ТРАНСНАЦИОНАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВО НАДЗОРА И ГОСУДАРСТВО-ЦИТАДЕЛЬ

11 сентября 2001 г. — символ события, невообразимого даже годы спустя после того, как оно произошло, ибо нет у нас для него подходящих понятий. Что это было? Преступление? начало войны? битва? Во всяком случае, это была самая опасная атака на США за всю историю этой страны. Атака, возникшая из ничего, без объявления войны. Это не было враждебным актом со стороны другого государства. Эту атаку не могла бы предотвратить никакая система противоракетной обороны. Даже понятие «террор» при ближайшем рассмотрении здесь не подходит. Ведь целью было не достижение национальной незави симости какой-либо группы, преступники боролись не за лучшую, более справедливую жизнь. Они просто хотели стереть с географической карты символы власти западного мира. Неверно также говорить о кровожадном умопомешательстве террористов, ибо сумасшедшие не смогли бы с помощью карманных ножей так ловко превратить четыре пассажирских самолета в самоубийственные ракеты. Речь идет не о «трусливых убийцах», как говорит президент США Буш. Наоборот, они наделены варварским мужеством людей, которые превращают себя, свои жизни в точное оружие массового уничтожения. Все это ни война — ни мир, ни преступление — ни террор, ни убийство — ни революция. Речь идет о разветвленных по всему миру транснациональных НПО насилия. Они организуют и приводят в действие негосударственную (частную) военную оппозицию против супердержавы — США. Их сильнейшее оружие в том, что они свободны от каких бы то ни было моральных факторов сдерживания. Для них ничего не значат ни собственная жизнь, ни жизни других людей. Мы имеем дело с абсолютным нигилизмом (в сравнении с западными ценностями); точнее, с комбинацией нигилизма и фанатической религиозности, недоступной западному пониманию. Совершенно непонятно западному наблюдателю то, как напрямую соединяются здесь фанатический антимодернизм, антиглобализм и современное глобальное мышление и действие.

Если до сих пор взгляд военных был направлен на себе подобных, т. е. на другие национально-государственные военные организации, и на защиту от них, то теперь цель — транснациональные угрозы со стороны субгосударственных преступников и их организаций, бросающих вызов государственному миру. Как ранее в культурной, так сейчас в военной сфере мы сталкиваемся с исчезновением расстояний, с концом государственной монополии силы в цивилизованном мире, где в руках решительных фанатиков все может превратиться в разрушительную ракету. Террористы великолепно используют уязвимость западной цивилизации.

Понятие благополучия утратило свою невинность. Все стали невольными участниками вездесущей лотереи несчастья, в которой выражение «все благополучно» означает «на этот раз удалось избежать опасности». Каждый может быть и соседом, и убийцей. Одного от другого невозможно отличить по какому-то определенному признаку (униформе, паспорту, образованию, языку, религии).

Мир модерна пронизан и обставлен глобальными угрозами разного рода, в известной мере приспособился к ним. Именно инсценировки угроз в обществе риска притупляют внимание и порождают равноду шие к этим угрозам. Мы привыкли жить в мире экологических угроз человечеству и в мире глобальных экономических угроз; живем так до тех пор, пока они не становятся ощутимыми и не касаются нас самих. Однако эти опасности— экологическую и экономическую — мирового общества риска следует четко отличать от террористических угроз. Если первые bads (неприятности) можно воспринимать как непреднамеренные, побочные следствия целенаправленной деятельности, то новая террористическая активность представляет собой преднамеренную организацию катастроф. Превращают гражданские объекты в оружие массового уничтожения не люди в военной форме, а невидимые преступники. Время, когда самолеты служили только для пассажирского сообщения, навсегда ушло в прошлое. Картина сдвоенных башен Манхэттена, пораженных огненным шаром гражданских транспортных самолетов, запечатлела в коллективном сознании фатальную двойственность всех предметов. Страх, вызванный этой картиной, находит выражение в абсолютной беззащитности непобедимой ядерной державы, хладнокровно поверженной террористами. Сигнал, который этим актом был послан бунтующей молодежи в исламских странах, гласит: великий, непобедимый и всемогущий дьявол по имени США продемонстрировал свою уязвимость перед лицом группы готовых на все и весьма скромно вооруженных людей. Принцип насильственного достижения цели заменяет поэтому принцип случайной катастрофы, который до сих пор определял наше понимание риска.

В то же время из-за ощущения глобальных террористических угроз принцип активного доверия уступает место принципу активного недоверия. Правда, и здесь действует закон, по которому восприятие риска открывает пространство для новых возможностей власти. Однако этот исторический moment of decision^ не был использован президентом США Джорджем Бушем для того, чтобы решиться на вхождение в космополитическую систему государств.

Как показывает этот пример, абсолютно неверно исходить из того, что государственный суверенитет и глобализация несовместимы и противостоят друг другу. Куда вернее предположить, что государства, которые хотят открыть и освоить для себя в глобальном пространстве новые шансы деятельности, не имеют другой возможности, кроме кооперации с другими государствами. Утрата национальной автономии может повысить дееспособность и управляемость государств. Только, с национальной точки зрения, экономическая, экологическая, военная глобализация ведет к политическому застою. Во взаимном обмене между национальной и космополитической перспективами системы переговоров вполне могут — при наличии глобальных норм, глобального консенсуса — способствовать укреплению национальной дееспособности [Mlinar 1997].

Чтобы вырваться из национальной западни, необходимо установить строгое различение между суверенитетом и автономией. Методологический национализм основан на отождествлении суверенитета с автономией. При таком понимании экономическая зависимость, культурная диверсификация, военная, правовая и технологическая кооперация автоматически ведут к утрате автономии и тем самым к утрате суверенитета. Но если измерять суверенитет способностью к политическим реформам (т. е. уяснить, в какой мере государству удается поднять благосостояние населения и приблизить к решению такие неотложные проблемы, как безработица, борьба с преступностью, защита окружающей среды, социальная и военная безопасность), то растущие взаимосвязи и кооперация, т. е. утрата автономии, приводят к укреплению содержательного суверенитета. Способность правительств к политическому руководству повышается вместе с достигаемым, благодаря межгосударственным соглашениям, благосостоянием, с ростом технологического и экономического потенциала. Таким образом, разделенный и заново соединенный суверенитет не ослабляет, а наоборот, усиливает независимость отдельных государств.

Сложение суверенитетов вознаграждается, например, повышением безопасности и стабильности, уменьшением страхов и конфликтов, сокращением военных расходов и укреплением технологической кооперации. Поэтому в денационализации, в объединении суверенитетов наличествует и национальный интерес.

Важнейший для космополитического режима момент заключается в следующем: формальное ослабление автономии и содержательное укрепление суверенитета могут взаимно усиливать друг друга. Глобализация включает прирост суверенитета акторов благодаря тому, что они могут действовать, не считаясь с расстояниями, и тем самым открывать для себя новые возможности. Но в результате такого развития целые страны утрачивают свою автономию. Содержательный суверенитет коллективных и индивидуальных акторов возрастает по мере того, как убывает их автономия. Иными словами, в ходе политической глобализации осуществляется переход от автономии на основе национальной обособленности к суверенитету на основе включения в транснациональную систему государств. Решающий момент не в том, что создается и становится все гуще сеть межгосударственных связей, а в том, как это воспринимается, оценивается и организуется. С национальной точки зрения, межгосударственная кооперация и взаимосвязи представляются надоедливым злом, игрой в мизер между национальными и транснациональными акторами. Почему мы должны поступаться своими компетенциями? Что позволено делать им? что нам? Чем больше прав у них, тем меньше у нас. Напротив: с космополитической точки зрения, взаимосвязи представляются игрой со взаимным выигрышем: чем больше выигрывают они, тем больше обретаем мы.

Новая политика начинается с прорыва национального «звукового барьера». Даже оживление политики в национальном пространстве перед лицом важности мировых проблем для повседневной жизни возможно только благодаря отказу от национальной ограниченности. Транснациональные государства — это лучше организованные нацио нальные государства. Они осваивают беспроигрышную игру в транснациональном пространстве, для того чтобы лучше решать национальные проблемы. Это не должно вести к разрушению оруэлловских государств-цитаделей, это может привести к взаимодействию с космополитической национальностью и государственностью, в которых национальные традиции преломляются в свете мирового гражданства, защищаются и развиваются. 8.