Памяти спинозы

годовщины со дня смерти Спинозы)

В различных местах собрались сегодня более или менее многочисленные кружки людей, чтобы с благоговейной торжественностью отметить священный для науки день и почтить память человека, который поразительным обаянием своих идей покорил дух и сердце многих; этот человек Барух Спиноза, одинокий мыслитель, мученик науки.

Немного найдется героев человеческой мысли, которые в такой мере, как Спиноза, являлись бы неопровержимым доказательством, что нет истинной гениальности и полного расцвета духовных сил без величия характера. Если история философии всегда с некоторой торжественностью останавливается перед именем Спинозы и с особенной любовью распространяется о его значении, то это происходит прежде всего от того, что в нем в такой же степени человек пленяет наше сердце, как философ покоряет наш разум; и этот всеобщий интерес к его личности основан главным образом на на трагичности его судьбы, которую он разделяет с многими, а на возвышающем впечатлении истинного внутреннего величия. Если открытая ясность его мысли может быть чем-либо превзойдена, то непорочной чистотой его характера; в нем нет ни единого уголка, в который могла бы закрасться ложь, и вся его жизнь, деятельность и учение носят на себе печать чистейшей правдивости и глубочайшей убежденности. Та внутренняя уверенность, которая выражается в "математической достоверности" его философских убежден и, вытекает одновременно и из его характера, который имеет прочностью опору в самом себе и со спокойной кротостью идет своим путем .Но эта внутренняя твердость обусловлена лишь тем, что все силы то жизни направлены на ясно осознанную великую цель, и эта правдивость, лучи которой освещают все вокруг него, коренится именно в том, что с юных лет он глубоко и свято чтил истину. Работа мысли была ему одновременно я долгом, и блаженством, и наука была его религией. Последнее, однако, имеет еще другое значение: все мотивы его размышления религиозны в истинном смысле этого слова; глубокая религиозная потребность, неудовлетворения вероучениями положительных религий, составляет психологическую основу всех его научных устремлений; и как все его мышление есть искание Бога, так и его философия в ее законченной форме является перед нами как величественное созерцание Божества: Спиноза "упоенный Богом человек". 98

Это подлинный центральный пункт существа Спинозы, в нем сошлись все нити ею развития и соединились все разнообразные элементы его образования: здесь обнаруживается также его происхождение из народа, который в течение ряда столетий бережет, как драгоценнейшее сокровище, страстную интенсивность своего религиозного сознания. Но богословское образование своего народа, которое юный Спиноза воспринял в раввинской школе, основанной в Амстердаме португальскими евреями, было оттеснено благодаря ряду исторических влияний многочисленными чуждыми элементами. Когда, наряду с изучением пятикнижия, пророков и талмуда, он погрузился в лабиринты каббалистической мудрости, он обнаружил там полное мистического экстаза слияние с бесконечным Божеством, которое от неоплатоников проникло в тайные учения трех монотеистических религий средних веков; с другой стороны. изучая великих средневековых еврейских схоластиков Маймонида. Герсонида, Хаздай Креска, он нашел в них отчасти те же влияния. главным же образом - более ясные мысли Аристотеля; и как бы сильно ни расходились все эти учения в других отношениях, все они были проникнуты той основной мыслью, что слияние с Богом, составляющее цель любви к Богу, может быть достигнуто лишь через познание Божества, через глубокое погружение мысли в тайны En существа. Эта созерцательная любовь к Богу стали основной чертой характера Спинозы; она образует мистическую основу его философствования. Неутомимая жажда этой любви вызвала его неудовлетворенность застывшим формализмом религиозного культа и возвысила его над узким кругом ходячих представлений. А время несло с собой много заманчивого для того, кто хотел вырваться в далекий мир из замкнутости своих традиционных мыслей. Весна европейских народов, которая зовется

99

Возрождением, дала повсюду свежие, полные жизненных сил ростки; и плодотворное во всех областях оживление господствовало прежде всего в самих Нидерландах, на родине философа. Свободное столкновение противоречий дало выход стесненным силам, и все движения времени получили здесь могучий отклик. Новое 1 естествознание, которым увлекалась эпоха, стало здесь предметом т ревностного изучения. С одинаковой живостью культивировались как блестящая тонкость математических изысканий, так и тихая серьезность исследований, покоящихся на наблюдении и эксперименте, а обобщающая фантастическая по своему стремлению ввысь смелость философской мысли овладела лучшими умами. В эту эпоху жажда истины дробила твердыни природы и навстречу ей отовсюду забили свежие ключи: познание природы в ее полноте и целостности - таков общий идеал, к которому стремились, хотя и совершенно различными путями, три великих философа, положивших начало философии Нового времени, - Бруно, Бэкон, Декарт. Когда Спиноза, влекомый жаждой истины, вступил в этот богатый мир научных изысканий и проник в его внутреннюю сущность, эта склонность к естествознанию могла лишь слиться у него с религиозной идеей познания Бога, и, по мере того, как 'и проникали друг в друга, должна была все более утверждаться пантеистическая идея всеединства, позволяющая мечтать о возможности охватить Бога и природу в едином одухотворением вдохновении. В пантеизме, давно уже ему знакомом по типу теологических умозрений, он нашел примирение между своей личной потребностью в Боге и любовью к познанию природы, господствовавшей в его время.

Мы не можем точно хронологически определить, в какое время и в каком порядке элементы миросозерцания того времени проникали в необычайно быстрое развитие Спинозы; однако на основании опубликованного только в нашем столетии раннего произведения философа, так называемого "Краткого" трактата и прежде всего на основании включенных в него отрывков диалогов, относящихся к еще более раннему времени, можно точно показать, что одно из самых первых влияний оказал на него Джордано Бруно мыслитель, который и должен был быть наиболее близким Спинозе в юношеский период его бурного стремления к истине.

100

Если, однако, с другой стороны, установлено, что он получил латинское образование уже в Амстердаме и притом в гуманистическом кругу врача Франца ван ден Энде, то возможно, что на него повлияли и философские воззрения этого круга, свободомыслие которого позднее подвергалось нареканиям. Эти слои были всецело охвачены движением, исходившим от Декарта и, как известно, наиболее широко распространившимся в Нидерландах; врач Людвиг Мейер, ревностный картезианец, а может быть, и Ольденбург - позже мы познакомимся с ними по их письменным и личным сношениям со Спинозой - были близки к этому кругу, Мейер ввел Спинозу в круг естественнонаучных проблем, в частности, в власть механики, оптики и физиологии, следы этих знаний повсюду заметны в трудах Спинозы, хотя он никогда не подчеркивал свою осведомленность в этих вопросах; можно предположить, что людям данного направления не было чуждо и учение Бэкона, а также - и это важнее для развития Спинозы, - что в этих кругах живо обсуждались произведения Гоббса, выходившие в свет около 1650 г. Но каковы бы ни были эти влияния и как бы ни складывались в таких условиях собственные убеждения Спинозы, несомненно одно: испытывая подобное воздействие, он быстро вышел из тесных рамок национальной веры и вызвал те конфликты, которые привели к изгнанию его из синагоги. Из завистливого недоброжелательства единоверцев, которое всегда сопутствует умственному превосходству, и из недоверчивости и раздраженности учителей образовались первые тучи грозы, которая затем, когда он отверг все унизительные предложения, продиктованные ненавистью и фанатизмом, ударила в него молнией отлучения. Протест, написанный двадцатилетним философом, лег, по-видимому, в основу созданного впоследствии "геолого- политического трактата, в котором он рассматривает две силы своей внутренней жизни: религию и науку, и определяет их границы по отношению друг к другу.

101

Правда, нельзя не отметить, что он использовал многие мысли великих еврейских богословов и даже прямо положил их в основу своей работы над этим трудом; нельзя отрицать и того, что в понятном раздражении против нарушителей своего покоя Спиноза, более чем это было оправдано, отвергал некоторую зависимость от еврейского богословия, в которой он все еще пребывал; однако основная мысль этой книги свидетельствует о его полной свободе и самостоятельности; выступая во всей своей оригинальности и величии, он проводит радикальное разграничение религии и науки, отказывая религиозному догмату во всяком познавательном значении, но открывая ему доступ в сферу нравственного воздействия, - и это его самостоятельное деяние. Для того евангелия религии, которое стремится не давать познание, а воспитывать нравственных людей, для того евангелия религии моральности, которое провозгласили Лессинг и Кант, Спиноза проповедник в пустыне.

Однако ограничивая религию в интересах науки, он имел в виду лишь позитивную религию с ее догматами; искренняя, глубокая религиозная потребность в чистом познании Бога по-прежнему оставалась движущей силой его научной жизни, и этот человек, который провел более резкую, чем кто-либо, грань между верой и знанием, сам остался живым свидетельством того, что их общим корнем может быть истинная и чистая религиозность. Лучшим доказательством тому служит неоконченная работа о правильном формировании мышления, которая была задумана как введение в его философию и по своему характеру близка "Размышлениям" Декарта; она раскрывает в форме исповеди последние движущие силы мышления Спинозы. От отдельных благ жизни, сама изменчивость которых обнаруживает их ничтожества, исследование переходят к высшему, единственному истинному благу, к вечному всеединству Бога, и показывает, что человек может достигнуть этого высшего блага лишь посредством правильного метода познания. "Мысли правильно, и блажен будешь ты в познании Бога", - такова мудрость Спинозы.

102

Вот почему он имел право назвать "Этикой" свою законченную систему, рукописный набросок которой был известен членам упомянутого амстердамского кружка уже на 30-м году жизни философа, хотя эта система имела весьма мало сходства с теми морализирующими рассуждениями, которым обыкновенно пытаются придать научность посредством такого названия: ибо истинное познание Божества, которое он старался изложить в этом труде, было для него решением высшей нравственно-религиозной задачи. Его философия есть то, чем позднее назвал Фихте свою философию, - наставление к блаженной жизни.

Однако этой потребностью, которая привела Спинозу к его философии, еще отнюдь не объясняется та своеобразная и в известном смысле чужеродная идея, которую приняло в конечном счете его учение; и историческое исследование должно поэтому более внимательно проследить за происхождением этого своеобразия. Данный вопрос пытались разрешить самыми различными способами1-*. Что любовь к Божеству - основа всех мыслей Спинозы, столь же верно, сколь недостаточно для объяснения его "Этики"; поэтому безразлично, приписывать ли происхождением этой основной мысли евреям или христианам или указывать - и это само по себе совершенно правильно, - что эта мысль присуща обеим религиям. Тому направлению в истории философии, которое стремится конструировать или реконструировать развитие, исходя из отвлеченной идеи, естественнее всего было выводить философию Спинозы из картезианской системы, и учения обоих философов о субстанции давали для этого достаточное основание. Декарт признавал наряду с абсолютной субстанцией мыслящие и протяженные субстанции; Спиноза рассматривал их как модусы единой общей субстанции и превратил мышление и протяженность в ее атрибуты; промежуточным звеном должен был как будто служить окказионализм, который уже лишил отдельные субстанции одного из самых существенных свойств субстанциальности, именно каузального действия, и приписал последнее одному Божеству.

1-)Мы замечаем здесь раз и навсегда, что, согласно назначению данной речи, ссылки на обильную литературу, на которую она опирается или которой она касается в отдельных пунктах, разумеется, опускаются, и знание ее предполагается. Ср., впрочем, о Спинозе соответствующий параграф в моей истории новой философии, т. 1 (2-е изд. Лейпциг, 1899). (русск. пер. под ред. проф. Введенского).

103

Однако набросок "Этики" предшествует наиболее ранним произведениям окказионалистов, и, таким образом; оказывается, что переход от картезианского теизма к пантеизму Спинозы не имел посредствующих ступеней. Пантеизм же считался глубочайшей сущностью учения Спинозы, и даже поныне спинозизм и пантеизм суть для многих равнозначащие понятия. И вот стали искать пантеистических влияний на Спинозу, и одни думали вывести учение Спинозы из каббалы, другие - из Бруно. Но и этого недостаточно: ибо пантеизм есть скорее постановка проблемы, чем ее решение. Если обыкновенному сознанию мысль, что Бог и мир суть единое, кажется ответом, то для философа эта мысль лишь вопрос - вопрос, как надо мыслить это единство; поэтому пантеизм не есть категория, служащая для классификации метафизических систем: его делает таковою лишь дополнение, содержащее ответ на вопрос об отношении единства мира к множественности вещей. С этой точки зрения необходимо подчеркнуть, что учение Спинозы не имеет решительно ничего общего с тем эманационным пантеизмом, который исходит от неоплатоников и образует сущность каббалистических измышлений, и то обстоятельство, что оба учения суть пантеизм, имеет настолько ничтожное значение, что из всех; элементов умственного развития Спинозы этот элемент может быть признан наименее существенным. Что касается сочетания пантеизма с натурализмом, соединения идеи Бога с мыслью о всеединой действующей силе природы, то оно, конечно, составляет важный фактор в происхождении его системы, но отнюдь не исчерпывает ее; ведь такое же сочетание есть и Бруно, вполне вероятно, что в философию Спинозы оно перешло именно от него, и тем не менее между этими двумя системами существует громадная разница.

104

Таким образом, можно легко обнаружить или предположить многообразные связи Спинозы с идеями других философов, однако понять специфическое своеобразие его системы из всех этих элементов, даже из столь гордо провозглашенного синтеза западного и восточного миросозерцания, невозможно. Несомненно, материалом, переработанным восприимчивым духом Спинозы, были: созерцательная любовь к Богу, мистическое учение Джордано Бруно о всеединстве, упоенное созерцание Бога в природе и декартовское учение о субстанции; но все это настолько рано было усвоено им, что невозможно допустить, будто он когда-либо ученически следовал какому-либо из этих направлений, хотя несомненно, в разные периоды тот или иной элемент преобладал в его воззрении. Но спинозизм - нечто большее, чем просто совокупность этих элементов, и для создания его был необходим еще фермент, под действием которого брожение всех составных веществ могло кристаллизоваться в чистое образование его "Этики". Этот фермент обнаруживается, если обратить внимание на отличительный признак пантеизма Спинозы: тончайший оттенок спинозизма, свойство, придающее его пантеизму характер неповторимой оригинальности, это, говоря кратко, - его математический метод. На вопрос пантеизма: "Как относится Божество к отдельным вещам?" Спиноза отвечает, указывая на аналогию с математическими отношениями, и этим объясняются все основные черты его системы; этот ответ и отличает его учение от всех других форм пантеизма. Спинозизм -это математический пантеизм.

Однако прослеживая глубже происхождение этого математического элемента, мы вновь наталкиваемся на Декарта, и он вновь кажется важнейшей исходной точкой спинозистского учения; ибо нет сомнения в том, что из всех философских влияний, которые мог испытать Спиноза, только картезианство могло привести его к математической направленности. Ведь вся реформа философии, к которой стремился Декарт, сводилась к тому, чтобы превратить философию в универсальную математику, и если решающим для характеристики спинозистского пантеизма служит его математическая направленность, то не подлежит сомнению, что обратить внимание на значение математики для философии заставило Спинозу влияние Декарта. Но распространялось ли э влияние и значительно дальше, вызывает тем большее сомнение чем больше мы задумываемся над тем, насколько расходились миросозерцания обоих философов именно в самых существенных пунктах, и чем больше понимаем, насколько различна рол математического мышления в обеих системах. В самом деле, для спинозизма оно имеет не только большее, но и совершенно иное значение: поэтому, если и несомненно, что к математической разработке философии побудил Спинозу Декарт, то творческая оригинальность Спинозы состоит в том совершенно новом и единственном в истории философии способе, каким он, исходя из математического принципа, пытался решить самую глубокую проблему своего мышления.

Декарт не столько искал непосредственное применение математического метода к философии, сколько видел в научном характере математики идеал, к которому должны стремится все остальные науки и прежде всего философия: ясность и точность математического знания, неоспоримость доказательств должны служить образцом для всякого мышления. Напротив, схематичное копирование геометрического метода, которым позднее пользовался Спиноза, было ему совершенно чуждо, и он применил его лишь один раз при определенных обстоятельствах в виде опыта по просьбе своих друзей; одной стороны, он всегда сознавал разницу между абстрактным мышлением в понятиях и математическим развитием мысли и опасность смешения того и другого, с другой - его мышление, как и изложение, аналогичное его значению в истории математики, было по существу аналитическим и могло быть лишь насильственно введено в форму синтетического метода доказательства. Как отличается от этого мышление Спинозы, же с внешней стороны, явствует из того, что он не только соверши это перемещение в своем изложении картезианской философии, но и внедрил в эту тяжеловесную форму собственные мысли.

106

Ибо не может быть, конечно, сомнения в том, то весь тяжелый аппарат дефиниций, аксиом, лемм, теорем, доказательств, короллариев и схолий был и у Спинозы не первоначальным методом, посредством которого он искал и открывал истину, а лишь задним числом созданной формой изложения и доказательства, как это справедливо признал уже Декарт относительно геометрии. Но это излишнее значение, которое Спиноза придавал внешней форме геометрического метода, имело свое более глубокое основание в той теснейшей внутренней связи, в которой для него находилось математическое созерцание с метафизическим мышлением. В этом-то и состоит настоящее зерно его индивидуальности, центр тяжести его системы. Быть может, нам удастся в немногих словах обрисовать существенные черты этого замечательного хода мыслей.

Высшее благо, которое ищет Спиноза, есть истинное познание Бога; но Бог есть всеединство, которое заключает в себе всю природу со всеми отдельными вещами. Эту основную пантеистическую мысль он впитал из множества различных элементов своего образования.

107

Вместе с тем эта задача, которую ставит себе Спиноза, есть абсолютное выражение всякой дедуктивной философии, которая видит во всеобъемлющей основной мысли и в формальных операциях мышления достаточные средства для установления всей совокупности знаний. Проблема пантеизма свелась поэтому для Спинозы к вопросу, в чем заключается та операция мысли, посредством которой из идеи Божества должно быть выведено все познание; и на этой стадии своего развития Спиноза воспользовался в оригинальной и грандиозной форме картезианской мыслью реформировать философию при помощи математики. Существенную параллель этому процессу можно найти в последнем периоде философии Платона; как бы неясны ни были сведения о нем, о его общей тенденции, мы знаем, что ради дедуктивного развития системы идей Платон отказался от чисто логических операций и вместо этого прибег к схематизму пифагорейской теории чисел, которую он пытался сочетать со своими идеалами. И Спиноза не мог надеяться разрешить свою проблему силлогистическим методом: со времени Бруно, Санчеса, Бэкона, Декарта все были вполне убеждены в его бесплодности. Таким образом, сели можно было рассчитывать на удачное разрешение задачи пантеизма на пути дедукции, то для этого оставался лишь один метод - синтетический метод математики (соответственно различию между характерами древней и новой математики, Спиноза пришел к геометрическому методу там, где Платон избрал арифметическую схему пифагорейцев). В математике пространства Спиноза нашел аналогию, соответственно которой он: образовал свой пантеизм. Такова тайна его философии, и "геометрический метод" для него больше, чем название, больше также, чем внешний аппарат доказательства, этот метод составляет глубочайшую черту пантеизма, присущего Спинозе, и только ему одному. Поскольку он - чистейший догматик в кантовском смысле исходил из мнения, что порядок и связь идей тождественны с порядком и связью вещей, то из предполагаемой им возможности вывести из идей Божества путем математического синтеза идеи всех вещей он заключал, что и реальное отношение всеединого Божества к отдельным вещам есть геометрическое отношение, и математический метод превратился для него в метафизическое мировоззрение.

108

Математическое следствие" есть лозунг спинозизма, и связь математических положений он ое ipso*- переносит и на реальные отношения между вещами.

В этом заключается специфический характер спинозистской философии; таков своеобразный, чуждый нам дух, который веет на нас из его "Этики". Такое же впечатление призрачности, которое производил на Аристотеля указанный выше последний период мышления Платона, производит на нас этот геометрический пантеизм Спинозы. Он кажется нам тем более странным, что стоит в вопиющем противоречии к тому мистическому влечению, которое образует психологическую движущую силу мышления Спинозы. Глубокое волнение преисполненной Богом души высказывается в самой сухой форме, нежная религиозность предстает окованной панцирем тесно сплетенных умозаключений, а горячая любовь к Богу проецируется в созерцание, для которого мир потерял свою плоть и кровь и превратился в царстве туманных схем. Особенность развития Спинозы состоит именно в том, что своеобразность его учения вышла из его метода. Исходя из пантеистического учения о Боге-природе, которое он разделял со многими мыслителями, прежде всего своего века, он обращается к геометрическому методу, почерпнутому в работах Декарта, и, продумав его с полной последовательностью до конца, создает из него свою метафизику.

Из этого своеобразного сплава мыслей становятся понятными все черты его учения, которые так резко отличают его от всех предшествующих и последующих мыслителей. Все остальное в его учении можно обнаружить до него и после него, но геометрический характер всего миросозерцания присущ ему одному.

Прежде всего этот метод определяет своеобразный характер "снятия, которое служит Спинозе исходной точкой его мышления. Его Божество по

отношению к миру то же, что пространство для геометрических фигур и отношений.

Тем самым (лат.). 109

Подобно тому как геометр исходит из созерцания пространства и выводит из него все свое познание, Спиноза начинает с созерцания Бога. Интуиция, непосредственно воспринимающая свой объект, - для него высший единственно возможный для созерцания Бога вид познания. Как все геометрические формы обусловлены единым пространством и возможны лишь в нем, так все отдельные вещи выступают у Спинозы в виде образов единой божественной субстанции. Она единственная сущность и заключает в себе возможность всего существующего; и как пространственные формы и законы - ничто без пространства, которое их несет, так и вещи - ничто без Божества, в котором они пребывают и посредством которого они только и могут быть поняты. И как в геометрическом пространстве единство тождественно единственности этого пространства, так для Спинозы субстанциальность Бога исключает субстанциальность всех других вещей. Спинозистская субстанция есть метафизическое пространство для вещей. Но так же, как геометрическое пространство так таковое и созерцаемое само по себе пусто, и божественная субстанция спинозизма - абсолютная пустота, она лишена содержания, лишена качеств, она - простое гипостазирование логической категории, метафизическое ничто. Такова критика спинозизма, которая лежит в основе диалектической игры мыслей во всемирно известном начале гегелевской Логики. Прообраз спинозистского Божества - пространство; если лишить его чувственных определений, то останутся только пустые формы его субстанции, и подобно тому как пространство не есть материальная действительность, то и спинозистская субстанция не есть метафизическая действительность2) 1

Спинозы, с действием паука, ткущим паутину. Но если присмотреться, то обнаружится, что и здесь мы имеем только кажущееся "тканье из себя самого". Ибо после того как в Учении о бесконечных атрибутах было выставлено утверждение, что бесконечное Божество несет в себе вес качества, оба доступные человеческому познанию атрибута - мышление и протяженность, - выводятся не из существа субстанции (так как это абсолютно невозможно), а воспринимаются эмпирически и на основании исторической традиции. Уже здесь отвергнутый опыт мстит этому представителю дедуктивной философии, как и всем другим ее представителям; ибо в свой как будто столь гордо продвигающийся процесс синтеза Спиноза уже последовательно приходит от мысли о вездесущности абсолютной субстанции к тому учению о параллелизме атрибутов, которому суждено было сыграть такую важную историческую роль. С той же мыслью мы вновь встречаемся у Лейбница, после того как всеединое Божество Спинозы раздробилось на бесконечное множество монад, и отношение между Спинозой и Лейбницем удивительно сходно в этом пункте с отношением между основным воззрением философии тождества, которое старается вывести идеальное и реальное из абсолютного как два параллельных ряда, и современным натурфилософским умозрением, которое усматривает в каждом пункте мироздания параллельные процессы движения и ощущения. Впрочем, этот параллелизм таил в себе ряд трудностей уже для Спинозы, в особенности в психологическом отношении (например, при объяснении самосознания), и это заставило его, как в общих чертах показывает его корреспонденция, в последние годы своей жизни приняться за в высшей степени интересную перестройку своего учения об атрибутах: сущность этого нового взгляда заключалась, по-видимому, в том, что Спиноза стал рассматривать протяженность как первоначальный атрибут Божества, на почве которого развивается бесконечный ряд остальных атрибутов и притом так, что в каждом следующем атрибуте в своеобразной форме отражается и потенцируется процесс предшествовавшего, им и должен был объясняться абсолютный параллелизм всех атрибутов.

111

Однако атрибуты служат у Спинозы лишь промежуточным звеном между субстанцией и модусами - отдельными вещами, и главная задача спинозистского геометрического по своему характеру пантеизма заключается в объяснении отношения вещей к Божеству. Ибо если отдельные вещи не обладают истинным бытием, то они могут лишь становиться, и главную проблему всякой монистической и дедуктивной философии от Платона до Гегеля составляет объяснение становления, происхождения вещей из Бога. И здесь у Спинозы на место метафизического происхождения выступает "математическое следствие". Как из сущности пространства вытекают все геометрические формы и отношения, так и из сущности Бога следует весь мир вещей и их законов; он следует с абсолютной, неизбежной, непроизвольной необходимостью и поэтому свобода, случай, целесообразность превращаются для спинозизма в пустые призраки; мир вещей следует не в форме временной последовательности, а в форме вечной обусловленности и таким образом Спиноза требует, чтобы истинное познание постигало вещи как вечное следствие из существа Бога, чтобы оно было мышлением sub specie acterni. Но как пространство не есть действующая причина треугольника или равенства суммы его углов двум прямым, так и спинозистская божественная субстанция не есть реальная, действующая причина вещей. Здесь из мысли Спинозы выпала живая сущность причинности и осталась только ее пуста схема; его natura naturans ) - уже не действующая сила природы, как у Бруно, а лишь пустое пространство, в котором - неизвестно каким образом - выдвигаются и вновь стираются линии, плоскости, тела

^Природа порождающая (лат.).

112

Лейбниц выступил с редкой критикой мертвого схематизма Спинозы, противопоставляя ему свое понятие субстанции как действующей силы. Если мы обратимся к "этике" Спинозы с вопросом, каким же образом из сущности Божества следуют отдельные вещи, то мы не добьемся ровно ничего: в ней постоянно повторяется, что все вещи суть необходимое и вечное следствие из существа Бога, но она не может показать нам процесс этого "следования". Аналогия с геометрией объясняет нам, почему она не может дать ответ на этот вопрос; как из простого созерцания пустого пространства никогда не возникла бы геометрия, если бы каждый человек не имел живых эмпирических знаний пространственных форм, так и из пустого понятия всеединства нельзя развивать мир во всех его индивидуальных проявлениях. Таков глубочайший смысл метафизического уничтожения мира, смысл акосмизма, в котором упрекали Спинозу: в пустом пространстве его субстанции бесследно исчезли индивидуальные вещи, образующие реальный мир.

Поэтому, вместо того чтобы действительно показать происхождение всех вещей из божественной сущности, Спиноза ограничивается тем, что показывает строгую необходимость, с которой в системе мира отдельные вещи обусловливают друг друга, причем он исключает всякую телеологию и последовательно проводит идею математического следствия; под этим углом зрения он развивает свою физику аффектов и страстей, свою физику государства; первую - под влиянием Декарта, вторую - в большей степени под влиянием Гоббса. Однако и здесь способ представления этой взаимной обусловленности отдельных вещей носит математический характер; в понятии "детерминация", которое играет здесь главную роль, представление о каузальном определении и воздействии и представление о геометрическом ограничении , незаметно переходят друг в друга; и как геометрическая фигура есть то, что она есть только благодаря своим границам, которые отделяют ее от других фигур, так для Спинозы взаимная обусловленность отдельных вещей означает в сущности то, что каждая отдельная вещь есть то, что она есть лишь вследствие совокупности остальных вещей, т.е. того, что не есть она сама. 113

Так на геометрическую аналогию опирается и метафизическое положение "omnis determinatio est negatio" ; и вообще вся в высшей степени своеобразная спинозистская теория отрицания, которая развивалась, впрочем, и Лейбницем в его "Теодицее" и была опровергнута только Кантом в работе об отрицательных величинах.

От этого учения спинозизм переходит к этико-религиозному заключению, общему для всех мистических систем. Всякая конечность есть недостаток и несовершенство, ибо она есть отрицание: всякая конечная вещь положительна, поскольку она не есть сама субстанция, поскольку она "детерминирована" другими вещами. Эти понятия позитивности и негативности Спиноза заимствует из учений аристотелизма, перешедших в различные позднейшие направления и, соединив их с понятиями активности и пассивности, развивает, применяя их к психологии и этике, свою прекрасную теорию преодоления страстей мышлением. Но так как совершенствование конечного всегда состоит лишь в преодолении негативного и в развитии позитивного, так как Бог есть единственная полная позитивность, то этот идеал совершенствования означает для Спинозы не что иное, как погружение духа в Бога. Так возникает учение об amor intellectual quo Deus se ipsum amat*), о слиянии мыслящего духа с Богом, котором человек обретает свою свободу и блаженство и которое есть не что иное, как действие в нем Бога. Удивительно трогательна видеть, как Спиноза вновь поднимается из серых, туманны абстракций своей математической системы к этому яркому, горячем пламени своего чувства Бога, как он с последним "следствием" свой геометрического метода открывает тайну своего сердца и придай систематическое выражение тому мотиву мышления, который волнует его в глубине души.

^Всякое определение есть отрицание (лат.).

^Интеллектуальная любовь, которой Бог любви самого себя (лат.) 114

Если мысль, что стремление созерцая Бога есть действие в нас божественной силы, составляет "последний вывод его мудрости", то он - этот обычно столь одинокий и чуждый всему мыслитель - выступает перед нами в согласии с

философским и религиозным мышлением тысячелетия, в конце которого он пребывает; и прослеживая, каково было философское происхождение этой мысли, мы обнаруживаем в бесчисленных изменениях все тот же платоновский єрю<; . Если Аристотель стремился превратить пламенное молодое воодушевление, с которым Платон обратился к этой мысли, в спокойное наблюдение votii; лоіпті%6<; ), то во времена религиозного томления и прежде всего умозрений неоплатоников ему был придан характер религиозного экстаза, и эти три формы различным образом проходят через все философские системы средневековья; та же мысль вновь возникает, согретая глубоким чувством, во всех мистических учениях Нового времени; мы обнаруживаем ее в "искре" Майстера Экхарта, в Богоподобии Якоба

sjs sjs \

Бёме, она - тот svoico furore ) , который пронизывает беспокойную жизнь Джордано Бруно, и очищенная в ясном созерцании она - amor intellectualis ' Спинозы.

Так философия Спинозы завершается глубоким и благоговейным постижением той же мысли, которая в виде неудовлетворенного стремления присутствовала, в начале его мышления и определила его судьбу. Симфония развития его мыслей находит свой завершающий отзвук в своем основном религиозном тоне; мыслительная любовь к Богу мира - наиболее зрелый продукт его философии, так же как ее основание и начало. Тем самым и мы вернулись к началу нашего исследования, которое исходило из тождества духа и характера Спинозы и завершилось постижением тождества его жизни и его философии.

;Эрос (греч.).

) Ум творящий

) Героический энтузиазм (ит.).

:>; :>; :>; ,

; Интеллектуальная любовь (лат.). 115

Ни об одном философе нельзя с большим основанием, чем о нем, сказать, что его жизнь соответствовала его учению; от его жизни веет тою же упоенною Богом любовью, которая образует основу его мыслей. Он мыслит Бога - и мир в его глазах превращается в бессодержательный призрак; он жаждет Бога - и вещи этого мира уходят из круга его вожделений. Он проникнут одной лишь страстью мышления; он хочет лишь познать Бога, и мир для него ничто. Он хочет только одного: "Noli turbare circulos meos!" ; Правда, в этой содержится некоторый эгоизм мысли, недостаток реально жизненной силы; но он вырастает у Спинозы из глубокой убеждения, что страсти и вожделения мира способны лишь затемнять взор, стремящийся уловить сияние Божества, и что душе, которая стремится вместить в себе чистую любовь к Богу, необходимо быть свободной от всякого другого желания. "Блаженны чистые сердцем, ибо они узрят Бога" - такова тема жизни этого "атеиста", и развитие этой темы сводится к тому отсутствию потребностей, к той беззаботной независимости, к тому полному бескорыстию, которые, подобно чистейшей поэзии тихого нидерландского натюрморта, обвевают его внешнюю и внутреннюю жизнь. Поэтому он признает лишь ту практическую деятельность, которая нужна для удовлетворения необходимейших потребностей; робко избегает он шумного мира; w отказывается преподавать свою философию с кафедры, и после первого тяжкого испытания, которое достаточно ясно показало ему нерешительность также тех, кто называл себя его друзьями, он ждет признания своих трудов только от потомства. В этой чисто самодовлеющей жизни нет и тени неспокойной и страстной лихорадки реформ авторства; Спиноза не считает, что "способен научить мир чему-либо, улучшить его и обратить его в свою веру ); ней нет следа стремления к дешевой общеполезности, которое легко могло бы быть подсказано ему условиями его времени и его страны; ' Не прикасайся к моим кругам (лат).

; Цитата из гетевского Фауста: "КОППЄ was lehren, die Wen zu bessem und bokehren". - Прим. пер. первого издания.

116

Спиноза, который стоял на твердой почве религии, так свободно относился к существующим религиям, был совершенно свободен от того незрелого прозелитизма неверия, который суждено было видеть позднейшим поколениям; ибо у него не было того фарисейства неверия, которое торжествует в наши дни и в детском ослеплении бьет себя в грудь, восклицая: "Благодарю тебя, материализм, что я не таков, как эти верующие!" . Ничего этого нет у Спинозы, и в этом сказывается не его гордость и презрение к людям, а лишь глубокое чувство полнейшего одиночества. Разлученный со своей семьей и со своим народом, без друзей, не будучи ни гражданином какого-либо государства, ни членом какой-либо религиозной общины, он являет нам чистый образ той отрешенности, на которую осужден гений в этом мире. Царство его не от мира сего; оно - мир науки; наука для него - божественное освобождающее и спасающее, и вся жизнь, как и его учение, есть лишь апофеоз науки; сам же он - герой науки. Отсюда проистекает и та глубокая серьезность, которая отражается в его чертах. Вряд ли можно назвать ее меланхолией, ибо для него отречение уже не было скорбью. Это не усталые, искаженные черты современного пессимизма, это истинное выражение античной "атараксии"; это и не величественный трагизм мученичества, ибо никто еще, вероятно, за исключением Сократа, не переносил тяжелый рок непонимания и преследований с меньшим пафосом, чем Спиноза. Кротостью и благостью полна эта жизнь до самой смерти, и отмеченная черта серьезности проистекает лишь из глубокой правдивости, с которой он наблюдает за игрой жизни: ибо истина есть серьезность. И к этому выражению серьезного спокойствия присоединяется еще одна черта - труд; правда, не тот труд, который мозолит руки, но самый тяжкий и мучительный труд работа мысли. Так стоит перед нами эта жизнь мыслителя, полностью посвященная истине, и в этом именно и заключается возвышенность ее тихого величия. Трудно, говорят, умереть за истину, но еще труднее жить для нее.

; Парафраз евангельского Текста (Лука 18, 11: "Боже! Благодарю тебя, что я не таков, как прочие люди..."). - Прим. пер. 117