Дескриптивная психология: пролегомены к анализу теоретического содержания и общее эпистемологическое затруднение В.А. Куренной

На этом примере я попытаюсь выделить основное теоретическое затруднение дескриптивной психологии, ее основную эпистемичес- кую проблему, которая так или иначе обнаруживается и в других ее разновидностях. Этой теме - в качестве вводной части - будет предпослан ряд методологических замечаний относительно рассмотрения этой проблемы в целом, а также затронут ряд тем, которые хотя и лежат в несколько иной плоскости и относятся, скорее, к области социологии знания, но которые необходимо учитывать при анализе собственно теоретических аспектов. Эти замечания будут иметь характер пролегомен к вопросам теоретического и эпистемологического плана. К этому же типу вопросов относится и попытка сформулировать ряд положений относительно актуальности данной темы в современном отечественном контексте (к чему обязывает тема конференции). При рассмотрении некоторых этих вопросов я постараюсь адресоваться к позиции Дильтея, которую нельзя не учитывать в связи с некоторыми из затрагиваемых при этом вопросов.

Когда говорится о дескриптивной психологии, то подразумевается достаточно широкий ряд идей и концепций, сформулированных различными мыслителями, в числе которых можно назвать Франца Брентано и его учеников, таких как Карл Штумпф и Эдмунд Гуссерль (на определенном этапе развития своего философско-феноменологического проекта), Дильтея, Теодора Липпса, Александра Пфендера и других. При ближайшем рассмотрении, однако, обнаруживается, что концепции этих мыслителей, которые мы сегодня относим, скорее, к философии или «философской психологии», довольно значительно отличаются друг от друга - как по общему видению предмета, так и в методическом отношении. Это обстоятельство в большей степени побуждает размышляющего над этими темами исследователя - если он стремится избежать поверхностных и сомнительных обобщений - скорее к тому, чтобы ограничиться методикой имманентной интерпретации наследия одного мыслителя, чем к общим темам. Однако - и здесь я, пожалуй, найду поддержку в лице именно Дильтея - понимание единичного «комплекса воздействий», который раскрывается, например, в ходе имманентной интерпретации наследия одного мыслителя, всегда предполагает обращение к более обширному целому - телеологической взаимосвязи объемлющей его «системы культуры», ограниченной своим горизонтом времени, однако также включенной в целостное, но все еще незавершенное движение человеческого духа, равно как и расши- рение понимания этого целого требует постоянного и все более углубляющегося понимания единичного «комплекса воздействий». В рамках такого общего течения философско-психологической мысли, каковым является дескриптивная психология, также представляется возможным выделить некоторую объемлющую все ее разновидности «телеологическую взаимосвязь», отвлекаясь от тех различий, которые - еще раз подчеркну это обстоятельство - являются чрезвычайно глубокими, как в понимании предмета дескриптивной психологии, так и в понимании ее метода отдельными мыслителями. Это не отменяет, однако, того удивительного взаимопонимания, которое парадоксальным образом обнаруживается вопреки, казалось бы, непримиримым теоретическим разногласиям и даже острой взаимной критике.

Почему, однако, эта ситуация с дескриптивной психологией представляется интересной для настоящего времени? Во-первых, можно вполне согласиться с К. Захсом-Хомбахом, который, используя термин Ясперса, называет девятнадцатый век «осевым временем» во взаимоотношениях между философией и психологией, когда сложились основные проблемы и модели, которыми пользуется современная когнитивная наука". В этом отношении дескриптивная психология как область, которую разрабатывали ряд крупнейших философов своего времени, представляет собой замечательный сюжет с точки зрения как истории науки, так и ряда современных философских проблем психологии. С другой стороны, дескриптивная психология - если рассматривать ее в перспективе послегегелевского системного кризиса философии - представляет собой одну из попыток философии обрести новую сферу приложения своих сил. Однако в сравнении с такими проектами, как теория познания, философия науки, феноменология или философская герменевтика, судьба этого проекта намного более драматична. Скорее его можно назвать неудавшимся проектом. В то же время

г К. Sachs-Hombach Philosophische Psychologie im 19- Jahrhundert: Entstehung und Problemgeschichte. Freiburg/Munchen, 1993- S. 25. уход со сцены «дескриптивной психологии», которая оказалась в сфере критики, как философов, объявивших в конце концов войну «психологизму», так и эмансипирующихся от философии экспериментальных психологов, обернулся рядом глубоких трансформаций, приведших к тому, что эта область оказалась колонизирована главным образом психоаналитическим дискурсом - «второй волной психологизма» (как назвал этот процесс Одо Марквард). Причины этой неудачи «дескриптивной психологии», равно как и генеалогия сложившегося положения дел представляются мне чрезвычайно поучительными с точки зрения становления философских направлений XX в., равно как и в плане анализа развития современной науки. Наконец, ситуация с дескриптивной психологией, поскольку именно в этой области происходили чрезвычайно ожесточенные дискуссии в конце Х1Х-го - начале XX- го столетия, представляет интерес для рассмотрения еще и с другой точки зрения, а именно как особая коммуникативная ситуация, сложившаяся в рамках, которые являются во многом уникальными для европейского философского дискурса. Я имею в виду ту особую коммуникативную среду, которую представлял немецкий университет от реформы Вильгельма фон Гумбольдта до начала 30-х гг.. Здесь я не буду останавливаться на особенностях тех правил философской языковой игры, которые были заданы для философии в рамках этого института, однако, как я хотел бы еще раз подчеркнуть, они представляются мне единственными в своем роде. Эти правила предполагали совершенно особый тип отношений между философией и отдельными науками, а также между философией и образовательным институтом (университетом) - причем на уровне санкционированной властью институциональной идеологии немецкого Гумбольдт-университета. Анализ этой ситуации в настоящее время, на мой взгляд, чрезвычайно поучителен именно в отечественном, российском контексте. Основание для этого видится мне в ограниченном, но, тем не менее, значительном структурном сходстве между положением академической философии в постсоветском пространстве и немецкой университетской философией после «краха системы Гегеля»: и здесь, и там существовала философская система, претендующая на роль предельного интегра- тивного знания и благословленная политической властью. Когда такая система лишается привилегированного положения - как политического, так и гносеологического, философии приходится заново отстраивать свои отношения с отдельными науками, с религией, с общественными и политическими институтами. И здесь - равно как и в ситуации чрезвычайно длительного послегегелевского кризиса - возникают новые философские и квази-философские дисциплины: в нашей ситуации это, как известно, «культурология» или вдруг бурно расцветшая «философия образования». Поскольку же сова Минервы лучше видит в сумерках, то и процессы, происходившие в немецкой академической философии со второй трети Х1Х-го столетия до начала ХХ-го представляются мне удачным материалом для экспликации тех механизмов, которым подчинено функционирование институционализированных форм философской практики. И здесь я приведу слова Дильтея, которые, как мне кажется, обнаруживают значимость анализа этой достаточно далекой от нас исторической ситуации:

«Очевидный смысл истории должен разыскиваться в первую очередь в том, что всегда наличествует, всегда возвращается в структурных отношениях, в комплексах воздействия, в формировании ценностей и целей в них, во внутреннем порядке, в котором они находятся друг к другу, - начиная со структуры единичной жизни вплоть до последнего всеобъемлющего единства. Таков смысл, который всегда и везде имеет история, который основывается на структуре единичного существования и который раскрывается из объективации жизни в структуре сложных комплексов воздействий»-1.

Ракурс рассмотрения проблемы дескриптивной психологии, а именно ограничение ее пространством «университетской философии», то

' W. Dilthey Der Aufbau der geschichtlichen Welt in den Geisteswissenschaften. // W. Diltbey Gesammelte Schriften. Bd. VII. Stuttgart/Gottingen, 1992. S. 172. [Далее указывается как GS, VII.)

есть институционализированной формой философии, я хотел бы уточнить в одном важном отношении, которое, будучи тематизировано в терминах самого Дильтея, представляет собой вопрос о «функциях философии в телеологической связи общества»9. Настаивая на тесной взаимосвязи между дискуссиями в немецкой университетской философии и институциональным пространством этих дискуссий (Гумбольд-уни- верситетом), я тем самым ставлю под вопрос одно принципиальное положение Дильтея, которое нельзя молчаливо обойти:

«Из всех целевых взаимосвязей философия и искусство в наименьшей степени связывает индивидов, ибо функции, выполняемые художником или философом, не обусловлены никаким строем жизни: их сфера - сфера высшей свободы духа. Если принадлежность философа к организациям университета и академии и увеличивает его заслуги перед обществом, его жизненным элементом все же остается свобода его мышления; она никогда не должна быть ограничена; от нее зависит не только его философский характер, но и доверие к его безусловной правдивости, т. е. его влияние»5.

Задержимся на этом высказывании, чтобы отметить одну характерную особенность, которая отличает многие, на первый взгляд, чисто философские положения в рамках немецкой университетской философии того периода времени, о котором идет речь. С одной стороны, Дильтей утверждает здесь преимущественную независимость философии от организационных форм ее существования, приравнивая ее в этом отношении к искусству. Однако же, с другой стороны, здесь проговаривается не что иное, как один из программных элементов идеологии Гумбольдт-университета, а именно академическая свобода науки и, в первую очередь, философии, которую государство и общество должны им предоставить, коль скоро они обладают дальновидно- стью, выходящей за пределы сиюминутного интереса. Это замечание' служит введением в одно важное обстоятельство, которое нельзя не учитывать, говоря о «философских основаниях дескриптивной психологии». Нельзя постольку, поскольку речь идет не о доктрине, в жилах которой, говоря словами Дильтея, течет «разжиженный сок познающего субъекта», но о программе, которая была вызвана к жизни в очень сложный для философии момент истории, - сложный не только в концептуальном, но и в институциональном аспекте. Однако же я возвращусь к теоретической стороне поставленного вопроса, а именно о том, насколько правомерно связывать возникновение дескриптивной психологии с функциями философии в определенных институциональных рамках вопреки неоднократно повторяющимся заявлениям Дильтея, о том, что философия - это одна из наиболее свободных от институциональных и организационных форм система культуры. Повод для того, чтобы усомниться в безусловности этого положения, можно обнаружить, однако, в том случае, если мы сразу перейдем к тому предельному аргументу, который лежит в его основании. Дело в том, что согласно Дильтею, философия не ограничивается своими связанными с институтами функциями в той мере, в какой она возникает как следствие особой закономерности душевной или психической взаимосвязи индивида, рассматриваемого монадически. Для того, чтобы со всей определенностью подчеркнуть это обстоятельство, он использует модель робинзонады:

«Если представить себе индивидуум, совершенно изолированный и притом совершенно не стесненный конечностью отдельной жизни во времени, то в нем понимание действительности, переживание

ценностей и осуществление благ будет происходить в согласии с правилами жизни; неминуемо должно будет возникнуть в нем уразумение своих действий, которое завершится лишь посредством общезначимого знания о них. <_.> Философия заложена в структуре человека; каждый человек, какую бы позицию он ни занимал, стремится приблизиться к ней, и всякое человеческое действие имеет тенденцию достигнуть философского осмысления»10.

Это стремление к общезначимому знанию в понятиях, которое отличает философию от других форм миросозерцания, таких как религия или искусство, в свою очередь, биологически вытекает из энергетической динамики инстинктивной и эмоциональной жизни человека. В инстинкте (Trieb) и чувстве, говорит он, заключено «средоточие нашей душевной структуры; ими приводятся в движение все глубины нашего существа. Мы ищем такого состояния нашего жизнеощущения, которое каким-либо образом заставило бы молчать наши желания»". В первом «Очерке основоположения наук о духе» Дильтей определяет функцию философии - функцию высшего «самоосмысления» - таким вот образом:

«Повсюду жизнь ведет к рефлексии того, что жизнь обнаруживает в себе, рефлексия ведет к сомнению, и если жизнь должна утверждать себя в противоположность этому сомнению, то мышление может закончиться только значимым знанием.

На этом покоится влияние мышления во всяком действии жизни. Постоянно сдерживая натиск живого чувства и гениальной интуиции, победоносно утверждается это влияние. Возникает же оно из внутренней необходимости обрести нечто твердое в беспокойной смене чувственных восприятий, страстей и чувств, - обрести то, что делает возможным постоянный и единый образ жизни.

Эта работа совершается в форме научного размышления. Но конечная функция философии состоит в том, чтобы объединяя, обобщая и обосновывая завершить это научное осмысление жизни»1.

Здесь, как мне кажется, с достаточной отчетливостью указана та общая модель образа жизни, что имеет перед собой Дильтей, и которая опирается как раз на определенное энергетически-биологическое представление о динамике «жизни», а именно ее стремление к единообразию и постоянству, из которого и вытекает стремление к той «общезначимости», образующее, согласно Дильтею, регулятивный, в Кан- товом смысле, принцип философии. Полагаю, сказанного достаточно, чтобы не останавливаясь на развернутой критике самой этой модели, вернуться к нашему тезису о тесной связи функций философии и ее организационных, институциональных, форм, выполняющих определенную функцию в «телеологической связи общества». Эта функция, говоря словами Дильтея, заключается в том, чтобы «сохранить обоснованность, связность и цель знания», а ее форма - это университеты, развившиеся в XVIII-м веке в организации «совместного научного труда, на почве которого учителя объединялись между собой, и с учениками»11. Можно вспомнить, что центральная проблема, которую решает Дильтей, заключается, в обосновании так называемых наук о духе. Проблема, которая сама по себе могла возникнуть как минимум при условии наличия самих «наук о духе». А это означает, что сама эта проблема необычайно нова для его времени. Выделение «наук о духе» происходит только к середине ХІХ-го столетия, и их генеалогия и систематические основания являются отдельной темой. Здесь можно отметить только, что их возникновение является также одним из следствий послегегелевского кризиса философии11.

Эти предварительные замечания, позволяют теперь сказать кое-что о важнейшей составляющей дискуссий о судьбе дескриптивной психологии, а именно о том, что, говоря о ее «теоретических проблемах», мы не можем, ссылаясь на Дильтея, упускать из вида институциональный фон этой дискуссии. И здесь также следует различать несколько уровней этой проблемы. Один из них (и я отсылаю здесь к работе проф. Роди, в которой он, помимо прочего, разбирает и этот пласт дискуссии между Дильтеем и Эббингаузом12) является уровнем личных отношений, кадровой факультетской политики (в данном случае - Берлинского университета). И этот уровень отношений очень важен. Здесь можно вспомнить - в порядке сравнения - о некоторых моментах карьеры Гуссерля, например, о его «интимной войне» с другими профессорами Геттингенского университета (экспериментальными психологами), отклонившим в 1903 году предложение министерства (сделанного также не без влияния Дильтея) о предоставлении ему кафедры ординарного

Калиничем и выглядит это следующим образом: «Слово философия употребляется в двояком смысле. Отчасти под ним понимаются науки, которые - в отличие от наук о природе и математических наук - не направлены на нечто чувственное или воспринимаемое посредством чувств, но на внутреннее [Innere] человека, на мир духа. Если слово философия используется в этом смысле, то оно охватывает известные науки, как-то: учение о душе, учение о мышлении, учение об искусстве [Kunstiehre], учение о нравственности, учение о праве и учение о религии. Эти науки также называются философскими науками. В противоположность наукам о природе их можно назвать также науками о духе. Однако же слово философия употребляется еще и в другом смысле. Под ним понимается так называемая спекулятивная философия» (? Calinich Philosophische Propadeutik fur Gymnasien. 1847. S. 1 [цит. по: K.C. Kohnke Entstehung und Aufstieg des Neukantianismus: Die deutsche Universitatsphilosophie zwischen Idealismus und Positivismus. Frankfurt a. M., 1986. S. 86]). Поэтому не совсем верной является распространенная точка зрения, связывающая появление специфической тематики «наук о духе» в немецкой философской среде с выходом немецкого перевода «Логики» Милля, в котором термин «moral sciences11 был передан как «Geisteswissenschaften». ,г F.Rodi Die Ebbinghaus-Dilthey-Kontroverse. Biographischer Hintergrund und sach- licher Ertrag // Ebbinghaus-Studien. Hrsg. von W. Traxel. 2. Passau, 1987. S. 145-154. профессора на том основании, что работа Гуссерля не имеет «научной ценности». Однако намного более существенным мне представляется другой срез этой проблемы, а именно конфликт психологии и философии, неизбежно нараставший по мере того, как психология начала осознавать себя как отдельная наука, независимая от философии, а именно как опытная экспериментальная наука. Психологизм (термин, введенный Бенно Эрдманном и поначалу не имевший того негативно- критического смысла, который философы стали связывать с ним после «Пролегомен к чистой логике» Гуссерля) не представлял собой никакой проблемы до тех пор, пока психологи не стали отдавать себе отчет в том, что их наука является наукой самостоятельной, а значит и требующей самостоятельных институтов. Это напряжение, возникшее между психологией и философией, стало нарастать уже к концу Х1Х-го столетия, однако в явном, лишенном своей теоретической драпировки виде выплеснулось лишь в 1912 году в инциденте, который называется «спор о кафедрах» и который в последнее время - как и проблема «психологизма» в целом - стал предметом пристального внимания исследователей, работающих в рамках достаточно разных методических подходов11.

15 См., например, практически одновременно вышедшие работы Маттиаса Рата «Спор о психологизме в немецкой философии» (М. Rath Der Psychologismusstreit in der deutschen Philosophic. Freiburg/Munchen, 1994) и Мартина Куша «Психологизм» (It Kusch Psychologism. A case study in the sociology of philosophical knowledge. London/New York, 1995).

психологией, были вовлечены во все более последовательное искоренение «психологизма», нашедшее свое образцовое выражение в развитии феноменологии Гуссерля, а затем, в еще более радикальном виде - у Хайдеггера (в эту общую тенденцию, инициированную Фреге, входит также и аналитическая философия языка). В связи с позицией Гуссерля можно ожидать, однако, вопроса о том, не является ли сам термин «дескриптивная психология», используемый Гуссерлем на ранней стадии развития феноменологии, простым недоразумением, и не распространяется ли сама его критика психологизма на любые разновидности психологии, включая и описательную психологию. Однако можно показать, опираясь на работы самого Гуссерля, что опасность психологизма увязывается им, по существу, именно с естественнонаучным направлением в психологии. Я процитирую слова Гуссерля из «Пролегомен», которые ясно обнаруживают характер этой опасности:

«Ничтожные, с точки зрения целого, начинания, лишь бы они были бесспорны, оказываются <...> всегда основой могущественного прогресса. Это настроение, правда, проявляется теперь всюду в философии; но, как мне пришлось увидеть, в ложном направлении, а именно так, что наибольшая научная энергия направлена на психологию - на психологию как объясняющую естественную науку, в которой философия задействована не более и не иначе, чем в наука о физических явлениях»".

Гуссерль высказывает здесь мысль, которая затем нашла свое продолжение в статье «Философия как строгая наука», а именно, что «научная философия» имеет в настоящее время низкий научный уровень (позднее, в упомянутой статье, он скажет, что философия еще вовсе не является наукой), и, пытаясь восполнить этот недостаток, стремится двигаться по образцу «точных», то есть естественных наук. Исключе-

м Э. Гуссерль Логические исследования. Т. 1. Пролегомены к чистой логике ЦЭ. Гусерлъ Философия как строгая наука Новочеркасск, 1994 С 325 (прим. 1 к § 57).

нием из этой ложной ориентации философии является (согласно первому изданию «Пролегомен») та дисциплина, которую он называет •описательной феноменологией внутреннего опыта», то есть «дескриптивная психология». В «Философии как строгой науке* Гуссерль находит и более подходящее наименование для названной ложной ориентации в философии - это «натурализм».

Таким образом, под «психологией», которая полагается в основание философских дисциплин и инициирует тем самым психологизм как самопротиворечивое редукционистское предприятие, понимается или, вернее, подразумевается в своем пределе далеко не всякая психология, но психология вполне определенного типа: объясняющая естественная наука. Именно это противопоставление и является базовым для любой разновидности дескриптивной психологии. Поэтому, например, целью критики Гуссерля является, в конечном итоге, не всякая психология, но именно та, которая в своем пределе может быть сведена по своей методологии и эпистемологии к естественнонаучному исследованию психики. В пользу именно такого понимания проблемы психологизма говорит также следующее обстоятельство. Если проанализировать генезис становления феноменологического движения, то обнаружится одно удивительное обстоятельство: проект феноменологии Гуссерля был с энтузиазмом воспринят в среде наиболее последовательных психологистов, а именно среди мюнхенских феноменологов15. В «Пролегоменах» Гуссерль хотя и называет главу этого направления - Теодора Липпса - одним из наиболее радикальных представителей

? Согласно примечательным статистическим данным в упомянутой работе Куша (М. Kusch Psychologism. P. 97) по употреблению наименования «психологист» (на основании работ 139 авторов) Гуссерль называется психологистом 21 раз, на втором месте Т. Липпс (20 раз), затем Дж Ст. Милль (13), Э. Мах (12), Г. Хей- манс (11), А. Майнонг и В. Вундг (10), Ф. Э. Бенеке, Ф. Брентано, X. Корнелігус, Хр. Зигварт (9), Кант, Б. Эрдманн, Юм (8) и т. д. по нисходящей. Даже Фриз, которого В. Виндельбанд в своей истории философии причислял к главным психологистам, назван психологистом только 5 раз. психологизма", однако направляет острие своей критики главным образом на другие фигуры. Впоследствии же Гуссерль неоднократно подчеркивал важный характер разработок Липпса для феноменологической психологии.

Аналогичное противопоставление в ясной форме можно найти у позднего Брентано в его членении психологии на две дисциплины: «психогнозию» (или дескриптивную, или «точную», или «чистую» психологию) и «генетическую психологию», задача которой состоит в том, чтобы «познакомить нас с теми условиями, при наличии которых обнаруживаются отдельные явления», из чего следует, что «генетическая психология никогда не может разрешить свою задачу полностью и в собственном смысле без привлечения химико-физических процессов и выявления анатомических структур»12. При этом «главная ценность психогнозии состоит в том, что она закладывает фундамент для генетической ПСИХОЛОГИИ»1". В отчетливой форме сходное противопоставление обнаруживается и у Дильтея в его «Идеях к описательной и расчленяющей психологии». Здесь оно, как известно, получает форму дилеммы между «объясняющей» психологией, оперирующей гипотетическими конструкциями, и «описательной» и «расчленяющей» (анализирующей) психологией. Тогда как метод объясняющей науки находит свое успешное применение в области природы, он, согласно Дильтею, является несостоятельным в области психологии: «Природу мы объясняем [erklaren], душевную жизнь мы понимаем (verstehen) Это радикальное различие определяется следующим эпистемическим обстоятельством. Согласно точке зрения Дильтея, которая является фактически общераспространенной для теории науки того времени, всякая объясняющая (естественнонаучная) дисциплина исходит из некоторого набора явлений, данных изначально - в соответствии с анализом Юма - как совокупность сосуществований и последовательностей. Эту совокупность наука упорядочивает с помощью каузальных отношений, гипотетически вводя связь между ее элементами. По мере наращивания верифицирующего материала из ряда конкурирующих гипотез одна достигает большей степени достоверности, чем все другие, что, однако, принципиально не изменяет саму степень этой достоверности, которая остается несопоставимой - в силу индуктивного характера обоснования гипотез, - например, с аподиктическим характером математического вывода. Дильтей считает, что этот подход неприемлем для психологии, поскольку характер исходной данности является в ней совершенно отличным от естествознания:

«В познании природы связные комплексы устанавливаются благодаря образованию гипотез, в психологии же именно связные комплексы первоначальны и постоянно даны в переживании: жизнь существует везде лишь в виде связного комплекса. Таким образом, психология не нуждается ни в каких подставляемых понятиях, добытых путем заключений, для того, чтобы установить причинную связь ме>еду главными группами душевных фактов»"1.

Тем самым общая позиция Дильтея применительно к сфере психологии характеризуется как антиконструктивистская и антиатомистическая. За пределами нашего внимания остается здесь достаточно сложная интерпретаторская проблема того, каким образом и в каких пределах в сфере собственно научного познания происходит, согласно Дильтею, экспликация и фиксация психических элементов, выделя-

В.Дилътей Описательная психология. С 9. емых из первично нерасчлененной и целостной взаимосвязи психического переживания. В контексте первоначальной постановки вопроса об общем эпистемическом затруднении дескриптивной психологии на примере позиции Дильтея можно, однако, двигаясь от противного, попытаться выделить сперва основное эпистемологическое преимущество, акцент на которое обнаруживается у всех представителей этого направления. Это преимущество заключается в том, что в области, подлежащей психической дескрипции, нам непосредственно даны связи (или элементы), которые, напротив, приходится вводить гипотетическим образом в области «внешнего», «трансцендентного» и т. д. восприятия, входящего в компетенцию естествознания. В силу этого область психической дескрипции имеет привилегированный эпистемологический статус, хотя сама эта привилегированность трактуется по разному у разных представителей дескриптивной психологии. В частности, у Дильтея она выражается в том, что в области психического переживания нам непосредственно дана внутренняя связь между явлениями психической действительности:

«Один и тот же предмет, например колокол, является твердым, имеющим окраску бронзы и способен при ударе издавать целую гамму звуков; таким образом, каждое его свойство занимает некоторое место в системе чувственного постижения. Внутренняя взаимосвязь этих свойств не дана нам. В переживании же я наличествую сам для себя как взаимосвязь» (GS, VII, 160)".

г1 Здесь цитируется поздняя работа Дильтея, чтобы показать, что его позиция не претерпела в данном случае существенного изменения в сравнении «Идеями к описательной и расчленяющей психологии». Ср. в этой более ранней работе: «методическое преимущество психологии в том, что душевная связь дана ей непосредственно, в виде переживаемой действительности. Переживание связи лежит в основе всякого постижения фактов духовного, исторического и общественного порядка в более или менее выясненном, расчлененном и исследованном виде» (В.Дилътей Описательная психология. С. 17). Это положение указывает на одну особенность дескриптивной психологии, а именно, на ее более или менее явно выраженное полемическое отношение к Кантовой критике «рациональной психологии». Здесь, правда, не происходит восстановления рациональной психологии в ее метафизическом понимании", но, все же, тем или иным образом отклоняется положение Канта о том, что область внутреннего восприятия (как область познания явлений, упорядоченных во времени) не отличается в отношении эпистемической достоверности результатов описания от области внешнего восприятия (как области познания явлений, упорядоченных во времени и пространстве)". Таким образом, основной проблемой дескриптивной психологии становится эпи- стемическое обоснование особого статуса результатов психологической дескрипции, что требовало, в частности, особое положение дескриптивной психологии в системе наук (ее фундирующий характер по отношению ко всем прочим наукам о духе, к теории познания и т. д.). Разрешение этой проблемы предполагало выработку как особого понятия о предмете такого рода познания, так и соответствующие методологии". «Идеи к описательной и расчленяющей психологии» Дильтея как раз и представляли собой одну из публичных попыток обосновать эпистемически-привилегированный статус дескриптив-

гг Нельзя, однако, не упомянуть, что Гуссерль, например, фактически реабилитировал сам термин «рациональная психология» (см. «Идеи III»), г5 Аргументация против позиции Канта была выработана в законченном виде в рамках именно радикально «психологистской» позиции, а именно, в ориентированной на эмпирическое интроспективное исследование создания психологии Фридриха Эдуарда Бенеке, имевшей резкую полемическую направленность против спекулятивного исследования сознания, представленного во всех разновидностях немецкого классического идеализма (см. его работу 1832 года «Кант и задачи нашего времени»),

гч Что касается последнего, то следует оговориться, что эти разработки были достаточно сложны и изощренны для того, чтобы можно было подвести их всех под общее понятие «интроспекции», которая была излюбленным объектом критики начиная с Авенариуса и заканчивая бихевиоризмом. ной психологии как науки, которая имеет свой особый метод, сообразующийся с характером ее предмета. Порожденная эта работой критика, изложенная в статье Эббингауза, обнаружила, однако, значительное противодействие научного сообщества, с котором теперь столкнулась дескриптивная психология. Оно состояло в том, что научное сообщество, ориентирующееся на математическое естествознание и эволюционные концепции биологии, фактически отказывалось от того, чтобы допускать наряду с другими научными дисциплинам еще одну, результаты которой имеют привилегированный эпистемический статус. В содержательном плане аргументация Эббингауза против концепции Дильтея сводится к тому, что противопоставление «описания» и «объяснения» несостоятельно, поскольку «строгое описание» не дает нам права на какие-либо обобщения и на вынесение суждений, значимых за пределами единичных констатации". Но поскольку Дильтей переходит к такого рода обобщениям и установлению общезначимой, а не только фактической «взаимосвязи» между феноменами сознания, то он, согласно Эббингаузу неизбежно встает на гипотетический путь, которым движется и «объяснительная психология»". Критическая позиция Эббингауза получает следующую лапидарную формулировку: «привилегии правильного угадывания не имеет никто»". Основная методологическая проблема, которая, таким образом, была вскрыта здесь

г5 Проблема, которую на свой манер позднее разрешала концепция «сущностного усмотрения» в феноменологии.

г6 Впоследствии Дильтей более отчетливо сформулировал свою концепцию общезначимости, трактуемую в герменевтических категориях: «Только понимание снимает ограничение индивидуальным переживанием, так же как, с другой стороны, оно придает личным переживаниям характер жизненного опыта. Когда оно распространяется на различных людей, духовные творения и сообщества, горизонт единичной жизни расширяется и открывает в науках о духе путь, который ведет через общее к всеобщему» [GS, VII, 141).

H.Ebbinghaus Ober erklarende und beschreibende Psychologie // Materialien zur Philosophic Wilhelm Diltheys. Hrsg. von F. Rodi und H.-U. Lessing. Frankfurt a. M, 1984. S. 76.

применительно к дескриптивной психологии как таковой, заключается в преодолении однозначного вывода Эббингауза: «психология в отношении восполнения пробелов опыта не располагает никаким другим методом, отличным от метода всех других наук»". Эта проблема, ясно сформулированная в связи с критикой Дильтея, является релевантной и в отношении всех других версий дескриптивной психологии. Во всяком случае Гуссерль в вышедших спустя несколько лет после этого дискуссионного прецедента «Логических исследованиях» вырабатывает такое понятие о предмете и методе феноменологии, которое хотя и отличается в значительной мере от того, которое можно обнаружить у Дильтея (при том что Дильтей был одним из первых представителей философского сообщества, высоко оценивших работу Гуссерля), но стремится разрешить то же самое эпистемическое затруднение. В своем курсе лекций 1927 года, посвященном феноменологической психологии, Гуссерль, анализируя достоинства и промахи концепции Дильтея, говорит:

«Психология должна объяснять, исходя из всеобщего очевидного постижения, она должна быть наукой законов, она должна достигать всеобщей теоретической основы законов, которая является для наук о духе (и, если Дильтей прав, для теории познания) тем же, чем математическая теория и теоретическая физика является для естественных наук»".

Гуссерль, по сути, критикует Дильтея только за то, что идея описательной психологии последнего не способна выявить такого рода всеобщие законы, несмотря на то, что требует таковых: «насущно необходима психология, которая предоставляет нам необходимости»", -

33 H.Ebbinghaus Ober erklarende und beschreibende Psychologie. S. 81. 33 E. Husserl Einleitung zur Vorlesung iiber Phanomenologische Psychologie j j Materialien zur Philosophic Wilhelm Diltheys. Hrsg. von F. Rodi und H.-U. Lessing. Frankfurt a.M, 1984. S. 159. 30 E. Husserl Einleitung. S. 162

резюмирует он свою позицию, отсылая, разумеется, к собственной феноменологической психологии.

Указанное эпистемологическое затруднение дескриптивной психологии позволяет, как мне представляется, понять достаточно быстрый закат этой дисциплины и исчезновение ее как области концентрации усилий философской рефлексии. Но это исчезновение было в то же время трансформацией, в ходе которой дескриптивная психология переходила в разряд философски «очищенных» дисциплин или становилась модифицированным элементом таковых. Эта трансформация сопровождалась, однако, существенным изменением как предмета, так и метода этой дисциплины, наиболее отчетливым примером чего является эволюция феноменологии Гуссерля в направлении трансцендентального идеализма. Сам же Дильтей вовсе не был столь однозначно затронут этим процессом. Распространенная интерпретация эволюции его философских взглядов, нередко описываемая в своей последней части как движение от описательной психологии к герменевтике, является в большей мере заслугой его позднейших интерпретаторов, хотя концепция описательной психологии продолжает играть важнейшую роль и в его поздних работах.

Подводя итог вышесказанному, можно сказать, что момент единства различных вариантов дескриптивной психологии заключается в большей мере в общем умонастроении всего направления, до определенного момента времени с нарастающей энергией противостоящего естественнонаучному натурализму в психологической науке, эмансипирующейся от философии. Эта общая тенденция такова, что может быть прослежена в области интересов социальных групп, представленных в рамках философского университетского сообщества. В то же время эта общая позиция имела в качестве своего теоретического коррелята общее эпистемологическое затруднение, с которым сталкивалась дескриптивная психология во всех своих вариантах и которое вытекало из ее притязания на особый эпистемический статус в рамках ряда других научных дисциплин. Конкретные решения этого затруднения имели столь разнородный характер, как применительно к пред- мету, так и применительно к методу, что в ряде случаев с трудом поддаются непосредственному сопоставлению как дискурсивно развернутые теоретические конструкции. При этом естественнонаучная и натуралистически ориентированная психология в своих дискуссиях с дескриптивной психологией могла опираться на широкую и до сих пор влиятельную тенденцию на гомогенизацию научного метода и, в конечном итоге, научного языка как такового, исключающего эпи- стемически привилегированные дисциплины. История дескриптивной психологии продолжает быть актуальной постольку, поскольку эта полемика не является исчерпанной до настоящего времени.