Пирронизм

Анаксарх был дружен с Александром Македонским и участвовал в его знаменитом походе. Говорят, что Анаксарх был настолько бесстрастен и умерен в своей жизни, что получил прозвище «Счастливчик». Но кончил он плохо. После смерти Александра Македонского Анаксарх был замучен тираном острова Кипр.

Пиррон был настолько привязан к Анаксарху, что сопровождал его повсюду. Участвовал он и в походе македонского царя вплоть до Индии. В долине Инда Пиррон общался с индийскими философами («гимнософистами»), и Диоген Лаэртский прямо говорит о влиянии индийских философов на Пиррона, которое, однако, не следует преувеличивать.

Скептицизм для Пиррона был не только теоретической позицией, но и своеобразным образом жизни, воспринимаемым нормальными людьми как чудачество, подобное выходкам киников. Однажды, когда учитель Пиррона Анаксарх тонул в болоте, Пиррон прошел мимо и не оказал ему никакой помощи. Естественно, что люди бранили за это Пиррона, но спасшийся все же от утопления Анаксарх похвалил своего ученика за только что проявленные им безразличие и безлюбие. Стоик Посидоний рассказывает легенду о том, как Пиррон, находясь на корабле во время бури, поставил в пример своим встревоженным ученикам поросенка, который и в бурю продолжал спокойно есть и был бестревожен, как и подобает истинному мудрецу.

Пиррон принадлежал к немалой части античных философов, которые выражали свои взгляды только в устном слове и в своих поступках. Поэтому об учении Пиррона мы узнаем от его ученика Тимона, чья информация дошла до нас через Аристокла и Евсевия.

В центре внимания Пиррона старая проблема счастья. Как стать счастливым? Чтобы решить эту проблему, Пиррон считал достаточным ответить на три вопроса: 1) что такое то, что окружает нас? 2) как мы должны к этому окружающему нас относиться? 3) что должно следовать из должного (к тому, что нас окружает и с нами случается) отношения?

Отвечая на первый вопрос, Пиррон по-своему подытожил всю предшествовавшую ему античную философию и пришел к выводу, что все философы почти во всем противоречили друг другу, невольно тем самым доказывая, что мы не можем знать, что такое мир, что такое составляющйе его вещи и происходящие в нем процессы. Всякая вещь есть «это» не в большей степени, чем «то»; все и есть и не есть в равной степени. На провокационный вопрос: «А не умер ли ты, Пиррон?» — Пиррон твердо отвечал: «Не знаю». В мире все относительно, все веши и одинаковы и неодинаковы, постоянны и непостоянны, иначе говоря, они непознаваемы. А из этого следует и наше отношение ко всему, что есть и происходит в мире. Это отношение должно состоять в полном воздержании от каких-либо суждений обо всем этом, и это воздержание (епахэ—остановка, задержка, прекращение, отсюда позднее «эпоха») должно быть полным, т. е. следует воздерживаться не только от категорических, но и от проблематических суждений. А что из этого должно следовать? Та самая бестревожность, невозмутимость, безмятежность, или, как говорили греки, атараксия (— невозмутимость, хладнокровие, спокойствие), которая так понравилась Пиррону в поросенке на гибнущем корабле. Атараксия скептиков лишь внешне похожа на атараксию эпикурейцев. Эпикур шел к атараксии через знание и просвещение. Пиррон же шел к атараксии через отказ от знания. Если Эпикур был просветителем, то Пиррон как бы «затем- нителем», ведь даже скептик Секст Эмпирик не согласился с Тимоном, когда тот сравнил Пиррона с Солнцем: Солнце, возразил Секст Эмпирик, делает видимым ранее невидимое, тогда как Пиррон делает неясным то, что ранее было нами воспринимаемо вполне ясно и отчетливо.

Но можно ли жить во всем сомневаясь? Как во всем сомневающийся может действовать? В деятельности не может быть «и — и», там всегда только «или —или». В ответ на этот вопрос мнения древних расходятся. По одной версии, Пиррон был так же безразличен к своей жизни, как в нашем рассказе он был безразличен к тонущему в болоте учителю, так что от опасности его постоянно уберегали друзья, идущие за ним по пятам. Согласно другой, идущей от скептика Энесидема версии, воздержание от суждений было для Пиррона правилом только в философии, в частных же случаях он вовсе не был неосмотрителен.

Тпиш. Ученик Пиррона Тимон из Флиунта был на сорок лет моложе Пиррона. Годы его жизни 320 — 230. В юности он был танцовщиком. Затем его интересы изменились. Тимон становится учеником Стильпона в Мегарах, позднее учеником Пиррона в Элиде. Конец жизни Тимона прошел в Афинах. Говорили, что Тимон был большим любителем вина. Тимон был не только философом-скеп- тиком, а в сущности, антифилософом, но и сочинителем, автором тридцати комедий, шестидесяти трагедий, а также не всегда благопристойных стихов. Но все это стало погибать еще при Тимоне, так как он сам мало заботился о сохранности своего литературного наследия.

Свое антифилософское мировоззрение Тимон также выразил в художественной форме — в сатирических стихах, силлах, которые некогда мастерил и Ксенофан.

От этих «Силл» сохранились только фрагменты. Но известно, что в целом «Силлы» Тимона состояли из трех «книг» (т.е. папирусных свитков). В первом свитке Тимон пародирует «Илиаду» и рассказывает о логомахии — «битве на словах» между философами. Из этой битвы- словопрения, застрельщиком которой был подстрекаемый богиней раздора Эридой Протагор, победителем выходит Пиррон —учитель Тимона.

Вторая и третья книги «Силл» Тимона написаны в форме диалога Тимона и Ксенофана. Пародируется сошествие в Аид Одиссея («Одиссея»). В Анде безжизненно реют тени умерших, В том числе и некогда знаменитых, но мнимых философов. Подлинен же и там только один — Пиррон.

Для Тимона все философы, кроме Пиррона, — жалкие софисты, а их философия — «зараза пустословия», угодная разве только глупой толпе. Тимон так говорит о философах:

Много теперь развелось в краю многолюдном Египта Книжных писак; меж собою грызутся они постоянно В клетке у Муз..

(так Тимон представляет читателю Мусейон. —А. Ч.).

Всюду блуждает меж них, пустословя, мужам на погибель

Распря, сестра и подруга Победы, убийством живущей,

Бродит, слепая она; гае пройдет, за нею повсюду

Головы чванством набиты и полны надеждою тщетной.

Кто ж их в погибельной распре заставил сражаться друг с другом?

Голос шумливой толпы. Это он, не вэлюбив молчаливых,

Людям послал пусгословья заразу и многих сгубил он

(История греческой литературы. Т. III. М., 1960. С. 372 —373).

Язвительный Тимон называет Сократа «болтуном», «шутником» и «насмешником». Если Сократ чему и обучал людей, то это «хитро- словью». Киник Антисфен —«болтун на все руки» (VI, 18). А Платон в изображении злоязычного скептика всего лишь «самый плоский» и «сладкоголосый болтун». Аристотель —«пышнопустой», его мудрость «нудна».

Стоик Зенон представлен в образе подлой и жадной старухи-фи- никиянки. Она сидит в темном, полном догматического дыма, месте и пытается выловить истину, представленную Тимоном в образе рыбы. Но верша старухи (она же Зенон-стоик) мала. Такой вершей истину не выловишь. Да и есть ли она в этой зловонной реке? Река вырывает вершу из рук старухи-финикиянки и уносит ее. Другой стоик, Клеанф, сравнивается остроумным скептиком с военной стенобитной машиной. Клеанф так же, как эта машина, оглушителен — в своих пустых, бессодержательных речах.

Если Тимон Флиунтский и отзывается о ком-то хорошо, так это о Ксенофане Колофонском и, естественно, о Пирроне.

Ксенофан любезен жестокому тимонову сердцу хотя бы тем, что он некогда изрек, что «всем лишь мненье доступно» («только мнение — удел всех», «над всем царит мнение»). Но мнение —не истина. Истина недоступна людям. Может, конечно, случиться и так, что человек изречет истину. Случайно. Но он ее не узнает в том море лжи и заблуждения, в котором он ежедневно живет.

Однако и Ксенофан Колофонский для Тимона Флиунтского догматик. «Догматически... утверждал Ксенофан... что все —едино, и что бог сросся со всем, и что он шарообразен, бесстрашен, неизменен и разумен» .

Поэтому Тимон называет Ксенофана «полузатемненным». Полностью он говорит так: «Ксенофан, полузатемненный, насмешник над обманом Гомера, если сотворил себе бога, далекого от людей, повсюду равного, безбоязненного, недосягаемого, или мыслию мысль» (С Э. 2. С. 254)

Лишь одного Пиррона Элидского принимает Тимон Флиунтский целиком и полностью, безоговорочно. Тимон так воспевает в своих стихах Пиррона: Пиррон скромен, он не поддается пагубной страсти, которая довлеет над большинством людей, — страсти к славе. Пиррона вовсе не волнует «легковесное племя людское». Он нашел «выход из рабской службы богам», а также «изо всех пустоумных суждений софистов». Пиррон «раскрыл все обманы». Он разорвал цепи мнимых доказательств. Он перестал ломать голову над тщетным вопросом, вопросом «о том, откуда и что происходит».

Этот вопрос некогда задал любознательный беотийский мыслитель- крестьянин Гесиод геликонским музам, "т.е. музам, которые якобы обитали на горе Геликон в Средней Греции (на юге Беотии). Неподалеку от этой горы находилась «безрадостная» деревушка Аскра, где и трудился на своем клочке земли Гесиод — автор поэм «Теогония» и «Труды и дни».

Эпикура ответ муз не удовлетворил. Пиррона не удовлетворяет не только ответ, но и вопрос. Он праздный. И не имеет ответа.

Таков, согласно мнению скептиков, отрицательный итог всей многовековой истории философии в Греции. Как философы ни старались, они так и не смогли открыть истину. Да ее и нет.

Агностицизм скептиков не может быть поставлен им в заслугу. Однако он имел и положительное значение благодаря тому, что остро поставил проблему знания и истины, привлек внимание к философскому плюрализму, который, правда, обратил против философии и философов. Достоинством скептицизма является его антидогматизм. Непосредственно он ведет к агностицизму, учит о непознаваемости мира. Опосредованно же он толкает философскую мысль на поиск критерия истины, возбуждает интерес к проблеме философского знания, его сходства с научным знанием и его отличия от него.