ПРЕДШЕСТВЕННИКИ И СОВРЕМЕННИКИ ОСВАЛЬДА ШПЕНГЛЕРА

В качестве своих предшественников Шпенглер называет только двух: Гёте и Ницше. Он писал: «У Гёте я заимствовал метод, у Ницше — постановку вопроса... На основе его позиции я создал мировоззрение»[25].

От Гёте Шпенглер воспринял понятие морфологии и подход к анализу общества как органического явления. У Ницше Шпенглер перенял провокационную манеру изложения, отчасти его нигилизм и эстетический подход. Шпенглер сохранил на протяжении всей своей жизни интерес к Ницше, что нашло выражение в его участии в деятельности Архива Ницше, публичных выступлениях, посвященных философии Ницше.
В своих работах Шпенглер часто сравнивает Гёте и Ницше. Если Гёте для него являлся представителем эпохи расцвета европейской культуры, то Ницше — представитель конца XIX века — времени начинающегося заката европейской культуры. По мнению Шпенглера, Ницше первый почувствовал «темп» истории, отказался от понятия человечества, пытался понять чужие культуры[26], хотя и не понимал еще культурной морфологии во всей ее полноте. Ницше в свое время писал: «Оно не является единым, это человечество. Оно представляет собой множество растущих и распадающихся жизненных процессов. Оно не имеет молодости, зрелости и старости... С другой стороны, разложение (decadence) присутствует во все эпохи человечества»-^.

Шпенглер считал, что Ницше не смог освободиться от исторического схематизма: «Взглянем на исторический горизонт Ницше. Его понятия декаданса, нигилизма и переоценки всех ценностей, воли к власти... Все вписывается в схему “Древность — Средневековье — Новое время”»[27]. Шпенглер даже называет исторические конструкции Ницше «провинциальными, совершенно произвольными и, наконец, комичными»[28].
X. С. Хьюз считает, что Ницше представляет собой связующее звено между Буркхардтом и Шпенглером *. По мнению Детлефа Фел- кена, общим у Ницше и Шпенглера был анализ декаданса, историзи- рованная «воля к власти», определение смысла античной культуры, амбивалентное понятие расьИ, а также «моральное стремление к обожаемому им Ницше, который, в отличие от Гёте, присутствует почти на каждой странице Шпенглера»0. От Ницше Шпенглер перенимает аристократический дух, неприязнь к демократическим порядкам, которые рассматриваются как тираническое господство посредственности. Как и Ницше, Шпенглер принцип «причинности» в истории заменяет на принцип «исторической судьбы».
Однако существуют и различия между философией Ницше и исторической концепцией Шпенглера, на которые обращают внимание
С. С. Аверинцев[29] и Эрнст Штуц[30]. В работе «О пользе и вреде истории для жизни» Фридрих Ницше ставит проблему исторического прогресса, которая во многом напоминает подход Шпенглера. Избыток истории означает для Ницше, что «мы становимся старыми». Однако этот процесс старения Ницше не рассматривает органически, как естественный и необратимый процесс.

Ницше в интерпретации истории занимает более радикальную позицию, чем Шпенглер. Он считает, что история является исключительно субъективным восприятием людей и поэтому может быть при желании изменена. Понятие судьбы у Шпенглера не позволяет ему полностью разделить позицию Ницше. Различаются позиции Ницше и Шпенглера и в вопросе о будущем европейской культуры. Если Шпенглер не видит этого будущего, то для Ницше это будущее вполне вероятно. Исторический деятель создает будущее, и из этого будущего он может выбрать свою новую историю. То есть, согласно Ницше, человек может освободиться от своей судьбы. Для Шпенглера же историческая судьба довлеет как над отдельным человеком, так и над целыми народами. Подход Шпенглера лишает человека свободы действий, подчиняет его судьбе. В этом смысле философия Ницше была для национал-социализма более удобной, чем философия Шпенглера. Не случайно ницшеанская идея о сверхчеловеке арийской расы, которому все позволено, вошла в нацистскую идеологию. В связи с этим интересно предложенное Эрнстом Трёльчем сравнение философии Ницше с крысиным ядом[31]. Это негативное влияние нигилизма Ницше Шпенглер испытал в полной мере.
Большое значение для Шпенглера как представителя немецкой «философии жизни»[32] имеют внутренние переживания людей. Особое место в концепции Шпенглера принадлежит чувству страха перед смертью, которое у него является двигателем в развитии культуры. Известный исследователь Ю. Н. Давыдов пишет: «Согласно Шпенглеру, без этого страха перед смертью, без сознания индивидуально определенной душой своей смертности и, следовательно, без самого этого факта смертности, конечности отдельной души и не было бы никакой культуры»'*. Представление о смертности культур играет важную роль в концепции Шпенглера, который считал, что только «слабейшие не могут примириться с мыслью, что культура угасает»"1.

Исследователи творчества Шпенглера указывают на других авторов, взгляды которых были близки Шпенглеру. Так, идея цикличности исторического развития присутствует у Ибн Хальдуна, Фрэнсиса Бэкона, Блеза Паскаля[33]. Уже в Античности Полибий предлагал теорию исторического круговорота. В наиболее развернутом виде эта точка зрения представлена у Дж. Вико, который в книге «Основания новой науки об общей природе наций» (1725) говорит, что в истории народов повторяются три периода. Это периоды появления, развития и падения отдельных народов, или эпохи богов, героев и людей[34].
Пессимистические идеи упадка культуры высказывались Кон- дорсе и Монтескье. Б. Л. Губман, говоря о предшественниках Шпенглера, отмечает близость его идей к взглядам Алексиса де Токвиля[35]. Монадология Лейбница безусловно оказала влияние на понимание Шпенглером исторических культур, что особенно заметно на примере его тезиса об абсолютной независимости «высоких культур».
Среди немецких историков XIX века в качестве предшественников Шпенглера можно выделить Карла Фольграффа и его ученика Эрнста фон Лазо/|, которые задолго до Шпенглера не только описали исторические циклы, но и высказали много других его идей-’. Эрнст фон Лазо опубликовал в 1856 году книгу «Новая попытка философии истории, основанной на истинных фактах». В работах Шпенглера встречаются такие идеи Лазо, как биологические метафоры, сравнение античной и западной культур, представления о закате и гибели культур. Лазо рассматривает человечество как большой организм, который проходит в своем развитии стадии детства, юности, зрелости и старости. Идеи Фольграффа и Лазо впоследствии были воспроизведены немецким историком Генрихом Рюккертом в его «Учебнике

всемирной истории в органическом представлении» (1857), который получил известность и в России[36].
Что касается философии истории Шпенглера, то особое значение, для него имела баденская школа неокантианства, в рамках которой развивалась идея принципиальной «непознаваемости» истории, своеобразный исторический агностицизм. Г. Ульмен, отмечая близость Шпенглера к неокантианству, считает, что он стоит в одном ряду с Вильгельмом Дильтеем и Георгом Зиммелем2.
Разочарование в гегелевской философии привело многих европейских мыслителей к отказу от рационального метода, идущего от Декарта и Бэкона. Вместо логики действительности на первое место стали выдвигаться субъективные переживания отдельного индивида, который пытался понять окружающий его мир через свои чувства и ощущения, причем основным его чувством становится чувство одиночества. Не случайно именно идея кризиса европейской культуры становится у Шпенглера основной.
Шпенглер испытал влияние философии Гегеля, которую он высоко ценил. Г. Ульмен полагает, что влияние Гегеля на Шпенглера так же бесспорно, как и большое уважение Шпенглера к гегелевской философии-1 Шпенглер использовал метод триад, несколько напоминающий логику Гегеля. Так, любое историческое явление имеет у него первоначальную, развитую и конечную форму. Например, правящее меньшинство «высокой культуры» имеет форму вначале сословия, затем партии и, наконец, свиты. Насколько ценил Шпенглер философию Гегеля, настолько же он испытывал отвращение к марксизму, который называл «экономическим дарвинизмом». Критикуя марксизм, Шпенглер указывал на его «негосударственный характер», «критический» и «теологический» способ мышления. Он предлагает рассматривать марксизм в рамках английской традиции, которая, по его мнению, противостоит немецкой традиции.
Кроме немецких авторов на мировоззрение Шпенглера оказали влияние и российские ученые. В научной литературе в связи с этим часто обращают внимание на Николая Яковлевича Данилевского. Опирался
ли Шпенглер на теорию культурно-исторических типов Данилевского, до конца неясно, поскольку сам он об этом не пишет[37], но даже если не было непосредственного знакомства с работами Николая Данилевского, то было опосредованное влияние через работы Генриха Рюккерта, которые были известны Шпенглеру[38]. Проблема состоит в том, что идеи Данилевского долгое время оставались неизвестными широкой публике. По мнению Ю. С. Пивоварова, интерес к Данилевскому вызвала широкая известность «Заката Европы». Он пишет: «...за Н. Я. Данилевским закрепилась довольно прочная репутация предшественника О. Шпенглера, в западной науке началась дискуссия о том, в чем и насколько Н. Я. Данилевский предвосхитил (да и предвосхитил ли вообще) О. Шпенглера... В 1954 г. Р. Мак-Мастер в статье “Данилевский и Шпенглер: новая интерпретация”, как бы подводя итог более чем тридцатилетней полемике, заявил: “Сегодня главным в исторической репутации Данилевского является то, что его считают предшественником Освальда Шпенглера”»[39]. Фрэнсис Лантинк полагает, что «Данилевский был во многом русским Шпенглером»[40]. А. П. Дубнов считает Данилевского «признанным предшественником» Шпенглера, Тойнби и Сорокина-3.

Остановимся несколько подробнее на сравнении концепций Данилевского и Шпенглера.
Н. Я. Данилевский в своей книге «Россия и Европа» (1869) предвосхищает многие идеи Шпенглера[41]. Это мнение доказывает Артур Лютер в своей статье «Русский предтеча Освальда Шпенглера»[42]. Как Данилевский, так и Шпенглер пришли к своим построениям от точных наук. Роберт Мак-Мастер отмечает общий интерес обоих мыслителей к математике: Данилевский был кандидатом математических наук, а Шпенглер — преподавателем математики'*. Оба удивляют богатством и разносторонностью знаний. Мировоззрение Данилевского настолько близко основным идеям Шпенглера, что так и хочется предположить знакомство Шпенглера с книгой Данилевского, однако английский исследователь Стюарт Хьюдж приходит к выводу, что Шпенглер хотя и изучал русский язык, его знания не позволяли ему прочитать книгу Данилевского^.
Морфология как наука об органических формах составляет основу мировоззрения Освальда Шпенглера, но морфологический подход к анализу исторических явлений использовал и Николай Данилевский, который писал: «Формы исторической жизни человечества, как формы растительного и животного мира, как формы человеческого искусства, как формы языков, как проявление самого духа, стремящегося осуществить типы добра, истины и красоты, не только изменяются и совершенствуются повозрастно, но еще и разнообразятся по культурно-историческим типам»-’. Как и Шпенглер, Данилевский отрицает возможность полного копирования культурных типов: «Начала цивилизации одного культурно-исторического типа не передаются народам другого типа. Каждый тип вырабатывает ее для себя при большем или меньшем влиянии чуждых, ему предшествовавших или современных цивилизаций»[43].

Центральные понятия обеих концепций очень похожи: у Шпенглера это «высокая культура», у Данилевского — «культурно-исторический тип». Каждый культурно-исторический тип, по Данилевскому, вносит свой самобытный, неповторимый вклад в сокровищницу человечества. Римская цивилизация развивала идеи права и политической организации общества; греческая — идеи прекрасного и искусства; романо-германская — «идеи единого истинного Бога». Особая миссия, по Данилевскому, у славянской цивилизации, которая только еще разворачивается на исторической арене. Ее будущая цель состоит в создании справедливого общественно-экономического устройства[44] .
Данилевский и Шпенглер едины не только в том, что европейская цивилизация приближается к своему концу, но и в том, что следующей культурой, которая вступает на историческую сцену, будет славянская культура, или, как ее еще называет Шпенглер, «русско- сибирская». «Россия, — пишет он, — есть обещание грядущей культуры, в то время как тень от Запада будет становиться все длиннее и длиннее»[45]. У Данилевского тезис о будущности России и славянства является центральным. А. П. Дубнов, сравнивая Шпенглера и Данилевского, отмечает, что «как пессимистичен один — европеец, как оптимистичен другой — славянин»'*. Данный анализ показывает поразительную схожесть основных идей Николая Данилевского и Освальда Шпенглера. Мне представляется, это объясняется как тем, что Данилевский использовал идеи Генриха Рюккерта, так и непосредственным знакомством Шпенглера с книгой Данилевского «Россия и Европа», перевод которой был издан в Германии в 1920 году.
Другим российским предшественником Шпенглера"1 можно назвать Константина Леонтьева. Он, как и Данилевский, написал свои работы несколькими десятилетиями раньше Шпенглера. Будучи учеником Данилевского, Леонтьев попытался внести определенные коррективы в учение своего учителя, прежде всего освободив его от

некоторых либеральных иллюзий. Антилиберальный пафос приблизил идеи Леонтьева к мировоззрению Шпенглера. В случае Леонтьева совпадения и сходства формулировок со Шпенглером еще больше, чем с Данилевским[46].

Сближает социологию Леонтьева и Шпенглера эстетический аристократизм, анализ культурно-исторических форм, морфология, аналогии растительных и животных форм с формами общественными, консерватизм и критика демократии. С. С. Аверинцев одним из первых обратил в своих работах внимание на сходство взглядов Шпенглера и Леонтьева. В своей статье «“Морфология культуры” Освальда Шпенглера» он пишет: «Описание распада социальной формы (Шпенглером. — В. А.) поразительно родственно некоторым пассажам К. Леонтьева...»2 «Любопытное совпадение» отмечает С. С. Аверинцев и в вопросе о продолжительности жизни культуры, когда Шпенглер, как и Леонтьев, говорит о тысячелетии. Другое «совпадение» представляет собой морфология, о которой говорят оба автора как о научной основе своего мировоззрения. Леонтьев иногда формулирует свою мысль точнее, чем Шпенглер, например, когда дает определение понятия формы. «Форма, — пишет он, — есть деспотизм внутренней идеи, не дающий материи разбегаться. Разрывая узы этого естественного деспотизма, явление гибнет... Растительная и животная морфология есть также не что иное, как наука о том, как оливка не смеет стать дубом, как дуб не смеет стать пальмой и т. д.» !. В данном случае, чтобы полнее понять Шпенглера, следует ознакомиться с точкой зрения Леонтьева, стиль которого отличается большей ясностью формулировок.
В своей политической социологии Шпенглер опирается на понятийный инструментарий морфологии мировой истории. В описании современных ему политических процессов Шпенглер часто указывает на тот факт, что причиной современного кризиса является потеря государствами своей старой «формы». Положив в основу сравнительную морфологию «высоких культур», Шпенглер считает богатство форм признаком общественного развития, что сближает

его позицию со взглядами Константина Леонтьева. Сближает позицию Шпенглера и Леонтьева и то обстоятельство, что государство они понимают как живой организм[47], который, как и все организмы, проходит периоды роста и распада. Государства, по мнению Шпенглера, как и все явления органического мира, рождаются, расцветают, зреют и гибнут. Такое же понимание государства можно найти и у Константина Леонтьева, который задолго до Шпенглера писал: «Государственная форма у каждой нации, у каждого общества своя, она в главной основе неизменна до гроба исторического, но меняется быстрее или медленнее в частностях, от начала до конца. Вырабатывается она не вдруг и не сознательна сначала; не вдруг понятна; она выясняется лишь хорошо в ту среднюю эпоху наибольшей сложности и высшего единства, за которой постоянно следует, рано или поздно, частная порча этой формы и затем разложение и смерть»[48].
Как Шпенглер, так и Леонтьев постоянно подчеркивают, что они стремятся быть реалистами, считая идеалистами всех, кто поддается влиянию абстрактных идей и лозунгов. Вот как формулирует Леонтьев свою позицию: «Тот, кто хочет быть истинным реалистом именно там, где нужно, тот должен бы рассматривать и общества человеческие с подобной точки зрения (морфологии. — В. А.). Но обыкновенно делается не так. Свобода, равенство и благоденствие (особенно это благоденствие!) принимаются какими-то догматами веры, и уверяют, что это очень рационально и научно!»'*.
Большое место в творчестве Леонтьева занимали проблемы будущего славянства и России. В отличие от Данилевского он пессимистически смотрел на будущее России, предлагая свои поправки к учению Данилевского: «И много, очень много с этой точки зрения фальшивого и необдуманного можно найти, к сожалению, в книге Данилевского. Сюда еще относится его доверчивое славянолюбие в тесном смысле, его вера в само племя славянское; тогда как нужна вера не в само это отрицательное племя, а в счастливое сочетание с ним всего того получужого, преимущественно восточного (а кой в чем и западного), которое заметнее в России, чем у других славян. Нужна
пера в дальнейшее и новое развитие Византийского (Восточного) христианства (православия), в плодотворность туранской примеси в нашу русскую кровь; отчасти и в православное принятие властной и твердой немецкой крови и т. д.»1. Шпенглер хотя и не поддерживал открыто славян, но прогнозировал, как и Леонтьев, будущее возрождение христианства в России.
По характеру своих мыслей и по окончательным выводам Шпенглер находится ближе к Леонтьеву, чем к Данилевскому, несмотря на то, что никаких данных о его знакомстве с работами Леонтьева не имеется. Особую роль играет консервативная направленность социологии Константина Леонтьева, его антилиберальный пафос, которые свойственны для Освальда Шпенглера и отличают его от Николая Данилевского. В этом смысле Шпенглера можно назвать немецким Леонтьевым, а Леонтьева русским Шпенглером.
На политические взгляды Освальда Шпенглера повлияли идеи так называемой консервативной революции в Германии, одним из видных представителей которой является сам Шпенглер. Консервативная революция является заметным идеологическим течением в Германии в период между двумя мировыми войнами. Здесь мы встречаем кроме Шпенглера такие имена, как Артур Мёллер ван ден Брук, Эрнст Юнгер, Карл Шмитт и другие. Отвергая порядки Веймарской республики, консервативные революционеры предлагали вернуться не к Вильгельмовской эпохе, а к более ранним этапам истории Германии, которые они во многом идеализировали. Они считали Веймарскую республику явлением временным. По мнению Карла Шмитта, она вообще не была государством, так как отдельные партии и группы захватили власть и используют ее в своих частных интересах. Многие представители консервативных революционеров надеялись на появление нового харизматического вождя, который бы стал гарантом выполнения законов.
Макс Вебер бесспорно принадлежит к наиболее заметным представителям политической науки Германии того времени. Обладая большим научным авторитетом, он несколько свысока относился к идеям Освальда Шпенглера. Имели место их публичные дискуссии и частные беседы. Однако они обнаружили мало общих идей, поэтому их контакты остались незначительными. На одной из встреч на семинаре в Мюнхене в 1920 году Веберу удалось подвергнуть критике основные
положения шпенглеровской концепции. Хотя он в целом высоко оценил инновационные идеи Шпенглера, однако называл его «поэтом».
В своем выступлении «Политика как профессия» Макс Вебер заочно спорит со Шпенглером, не называя его имени. Он скептически оценивает попытки некоторых авторов играть роль пророков. Нет ссылок на работы Вебера и у Шпенглера. Общим моментом обоих авторов является установка на то, что отдельная личность практически не может повлиять на ход истории, понять и изменить судьбу народа. Это своего рода исторический агностицизм, который делает абсурдной всякую попытку найти в истории какой-то смысл.
Важным отличием Шпенглера от Вебера было отношение к бюрократическому государству. Если Шпенглер выступал идеологом бюрократической модели государства, то Вебер обратил внимание на недостатки бюрократии и попытался их всячески разоблачать. По мнению Вебера, бюрократизированное общество теряет всякое чувство ответственности, поэтому каждый гражданин должен иметь это чувство. Если Вебер говорит о бюрократическом обществе абстрактно, то Шпенглер всегда имеет в виду немецкое общество, и задачи, необходимые для исторического существования, формулирует он также исключительно для немецкого общества. Немецкий исследователь Колльройтер полагает, что политические воззрения Макса Вебера и Освальда Шпенглера идентичны[49].
Карл Шмитт в своем творчестве занимался не только юридическими вопросами, но внес большой вклад в развитие политической социологии в Германии[50]. Так, ему принадлежит известная работа «Понятие политического» (1928), где он определяет сущность политических отношений через дихотомию «друг — враг». Хотя Шпенглер не использовал такое понимание политики в своих работах, однако антидемократическая идея Карла Шмитта о необходимости тоталитарного государства близка мировоззрению Шпенглера. Значительный вклад внес Карл Шмитт и в развитие популярного тогда в Германии геополитического подхода. Его трактовка противостояния суши и моря почти целиком вписывается в схему противостояния интересов Англии и Германии, пропаганди-

ровавшуюся консервативными революционерами. Хотя Шпенглер непосредственно не занимался проблемами геополитики, однако использование геополитической аргументации заметно в его последних работах, посвященных анализу мировой политики, например в работе «Годы решения».
Известный писатель Томас Манн длительное время находился в оппозиции к Веймарской республике и разделял взгляды консервативных революционеров1. В своей работе «Наблюдения не политика» (1918) он, как и Шпенглер, противопоставляет культуру и цивилизацию: «Отличие духа и политики содержит отличие культуры и цивилизации... и германство является культурой, душой, свободой и искусством, а не цивилизацией, обществом, избирательным правом, литературой»2. Манн рассматривает дореволюционную Германию как период «высокой культуры», а демократию Веймарской республики считал причиной излишней политизации всего общества, приведшей к утере иерархического порядка. Он писал: «Я не хочу парламентского и партийного господства, ведущего к политизации национальной жизни... Я не хочу политики. Я хочу деловитости; порядка и дистанции»3. Многие консервативные революционеры опасались, что новые демократические порядки Веймарской Германии принесут с собой разрушение прежней культуры, основанной на сословном неравенстве и традициях.
Шпенглеровское деление на периоды культуры и цивилизации восходит к работе Фердинанда Тённиса «Общинность и общество» (1887), где он писал: «Общинность — это длительное и истинное совместное существование, общество — временное и кажущееся. Общинность — живой организм, общества — механический агрегат.,.»/! У Шпенглера мы находим, что культура — это «вырастающий из ландшафта организм», а цивилизация — «появившийся вследствие окоченения механизм»-3. У Тённиса ясно сформулирована и идея разложения общества, нашедшая свое развитие в трудах Шпенглера.

Тённис писал: «Классовая борьба губит общество и государство... в результате культура приходит к своему концу»[51]. В данной ситуации, по мнению Тённиса, государство должно «уничтожить общество»[52]. На общие моменты у Тённиса и Шпенглера указывает в своем исследовании Жильбер Мерлио1
Некоторые исследователи обращают внимание на сходство политической социологии Шпенглера с работами Эрнста Юнгера, также заметной фигуры среди немецких консервативных революционеров[53]*. Как и Шпенглер, Юнгер в своей книге «Рабочий» (1932), указывая на исторические немецкие традиции, пытается освободить рабочее движение в Германии от марксизма. Критикуя буржуазию, он считал, что буржуазия по своему духу женственна'1’. Полностью в духе Шпенглера Эрнст Юнгер, по аналогии с солдатом, рисует героический образ немецкого рабочего со своим строгим кодексом чести, дисциплиной, чувством ранга(\ Юнгер призывает не смешивать рабочий класс с так называемым четвертым сословием — городской массой люмпенов и безработных. Эти идеи отчасти были воспроизведены Шпенглером в его работе «Годы решения» (1933).
Консервативные революционеры считали, что Германия призвана сыграть важную историческую роль в борьбе за мировое господство, оправдывая тем самым ее империалистические, захватнические устремления. Мёллер писал: «Владычество над землей — таково средство сохранить жизнь... народу перенаселенной страны. Вопреки всем противоречиям, устремления людей в нашей перенаселенной стране направлены к единой цели: нам необходимо пространство»7. Известно, что Гитлер впоследствии также оправдывал свое нападение на Советский Союз нехваткой для немцев жизненного пространства. Не только эта идея, нашедшая свое развитие в немецкой школе геополитики, но и целый ряд других идей консервативных революционеров были использованы нацистским режимом.

Идея избранности немецкого народа, его духовного превосходства была близка многим консервативным революционерам, к числу которых можно отнести и известного социолога Вернера Зом- барта. «Самая лучезарная особенность нашего мышления, — пишет Зомбарт, — состоит в том, что мы уже на этой грешной земле воссоединяемся с Божественным... Мы — божий народ. Как немецкая птица — орел — летит выше всякой твари земной, так и немец вправе чувствовать себя превыше всех окружающих его народов»[54]. Героический характер немецкого народа, важность его исторической миссии давали, по мнению Зомбарта, немецким политикам право встать выше существующих этических и правовых норм и навязать миру «новый порядок»[55]. Здесь немецкий национализм переходит в шовинизм, когда отдельная нация ставится над всеми другими[56]. Опираясь на идейное наследие Ницше, Вернер Зомбарт, как и Освальд Шпенглер, выступает апологетом войны. Он оправдывает фанатизм как решимость к действию и варварство как примитивную силу молодых народов7'. ,
Хотя Шпенглер не доводил до абсурда идею немецкой национальной исключительности, однако он выступал апологетом агрессивной наступательной войны, которую, по его мнению, диктуют законы выживания в эпоху империализма. К. А. Свасьян так характеризует место Шпенглера в консервативной революции: «Воззрения Шпенглера не поддаются в этом пункте строгой дифференциации, так что приходится говорить о консервативной революции вообще, идеи которой нашли у него если не оригинальное, то, во всяком случае, едва ли не самое яркое выражение»[57].

| >>

↑

Источник: Афанасьев В. В. Социология политики Освальда Шпенглера. 2009

Еще по теме ПРЕДШЕСТВЕННИКИ И СОВРЕМЕННИКИ ОСВАЛЬДА ШПЕНГЛЕРА:

- Внешняя политика и международные отношения - Вопросы политологии - Геополитика - Государственное управление. Власть - История международных отношений - История политических и правовых учений - Общие вопросы политологии - Политика - Политическая философия - Политические исследования - Политические режимы и партии - Политология в Украине - Социальная политика - Социология политики -