Защитить свободы Введение

Иногда спрашиваешь себя, что же Европа принесла миру такого специфического, присущего только ей? Наилучшим ответом, скорее всего, будет следующий: понятие объективности. Все остальное можно вывести из этого понятия: идею личности и свободы личности, общее благо и то, как оно достигается в частных интересах; правосудие как поиск справедливости (в противоположность мести); научную этику и уважение к эмпирическим данным; философское мышление в той мере, в какой оно отделено от верований и дает мыслителю возможность помыслить мир и самому задать вопрос об истине; дух дистанции и возможность самокритики, способность к диалогу, наконец, само понятие истины.

Универсализм — это деградировавшая объективность. В то время как объективность призвана отойти от частностей, универсализм стремится определить частность через произвольно выбранное абстрактное понятие. Вместо того, чтобы вывести необходимо сущее из бытия, он идет противоположным путем. Универсализм стремится судить о вещах не объективно, но исходя из искусственной абстракции, из которой выводится знание о природе вещей. Он представляет собой ошибку субъективной метафизики, которая сводит благо к «благому для меня» или «благому для нас», истину — к «истинному внешним образом» или «истинному в себе». Европейская традиция всегда боролась с такими проявлениями непосредственной субъективности. Вся история современности, говорит Хайдеггер, есть история развертывания метафизики субъективности.

Субъективизм неизбежно ведет к релятивизму, проистекающему из эгалитарного вывода универсализма («все имеет свою ценность»). Релятивизм может быть преодолен только «моим» или «нашим» суждением: моя (наша) точка зрения правильна, только потому что она «моя». Общее благо и справедливость таким образом рушатся на глазах. Идеология прав человека сочетает в себе обе эти ошибки. Она универсальна в той мере, в какой она внедряется без учета национальных различий, традиций, контекста. И она субъективна, потому что определяет права как субъективные атрибуты единственного индивидуума.

«Сакральность прав человека, — пишет Марсель Гоше, — вот главный факт, определяющий политические и идеологические тенденции последних двадцати лет» («Демократия как она есть». GaШmard-tel, 2002, с. 324). Права человека, говорит он далее, являются центром идеологического притяжения всех сил, которые мы наблюдаем сегодня. Они призваны заменить все политические и социальные дискурсы, выражавшиеся прежде с помощью понятий, ныне заезженных или дискредитированных (традиции, нации, прогресса, революции), стать единственным компасом дезориентированной эпохи, минимальной моралью в мире аморализма. Они являются «моральным горизонтом нашего времени», — говорит Робер Бадинтер. Они должны «стать фундаментом любого общества», — добавляет Кофи Аннан. Они «содержат в зародыше концепцию истинного мирового правления», — констатирует Жан Даниэль.

Они являются даже большим, чем все это. Основываясь на предпосылках, объявленных очевидными («мы предполагаем, что эти истины самоочевидны», — читаем мы в американской Декларации 1776 г.), они позиционируют себя как новый Декалог, новую основу человеческого порядка, обладающую сакральным характером.

Очевидность является своего рода догмой: она не подлежит обсуждению. Вот почему обсуждать права человека сегодня кажется столь же неподобающим и скандальным, как в свое время позволить себе сомневаться в существовании Бога. Как и всякая религия, идеология прав человека хочет объявить свои догмы абсолютными, обсуждать которые могут только идиоты, нечестные или злые люди. Представлять права человека как права «человеческие», как права «универсальные» — значит тем самым освобождать их от всякой возможности критики, т. е. от права их обсуждать. Те же, кто все-таки осмеливается на это, имплицитно выносятся за пределы человечества. Точно так же, наконец, как верующие считали своим долгом обращать всеми средствами «неверных» и лицемеров в истинную религию, поклонники прав человека считают своей обязанностью распространять свои принципы по всему миру. Теоретически основанная на принципе терпимости, идеология прав человека на деле является носительницей наиболее оголтелой нетерпимости, наиболее абсолютного вызова. Декларации прав являются декларациями войны в той же мере, в какой и декларациями любви.

Однако сегодня дискурс прав человека призван не только заменить идеологию после крушения «больших повествований». Стремясь распространить на весь мир единые моральные нормы, он должен вернуть Западу его господство, вновь позволяющее ему навязывать повсюду единственную модель и объявлять «варварами» всех, кто эту модель отвергает. «Права», как это часто бывает в истории, наделены тем смыслом, который вкладывают в них властители идеологии. на сегодняшний день дискурс прав человека вкупе с расширением рынка формирует идеологический каркас глобализации. «Права человека» являются инструментом господства и должны рассматриваться в этом качестве.

Люди всегда должны бороться с деспотизмом и угнетением. Сомневаться в правах человека означает не призывать к деспотизму, а опасаться, что именно этот концепт может стать средством для его восстановления. Сомневаться — значит задавать вопрос об основаниях этой теории, о номоло- гическом статусе этих прав, о возможностях их инструментализации. Это, наконец, значит предлагать другое решение.

Свобода является главной ценностью. Она есть сама сущность истины. Вот почему нужно вывести ее из клетки универсализма и субъективности. То, что права человека провозглашаются с такой силой в обществе, все более и более дегуманизирующемся, где люди имеют тенденцию становиться объектами, где коммерциализация общественных связей создает феномен нового отчуждения, само по себе внушает опасение. Вопрос о правах человека не может быть разрешен в категориях морали или права. Это вопрос политический, и решен он может быть только политически.