ПОЛИТИКО-правовые признаки империи как особой формы государства делают необходимым исследование и объяснение проблемы имперского суверенитета как своеобразного порядка организации и осуществления верховной власти, весьма отличающегося от того, который существует при других государственных формах.
Исходя из идеи суверенитета он всегда утверждается в противоположность суверенитету других государств. Это подтверждается и практикой государственного строительства. Конституируя себя в качестве государства, определенный народ или нация выделяют из своей среды собственную верховную власть, которая на занимаемой этим народом территории и по отношению к ним обладает рядом исключительных (суверенных) полномочий. Суверенитет выступает здесь тем необходимым критерием, который дает возможность отличить государство от других публично-правовых союзов, ограничить сферу властвования каждого государства как субъекта суверенной власти в пределах своей территории от сферы власти других государств574. Все это относится и к империи. Но если подходить к империи только лишь с подобными мерками, то в этом случае само ее понятие и выделение среди других государственных форм «становится излишним»575. Конечно, империя имеет очень большую территорию, объединяет в своих обширных границах множество наций и народов, но если не брать во внимание особенности государственного устройства империи, статус отдельных ее частей, то при поверхностном взгляде может показаться, что имперская верховная власть располагает по отношению ко всем им теми же самыми полномочиями, которые имеют тот же самый источник, что и в любом другом государстве. Тем более, что практически все исследователи, занимающиеся проблемой империи, подчеркивают сугубо централизованный характер имперской организации, наличие сильной и полномочной верховной власти как центра нормативного и сугубо управленческого воздействия, обширные прерогативы носителей суверенного верховенства. Империя и другие формы государства имеют много общего. Империя есть государство во всех смыслах. Во внешнем отношении — поскольку она противостоит другим государствам и над ней нет более высокого охватывающего ее политического целого. Во внутреннем отношении она обладает практически всеми признаками государства: собственным аппаратом власти и управления, казной, правовой системой и т.д. Однако она есть, как это было указано, и нечто большее, чем государство, а именно, государственная форма определенной цивилизации. Поэтому при анализе имперского суверенитета необходимо иметь в виду, что он «формируется в рамках определенной цивилизационной традиции, взятой в ее целостности»576. Более того, империя всегда есть конкретная форма определенной политико-правовой традиции, питается ее культурными корнями и трансцедентными, религиозными по происхождению идеями. «Империя является Империей лишь представляя собой имманентную духовность»577, она опирается на такие метафизические категории, в которых только и выявляет себя действительная сущность имперской верховной власти, как реальное проявление ее суверенитета. «Тем или иным путем, сознательно или бессознательно» империя возвращается к древнему языческому религиозному пониманию верховной власти как «солнечному синтезу королевского и жреческого», светского и духовного, что воплощается в понятии «Священной Империи». В ней присутствует «идея божественного короля-суверена, «живого закона на земле», сакрального властелина»578, объединяющего в себе оба начала. Именно в традиционных обществах Древности и Средневековья было принято признавать священный характер верховной власти империи (как и любого другого государства). Слово «суверенный» обозначало здесь «нечто смежное с сакральным»579, а сама верховная государственная власть являлась одновременно общественным авторитетом (autorites), обладая духовным и нравственным превосходством по отношению к подданным и гражданам. В религиозно-мифологических традициях настоящей, подлинной властью обладает лишь тот, кто имеет качества высшего превосходного. На политическом уровне — это тот социальный субъект, который служит носителем и выразителем некоторых положительных идей и идеалов, соответствующих духу данной исторической эпохи. Качеству «высшего» придается в данном случае самое широкое значение во всех его физических и духовных смыслах580. Но для того, чтобы это качество высшего было едино с верховной властью, чтобы последняя в своей деятельности могло опираться на свое реальное превосходство, она должна быть обращена к метафизическому, трансцедентному уровню, единственно дающему ей основание и узаконение в качестве высшего, независимого, первичного принципа581, являющегося основой ее права на отправление своей генеральной функции — суверенного (самостоя- \ ° тельного и независимого) принятия решении по управлению государственным целым. В этом смысле имперская модель суверенитета позволяет совершить прорыв к почти забытым религиозно-мифологическим характеристикам государственности582. Имперская верховная власть должна пониматься, и исторически она так всегда и понималась, как власть сакральная, «священная, призванная установить институциональную связь, между мирами горним и дольним. И только ощущаемый в качестве подлинного контакт с миром горним легитимизирует империю в сознании ее подданных»1, делает ее священ - ной, сакральной. Сакральность и священность есть общий имманентный признак подлинной верховной власти, позволяющий ей устанавливать и поддерживать государственно-правовой порядок без принуждения и насилия, во всяком случае, постоянного или длительного. Поэтому могущество империи «не означает чисто материальную силу», ее господство «вовсе не идентично насильственной власти», оно осуществляется более тонко с помощью идей («идей — сил мифов») как принципов, направленных на пробуждение энергии, социальных движений и течений посредством различных моральных, эмоциональных, религиозных и традиционных видов внушения, могущих воздействовать на массы»583. Этим совсем не отрицается принцип принудительности власти, полезность и необходимость применения насилия, но лишь там и тогда, где и когда в этом появляется действительная нужда. Когда империя в своем движении наталкивается на затвердевшие и отжившие социальные формы и образования (религиозные, политические, правовые, экономические), которые нужно преодолеть, поглощая и включая в свой состав, когда необходим акт первичного, направленного, организующего вмешательства в хаос различных неорганизованных, бунтующих сил и структур — насилие и принуждение применяются имперской властью как вполне адекватные и органичные средства. Но в этом случае использование силы является лишь инструментом и рассматривается как рудиментарная, подготовительная фаза для установления должной иерархии и подлинных отношений властвования. Поэтому в периоды наивысшего расцвета имперского организма принуждение и насилие в нем становятся почти неощущаемыми, невидимыми; «мир подчиняется им, как ему кажется, добровольно и с готовностью, но в этом как раз и заключается высшее качество власти»584. Таким образом, эффективность имперской власти заключается в ее добровольном (в основном) признании со стороны всех составных частей империи и ее подданных (граждан), в том, что она не воспринимается ими как произвол и насилие. Фундаментальную основу такого подхода составляют восприятие ими основополагающих мировоззренческих установок и идей, господствующих в империи, вера в законность и справедливость имперского политико-правового порядка, легитимация (призна- \ ° ние) верховной власти империи как выразительницы положительного принципа авторитета, способного обеспечить консенсус, социальный мир, согласие и стабильность в многообразном и разнообразном этническом, религиозном, правовом и т.д. поле имперской государственности. Империя всегда есть государство идеократическое (или даже теократическое), имеющее свою систему ценностей, убеждений, «свою идею-правительницу»585 (религиозную или этическую), и эта главная, доминирующая черта обусловливает остальные особенности и признаки имперской государственной организации. Так, главная идея и цель существования Византийской империи заключалась в том, чтобы нести Христову веру по всему миру, укреплять христианскую Церковь и жить по христовым заповедям. Остальные принципы организации всей жизни империи вытекали из этой цели586. Отсюда вытекает, что роль и назначение верховной власти империи, ее функции и полномочия могут быть адекватно определены лишь в традиционном и неотделимом от религии или господствующей идеологии понимании. Кроме того, необходимо иметь в виду, что помимо официально господствующей идеологии (религиозной или этической) империя в процессе своего формирования и развития порождает свою собственную идею. «Империя, чтобы стать самодостаточной в земном мире, — пишет по этому поводу И. А. Исаев, — должна выразить собственную идею как особую форму духовности»587, которая легитимирует имперскую верховную власть и имперский порядок сама по себе помимо официальной идеологии. Зарождение этой идеи происходит в Римской империи, где складывается концепция «вечного Рима» как великой всемирной державы, величие которой являлось производным не от священного характера царской власти, личности правителя, но от священной сущности самой римской государственности. Представления о совершенстве своего строя постепенно трансформировались в идею провиденциальной предназначенности Римской империи, несущей «мир и порядок», справедливость и законность всем народам, и ее священного характера, как находящейся под постоянным покровительством Богов идеального государства588. С принятием христианства Римская, а позднее и Византийская империи начинают представляться неким метафизическим царством, обозначенным образом и символикой Рима, и в эту сакральную империю включаются и христианство, и сам Христос, вследствие чего она ассоциируется с земным Раем589, прообразом Царствия Небесного на земле. «Христианская церковь входит в уже существующую империю, воспринимает ее организацию и жизнь, постепенно наполняя языческие правовые и политические формы и институты новым светом христианского идеала»590. Империя не только утверждает христианство в качестве официальной государственной религии, что дает ей ясную и постоянную религиозно-нравственную опору и более прочную и устойчивую легитимность. Она заимствует у него идеи космичности, вселенс- кости, единства и переносит их на все пространства своего властвования. В общественно-политической жизни Византии происходит совпадение исторической религиозной миссии православия с геополитической миссией империи. Именно поэтому Византийская империя представляет собой совершенно уникальный образец имперской организации, обладающей совершенно специфическими свойствами и особенностями. Здесь произошло сращивание государства с общиной верующих, его воцерковление, где консенсус правоверных являлся одновременно церковью, государством и нацией. Империя выступает воплощением единства христианского мира, а императоры — его главы591. Но православие не убило и не поглотило собой имперскую идею, а только обогатило ее, придав ей теократический характер. Имперская идея настолько укрепилась в византийском сознании, что многие императоры вели длительные и тяжелые войны, преследуя своей целью восстановление целостности всей Римской империи в полном объеме. Ведь отдельные народы и государства сами по себе не смогут выйти из состояния политической анархии, всегда будут враждовать, искать новых приобретений, и поэтому войны между ними неизбежны. Чтобы положить им конец, уничтожить саму причину всяческих войн и конфликтов, необходимо, как об этом писал Данте, «чтобы для благоденствия мира существовала монархия, или единственная власть, именуемая империей»592. Таким образом, уже в ранний период господства христианства империя формирует собственную, вполне разработанную, концептуальную идею и собственную сакральность, которые многое воспринимают и заимствуют у религии, но имеют вполне самостоятельное и даже приоритетное значение. Именно этим объясняют факты конкуренции религиозной (католической) и имперской идеологий в средневековой Европе, коммунистической и почвеннической (национально-государственнической) идеологий в СССР, антихристианство германского «Третьего Рейха», борьба с конфуцианством в маоистском Китае и др. В конечном итоге, империя «не может признавать никаких организаций, обладающих преимуществом по сравнению с ней самой в духовных вопросах»593. Поэтому имперская (политическая) и идеологическая (церковная, религиозная) Власти никогда не сливаются воедино «(даже в символической фигуре византийского базилевса), сохраняя за собой автономные сферы собственной юрисдикции: когда имперская власть обращается за легитимацией к власти церковной, она рассматривает это действие как фактор дополнительный и второстепенный, который не столько порождает ее суверенность, сколько усиливает ее»594. Отсюда становится ясным, почему, когда в Новое время в результате секуляризации и постепенной утраты религиозных ценностей материально-пространственный, геополитический аспект импер ской организации становится преобладающим, а сама империя все более утрачивает образ Небесного Града, идея империи не умирает и она продолжает рассматриваться большинством своих граждан как цель исторического процесса, панацея от бед смутного времени, как идеальный миропорядок, изначальным предназначением которого являются законность, справедливость и всеобщее согласие. Это дает основание рассматривать любую империю как государство, носящее в большей или меньшей степени традиционный и органичный характер. В теории традиционализма органичным считается государство, суверенное единство которого носит «не просто политический, но скорее духовный, — а зачастую прямо религиозный — характер». Сама область политики в узком смысле формируется и держится в нем единой идеей, общей концепцией, что находит свое отражение в мышлении, обычаях, искусстве, праве, культуре и способах хозяйствования595. Именно мировоззренческое единство, некая общая духовность имперского сообщества позволяют достичь политической интеграции различных гетерогенных во многих отношениях территориальных частей империи, а не их подавления и разрушения. Отсюда происходит многообразие и разнообразие политических и административных статусов различных периферийных частей империи, существенная децентрализация политико-правового характера в управлении, которые являются ее отличительными признаками, а также особые формы и методы правления и контроля над населением и в отношениях с отдельными периферийными сообществами.
Родовым признаком империй являются непрямые формы и методы властвования (правления)596. Верховная власть империи (имперский центр) всегда осуществляет непосредственное политическое и административное управление какой-то, иногда достаточно обширной, частью территории — национальным ядром имперской организации и некоторыми наиболее важными на данный момент региональными подразделениями. Что касается остальных периферийных частей империи, то по отношению к ним имперский центр совершает достаточно жесткий внешнеполитический, военный и финансовый контроль, но вполне мирится или позволяет существовать как минимум двум важным элементам непрямого правления: 1) сохранению их государственного либо иного политического статуса (полусуверенный член союза, протекторат, субъект федерации, автономное образование), что предполагает установление особых нормативных соглашений о форме и характере взаимоотношений с каждой из них или какой-то их группой; 2) признанию их формальной независимости, существующего в них образа правления, результатом чего является реализация имперской власти через посредников, которые пользуются в пределах подведомственной им территории значительной автономией во внутреннем правлении взамен выполнения ее воли в вопросах внешнеполитического, военного и налогово-финансового характера. Тем самым имперская верховная власть и юридически, и фактически осуществляет в отношении целого ряда территориальных образований, находящихся в ее составе или в зоне ее влияния, не все, а лишь некоторые, хотя и весьма важные, суверенные права и прерогативы. При этом суверенный контроль имперского центра в указанных сферах совсем не обязательно предполагает формальное включение таких территорий в состав империи на правах субъекта федерации автономии, в роли колонии и т.д. Так называемые социалистические страны «народной демократии» не были частью СССР, но частью «империи Кремля» они, безусловно, являлись. То же самое можно сказать о многих союзниках США по блоку НАТО или о римских федератах эпохи республики и ранней империи. Суверенные прерогативы имперского центра в отношении внешней политики позволяют ему достаточно эффективно контролировать и внутреннюю политику своих «союзников», протекторатов и сателлитов непрямыми методами, при помощи установления и навязывания им определенной политической программы действий, практически без использования прямого принуждения и насилия. Случаи, когда Древний Рим, послевоенный СССР или современные США «вынуждены были прибегать к прямой военной интервенции для удержания своего контроля, были не столько апофеозами их мощи, сколько провалами их обычной политики непрямого контроля»597. Таким образом, реализация имперского суверенитета с необходимостью предполагает достаточно жесткие отношения иерархической субординации между имперским центром и периферийными частями империи при решении вопросов внешнеполитического характера и достаточно мягкую координацию — согласование деятельности относительно автономных политических единиц для обеспечения их гармоничного функционирования в рамках единой имперской системы — при решении всех или многих иных вопросов. Но в любом случае координация, осуществляемая имперским центром, всегда носит вертикальный, императивный характер. Координация выступает здесь скорее формой, в которой происходит принятие решений, чем реальным методом определения их конкретного содержания. В этом проявляется основной политико-правовой признак империи — единство политического пространства и единство имперского суверенитета, его незыблемость по отношению к внешнему миру как исключительной сфере деятельности имперского центра. «Вовне империя всегда выступает как единый субъект, как «юридическое лицо», органы которого выражают интересы всех составляющих это лицо субъектов»598. Причем никакого акта массового представительства, репрезентации и делегирования здесь не происходит. Оно может иметь место, а может и не иметь. Поэтому имперский центр, представляя вовне все включенные в империю части, наглядно демонстрирует лишь тот факт, что единство ее лица обусловлено исключительно только единством самого представителя (верховной власти империи), но отнюдь не единством представляемых, которого реально может и не быть, особенно на самой дальней периферии, где границы подвижны и неустойчивы, а реализация суверенитета (решений верховной власти) носит дискретный и маргинальный характер. По-существу, фактически, за высшим государственным органом империи всегда и в полном объеме сохраняется вся полнота верховной власти при решении вопросов общегосударственного (всеимперского) значения. Наличие специфических территориальных единиц с особым статусом, включающим элементы конфедера- лизма, федерализма, политической автономии и самоуправления, не создает существенных предпосылок для полной федерализации или конфедерализации политико-территориальных отношений. Империи, вступавшие на этот путь, быстро разрушались. Поэтому, какой оы широкии характер ни носила политическая и административная самостоятельность отдельных регионов империи, они всегда находятся под суверенным надзором и контролем верховной власти, откуда и происходит институт наместников, прокураторов, генерал-губернаторов, пользующихся на подконтрольных территориях большой свободой усмотрения, хотя нередко функцию обеспечения имперских интересов на подведомственных территориях хорошо исполняют сами местные, изначально существующие здесь, структуры власти, принимающие имперскую политическую программу и становящиеся проводниками ее политики. Относительное многообразие статусов таких территорий, как и их относительная самостоятельность, могут быть тем шире, чем более духовным (идейным, культурным, интеллектуальным, моральным) и в некотором роде трансцедентным характером обладает объединяющий их суверенный имперский центр, чем могущественнее его верховная уравновешивающая сила и его глубинное влияние. И в этом смысле любая империя в лучший период своего существования проявляет основополагающие качественные черты, свойственные традиционной теократической государственности. Реальным основанием ее суверенитета, признания обязательного характера решений ее верховной власти служит не система демократического представительства и не ее правовая форма (как вид легальной, рациональной осмысленной легитимации), а вера в жизненную силу господствующих в империи идеалов, ценностных ориентиров, а также нравственные качества непосредственных носителей верховной власти, которые являются сакральными фигурами, основателями имперских традиций. Именно они символизируют священный характер империи, воплощая собой имперскую идею. Они формируют положительный принцип авторитета самого института верховной власти, а не отдельных носителей. В империи, даже при самых неограниченных формах единоличной власти, обожествлялась не столько личность императора, сколько его место и официальное положение в государстве. Поэтому империя при любой форме правления сильна именно своей государственнической, этатистской традицией, а не лично-деспотической властью. Естественно, что имперский суверенитет невозможен без признания верховенства власти империи со стороны всех входящих в нее народов, государственных образований и их правительств. Но такое признание неразрывно связано с принятием имперского дискурса, подчинением духовному идеалу имперской нации, как выразительнице этого идеала и строительнице имперского сообщества наций. Имперский суверенитет основывается на признании ценности самой идеи империи, уникальности и неповторимости той миссии, которую имперская организация несет другим народам и странам, и вере в необходимость этой миссии. В свою очередь, Верховная имперская власть олицетворяет и символизирует и саму империю и ее миссию, выступая тем первоначальным принципом, из которого проистекает и от которого полностью зависят существование имперского организма и его нормальное функционирование. В этом смысле верховная власть империи есть глубоко символическая власть, «поскольку источник ее глубоко скрыт и непознаваем»599, а вся конструируемая ею реальность имперской организации — имперский суверенитет, имперский порядок, многообразие статусов различных территориальных частей, соединение и подчинение этого многообразия единому принципу — выступает как продукт ее волюнтаристского созидательного действия, сродни «божественному акту творения». Если сама империя уподобляется в сознании ее граждан и подданных Царствию Небесному или Божественному граду, то ее верховная власть знаменует собой центр этого града, центр его бытия, и отождествляется с Божественным Первоначалом. В соответствии с символикой Божественного града в традиционных учениях резиденция верховной власти, «дворец, в котором пребывает царь и откуда он правит всем, является центром или сердцем города, его основной частью, в которой все остальное есть в некотором роде всего лишь (его. — Г. Н.) продолже ния или «расширения»600. Однако остальные части града (в нашем случае — империи) и его подданные никогда не пребывают в состоянии абсолютной зависимости от центра (дворца, царя), который управляет всеми посредством «бездеятельного» действия или «деятельного недеяния» и подчинение которому является лишь непосредственным следствием одного его присутствия601. Символический компонент суверенитета империи основывается, таким образом, на идее сходства, аналогии между Небесным и земным градами, что, впрочем, не всегда предполагает внешнюю похожесть, поскольку «символ — это образ, имеющий какое-то внутреннее значение и скрытый сокровенный смысл»602. Символика империи тем самым непосредственно транслирует божественное в области земных отношений, вне зависимости, отдаем мы себе в этом отчет или нет. Царство Божие и его иерархия служат здесь идеальным аналогом для устроения земной империи, а образ Отца Небесного становится архетипом ее верховной власти, несет в себе образ справедливого царя или «Императора, приносящего счастье» (трега^г ?еНх). Тем самым «настоящая империя» персонифицируется в личности императора, выражающей ее единство, законность и универсальный, справедливый правопорядок. Так суверенность верховной власти начинает совпадать с ее легитимностью. Верховная власть начинает выступать в имперском пространстве не только как политический, но и как духовный, культурный центр, контролирующий множество других вторичных политических и культурных центров, что является одним из признаков империи. Но точно так же в древней сакральной географии локализировалась некая «высшая область», «Святая Земля», Мистическое Туле, «белый остров» (именно этот цвет олицетворяет духовную власть), которые символизировали саму священную традицию и выступали метрополией целой части света603. Таким образом, вся территориальная, институциональная, правовая и культурная структура империи, располагаясь уже в мате риальном, географическом пространстве, скрывает в своем подтексте мифологическое и религиозное. Теология и мифология внешне могут не проявлять себя в политической организации империи, хотя в действительности они просто распыляются и растворяются в секуляризированных по видимости институтах и структурных подсистемах имперской организации. Сама она является для народов, ее населяющих, неким зримым образом метафизического, идеального царства, а сформированная имперская традиция власти и управления выступает модификацией первозданной политической традиции, наилучшим образом приспособленной к их настоящему менталитету и условиям существования. Поэтому верховная власть в имперском пространстве представляет собой институциональное соединение политической и военной мощи, а также сакральной силы. При этом политическая и военная мощь является внешним признаком имперской системы реализации верховной власти, а ее сакральность и духовное превосходство воплощают ее внутреннюю сущность, позволяющую принимать ей свои решения и проводить их в жизнь без принуждения и насилия, добиваясь их добровольного выполнения посредством одного лишь слова. Источником такой верховной власти как реального проявления и выражения суверенитета империи является сила метафизической (религиозной или псевдорелигиозной) идеи, которая лежит в основе имперского строительства: достижения Царствия Небесного, построение рая на земле (коммунистического или либерально-демократического) и т.д. Источником суверенитета империи выступает и сама идея империи — цивилизаторская миссия, введение обычаев всеобщего мира, законности, справедливости и порядка и т.д. В этом смысле суверенитет империи есть превращенная, преображенная и легитимизированная форма верховной власти, подчиненная метафизической власти «идей сил мифов» (Ю. Эво- ла), имеющих истоки в области трансцедентного. В онтологическом же, чисто материальном — политическом и правовом плане — она не имеет производного характера и не знает ни территориальных, ни правовых границ. Поэтому, по крайней мере логически, империя всегда начинается с императора (собственно верховной власти), который стоит между логосом (знанием, словом, законом) порядка империи и хаосом бесформенного бытия, угрожающим империи из-за ее границ. Внешний суверенитет империи всегда произволен от внутреннего и находит свое воплощение в наличии устойчивой верховной власти. Такая верховная власть есть по своей сущности и природе самодержавие. Несмотря на то, что термин «самодержавие» и производные от него — «самодержец», «единодержец», «самодержавный государь» — закрепляют за носителем верховной власти право на полноту обладания всеми суверенными прерогативами, т.е. на все виды власти в государстве, они вовсе не тождественны понятию абсолютизма (деспотизма, самовластия и т.д.). «Самодержавие есть обладание властью в силу собственного могущества»604. В этом слове при первых же звуках «угадывается внутреннее усилие, духовный труд», идущий из самых глубин человеческой природы. «Это слово преисполнено бесконечного величия, порождаемого усилием воли. «Самодержавие» — это опыт постоянной самоорганизации и удерживания себя в центре мировых событий»605, что в общем-то и является программой-минимум для любой империи. Идея самодержавия, как форма реализации идеи империи, с очевидностью находится за пределами политико-правовых отношений и выражает отношение государства и его верховной власти к области сакрального. Только обоснование сакральности и идейности самодержавного правления позволяет представлять его как всеобщую необходимость и практически единодушно принимать его, подчиняясь его велениям.