифам и представлениям, одним словом, к ментальным конструкциям, то не лучше ли, чтобы ею занимались, допустим, социальные психологи — как люди более к этому подготовленные? 14 Репина Л. П. Память и знание о прошлом в структуре идентичности // Диалог со временем: Альманах интеллектуальной истории. 21. Специальный выпуск: Исторические мифы и этнонациональная идентичность. М., 2007. С. 6. 15 Ионов И. Н. Указ. соч. С. 243. 16 См., в частности: Nestle W. Von Mythos zum Logos: Die Selbstentfaltung des griechischen Denkens von Homer bis auf die Sophistik und Sokrates. 2 Aufl. Aalen, 1966; Hahn I. Vom Logos im Mythos: Mythenbildung, Mythendeutung und Mythenkritik in der griechischen Klassik // Kultur und Fortschritt in der Bliitezeit der griechischen Polis. B. , 1985. S. 129—157; Кессиди Ф. X. От мифа к логосу. М., 1972. 17 Об этом процессе см.: Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. 2-е изд. М., 1995. С. 25 слл. Социум обязательно должен пониматься как система. Но что, согласно общей теории систем, является главным в системе, что отличает ее от не-системы, от простой совокупности объектов или субъектов? Наличие системных связей. Именно эти последние делают систему системой. Применительно к историческому знанию системный подход означает, что изучаться должен не столько человек как таковой и даже не столько «человек в контексте эпохи», сколько системные связи между людьми. Восприятие времени, характерное для того или иного человеческого коллектива, вне всякого сомнения, создает в рамках этого коллектива системные связи. Не теша себя иллюзиями, что «бездонную» проблематику образов времени в цивилизационном контексте когда-нибудь удастся полностью исчерпать или однозначно и непротиворечиво разрешить силами сколь угодно большого коллектива ученых, мы тем не менее с удовольствием пользуемся возможностью внести хотя бы малый вклад в адекватное постижение темпоральных категорий обществ прошлого. Разумеется, мы будем работать на данных, относящихся к наиболее близкой нам по научным интересам классической греческой античности, эпохи полисов. Выходя по возможности на новые уровни обобщения, отталкиваться всегда будем обязательно от эмпирического материала, что, как нам представляется, в наибольшей степени подобает историку. Мы, увы, не можем позволить себе безоглядно уноситься в мир априорных идей. С другой стороны, рассмотрение любых конкретных проблем никак не исключает (и даже вполне может предполагать) постановку и попытку решения на этом фундаменте вопросов общего характера. Далее последуют, на первый взгляд, несколько разнородные наблюдения. Во-первых, представления античных греков о времени будут проанализированы в различных аспектах повседневной эмпирической действительности. Мы коснемся принципов деления и измерения времени, соотношения времени и человеческой жизни (в том числе в связи с возрастными группами), категорий «циклического» и «линейного» времени, как они воспринимались жителями Эллады. Во-вторых, будет предпринят релевантный терминологический анализ, попытка оттенить специфику основных древнегреческих лексем, имеющих отношение к времени; в этом контексте будет уместно, помимо прочего, затронуть вопрос о соотношении времени и вечности в греческом менталитете. Полагаем, что подобное исследование в совокупности позволит получить определенные выводы. А насколько эти выводы будут ответственными и нетривиальными — покажет сам ход исследования. Предварительно — коль скоро уж мы подняли вопрос о стереотипах и высказались со всей решительностью в том смысле, что вновь порождаемые стереотипы, какими бы наукообразными они ни были и как бы современно ни выглядели, ничуть не продуктивнее старых, отвергаемых, — коснемся еще одного весьма и весьма почтенного стереотипа, разделяемого, наверное, едва ли не всеми историками. Это — топос о том, что если в современном языке (как профессиональном, так и бытовом) слова «время» и «история» теснейшим образом соотнесены, то так и было всегда. Это видится чем-то само собой разумеющимся и демонстрируется уже названием коллективного исследования, где соседствуют «образы времени» и «исторические представления»|8. Решимся утверждать категорично: так было не всегда! А именно: на том раннем этапе развития древнегреческой исторической мысли, о котором далее будет преимущественно идти речь, то есть в V в. до н. э., термин «история», как раз тогда и появившийся (и попавший впоследствии из греческого во все европейские языки), не имел изначально ровно никакого отношения к описанию и изучению прошлого, к постижению развития человеческого общества во времени. Своеобразие первичного (так называемого «ионийского») смысла греческой лексемы icrropLa в том и заключается, что оно когда-то обозначало попросту «исследование», «изыскание», а по сути дела, даже что-то вроде «расследования», «следствия»|9. Уже в «Илиаде» Гомера (XVIII. 51) упоминается некое лицо под названием штсор (в более позднем написании — Тсгшр). В буквальном переводе это «знающий, сведущий». По вопросу о функциях этого лица единого мнения нет. Так именовались либо свидетели в суде, либо третейские судьи, разбиравшие спорные дела (последняя точка зрения, видимо, более вероятна). Как бы то ни было, ясно, что первоначально «исто- ры» принадлежали к сфере права и судопроизводства. Итак, на первых порах «история» — это просто расследование. Причем совершенно не обязательно расследование именно о событиях человеческого прошлого. Вполне мог иметься в виду и материал мира природы. Например, главный зоологический трактат Аристотеля назывался Ai ттер1 та ?фа laTopLai (что в русском переводе 18 Ср. аналогичное словоупотребление: Darbo-Peschanski С. Historia et historiographie grecque: «1е temps des hommes» // Constructions du temps dans le monde grec ancien. P., 2000. P. 89—114. 19 К проблеме специфики употребления термина «история» в Древней Греции, в частности, у Геродота, см.: Тахо-Годи А. А. Ионийское и аттическое понимание термина «история» и родственных с ним // Вопросы классической филологии. Вып. 2. М., 1969. С. 107 слл.; Суриков И. Е. Парадоксы исторической памяти в античной Греции // История и память: Историческая культура Европы до начала Нового времени. М., 2006. С. 58; Wees Н. van. Herodotus and the Past // Brill’s Companion to Herodotus. Leiden, 2002. P. 322. передано как «История животных»20), а труд его ученика Феофраста по ботанике — Пер! фитыу ioTopia (что в русском переводе передано, — подчеркнем, более корректно — как «Исследование о растениях»21). Впоследствии дань этому словоупотреблению отдал и знаменитый римский эрудит Плиний Старший, озаглавивший свою фундаментальную энциклопедию Naturalis historia22. Иными словами, вначале термин «история» абсолютно ничего специфически исторического в нашем понимании не подразумевал. Всё, что только что было сказано, относится к вещам, прекрасно известным и даже банальным. Но, вероятно, лишний раз напомнить о них все-таки не помешает. Работая с древнегреческим материалом архаической и классической эпох, всегда надлежит учитывать, что «пути истории» и «пути времени» тогда еще не слились в едином потоке. Первый полностью дошедший до нас античный исторический труд — геродотовский. Он так и называется «История». И время отнюдь не является главным героем этого произведения. Более того, если оно вообще есть среди героев трактата, то уж точно среди героев отрицательных. По остроумному и парадоксальному замечанию, которое сделал Арнальдо Момильяно в своей этапной статье «Время в античной историографии», для греческого историка (Геродот здесь представляет особенно яркий пример) историописание выступает как своего рода средство борьбы со всемогущим временем23. Время (хроуо?) встречается уже в самой первой фразе сочинения Геродота (Herod. I. prooem.)24. В интересах максимальной терминологической точности приводим ее собственный перевод: «Это — изложение исследования (Lcrrop,ir|S“) Геродота из Галикарнасса25, чтобы деяния людей не были стерты временем (тф хро^Ф €^1тг|Ха yevr|Tai)». Как видим, время-хроуо? (а это не единственное знакомое грекам время, о чем речь еще пойдет ниже) представлено здесь в модусе 20 Аристотель. История животных. М., 1996. 21 Феофраст. Исследование о растениях. Рязань, 2005. 22 Поэтому Г. А. Тароняном было высказано предложение отказаться от традиционно принятого перевода названия этого трактата «Естественная история», поскольку он неверен, и называть данный памятник «Естествознание» (Таро- нян Г. А. Плиний Старший // Плиний Старший. Естествознание. Об искусстве. М., 1994. С. 9). 23 Momigliano A. Essays in Ancient and Modem Historiography. Oxf., 1977. P. 191. 24 О значении этой первой фразы см.: Bakker Е. J. The Making of History: Herodotus’ histo^s apodexis 11 Brill’s Companion to Herodotus. Leiden, 2002. P. 3 ff. 25 Или «из Фурий», если опираться на те рукописи, которыми располагал Аристотель (Rhet. 1409а28). протяженности, выступающей как его главное качество. Причем это, в сущности, «пустая протяженность»: время никак не соотнесено с человеческими деяниями. Более того, оно противостоит им, угрожает им. Xpovo? — чуждая, уничтожающая стихия, и задача историка заключается именно в том, чтобы противостоять ему, помешать ему сделать свое дело. В том же месте Момильяно справедливо указывает, что в греческой интеллектуальной традиции исторические и хронологические изыскания никогда не смешивались друг с другом, четко разделялись26. О чем подобном, хотя с несколько иной точки зрения, доводилось писать и нам, противопоставляя на греческой почве понятия хроники и исторического исследования27. Сделав все эти необходимые оговорки, перейдем теперь собственно к характеристике темпоральных категорий.