Сопротивление

Несмотря на то, что в своей работе «Надзирать и наказывать»10 (Discipline and Punish) Фуко вопроса сопротивления не касается, в «Истории сексуальности» (The History of Sexuality) он определяет власть как зависящую от сопротивления11.

В своих последних работах Фуко так говорит о власти и сопротивлении:

«Там, где власть, там и сопротивление, и тем не менее (скорее, это даже закономерно) это сопротивление никогда не является внешним по отношению к власти»13.

«Я считаю, что не существует никакой отдельной субстанции сопротивления, которая противостояла бы субстанции власти. Я просто говорю, что, как только появляются властные отношения, появляется возможность сопротивления. Власть не может поймать нас в абсолютную ловушку; всегда есть возможность изменить ее влияние, при определенных условиях и следуя определенной стратегии»14.

В приведенных выше цитатах заключены две идеи. Первая — не очень явная идея о том, что властные отношения претворяются в жизнь только в тех случаях, где есть сопротивление. Другими словами, властные отношения появляются только тогда, когда есть некий конфликт, где индивид или группа хотят влиять на действия другого индивида или другой группы. Кроме того, иногда власть применяет силы сопротивления для своих собственных нужд. Один из способов сделать это — дать им ярлыки или установить стандарты и определить различия.

Вторая идея, которую мы можем вынести из описания власти Фуко, — более явная идея о том, что, где бы ни существовали властные отношения, влияние власти можно изменить. Он заявляет: «Власть проявляется только по отношению к свободным субъектам, и только если они свободны»15. Свободные субъекты — это те субъекты, перед которыми открыт целый спектр возможностей. Действия их структурированы, но не управляемы. Поэтому он не определяет власть как преодоление и сопротивление. Когда силы сопротивления подавляются, властные отношения превращаются в отношения насилия. Это пределы власти.

Таким образом, хотя Фуко обвиняли в представлении о тоталитарной власти как такой власти, которой нельзя избежать, он отрицает возможность существования «некоего первичного и фундаментального принципа власти, который пронизывал бы общество вплоть до мельчайших деталей»16. В то же самое время он утверждает, что власть повсюду. Он описывает социальное поле как мириады неустойчивых и разнородных властных отношений. Это открытая система, в которой есть возможности как доминирования, так и сопротивления.

Фуко представляет социальное и историческое поле как поле битвы, поле борьбы. Власть циркулирует в этом поле и проявляется в отношении и со стороны различных людей как над другими, так и над самими собой. Говоря о борьбе, он, однако, отказывается определить субъектов этой борьбы. Когда ему задают вопрос: «Кто с кем борется?», он отвечает:

«Это всего лишь гипотеза, но я бы сказал, все против всех. Нет определенных субъектов борьбы — пролетариата, с одной стороны, и буржуазии, с другой. Кто с кем борется? Мы все боремся друг с другом. Внутри каждого из нас всегда есть нечто, борющееся с чем-то другим»17.

В зависимости от нашего положения и нашей роли (например, матери, любовника, учителя, антирасиста, антисек- систа) будут меняться и наши интересы, и наши союзники. В истории нет никаких привилегированных или фундаментальных объединений, есть лишь последовательность неустойчивых и меняющихся коалиций.

В своей теории сопротивляющейся субъективности Фуко открывает возможность чего-то большего, чем просто история неких данностей или преследований. Другими словами, он открывает путь историческому познанию борьбы. Его генеалогический метод призван способствовать «бунту порабощенных знаний». Это такие формы знания или опыта, которые «были дисквалифицированы как несоответствующие своей задаче или недостаточно разработанные: наивные виды знания, находящиеся в самом низу иерархии, ниже требуемого уровня познания или научности»18. Среди них «несерьезное» знание («общеизвестное знание») психиатрического пациента, истерички, заключенного, домохозяйки, бедняка. «Общеизвестное» знание разделяют не все, это, «напротив, знание частное, местное, региональное, дифференциальное знание, которое никогда не может стать общим»19.

Вопрос о степени эффективности той или иной формы сопротивления — это вопрос, требующий социального и исторического исследования, а не раз и навсегда заявленная априори теоретическая истина. Основой для определения политической жизнеспособности какого-либо союза должен быть не абстрактный принцип единства, а исторический и контекстуальный анализ поля сражения. Таким образом, феминизм имеет возможность мобилизовать на социальном поле людей из различных областей и использовать их различия в качестве ресурса20. Фуко представляет свою генеалогическую критику в качестве альтернативы традиционной революционной теории. Он пытается освободить нас от угнетающих последствий распространенных сейчас способов понимания себя, унаследованных из традиции гуманизма. Как говорит один из критиков Фуко, для него «свобода, по большому счету, состоит не в том, чтобы понять или определить, кто мы такие, а в том, чтобы восстать против уже существующих определений, категорий и классификаций»21. Более того, идея о том, что цель любой теории истории — дать нам возможность ее контролировать, является частью просвещенческого наследия, от которого Фуко и пытается нас «освободить». Для него не существует ни теории глобальной трансформации (эволюционного типа), которую можно было бы сформулировать, ни революционного субъекта, чьи интересы мог бы представлять некий интеллектуал или теоретик. Интеллектуалу в структуре современной политической борьбы он предлагает некую альтернативную роль. Он говорит о «конкретном интеллектуале» в противоположность «универсальному интеллектуалу», то есть «носителю универсальных ценностей», являющемуся просвещенным сознанием революционного субъекта.

Конкретный интеллектуал действует на основе иного представления об отношениях между теорией и практикой: «Интеллектуалы привыкли работать не в режиме "универсального”, "образцового", "справедливого и истинного для всех", а в конкретных областях, в тех самых местах, где они оказываются благодаря своилї собственным условиям жизни или работы (гостиница, больніща, приют, лаборатория, университет, семья или социальное отношения)»22. Акцент на конкретной ситуации может привести к более конкретному анализу конкретной борьбы, а поэтому к лучшему пониманию социальных изменений. Например, Фуко был сам вовлечен в определенные конфликты в медицинской, психиатрической и уголовной системах. Он способствовал участию заключенных в обсуждении тюремной реформы и, чтобы изменить наши взгляды на основы уголовной практики, написал свою историю наказаний.

Частично отказ Фуко делать какие-либо универсальные политические или нравственные суждения основан на одном историческом факте: то, что кажется изменением к лучшему, может иметь нежелательные последствия. Так как борьба никогда не прекращается, а идея общества, свободного от влас- ти, — всего лишь абстракция, борющиеся стороны никогда не должны быть довольны собой. Победы часто оказываются поражениями, а изменения со временем — своей противоположностью. И дискурсы, и институты неоднозначны и могут служить для совершенно различных целей.

Поэтому на возможность контроля над историей Фуко на самом деле смотрит весьма пессимистически. Однако этот пессимизм не повод для отчаяния. Только разочарованный революционер классического толка мог бы впасть в фатализм при мысли о невозможности контролировать нашу историю. Акцент Фуко на сопротивлении как раз является доказательством того, что сам он не фаталист; он всего лишь скептически относится к возможности глобальных изменений. У него нет какой-либо конкретной утопической идеи. Да, совершенно необязательно иметь утопическую идею для того, чтобы серьезно относиться к несправедливости жизни, которой мы живем. Кроме того, прошлое преподносит нам достаточно примеров теоретической несостоятельности, чтобы признать,что акцент Фуко на условности теоретических построений имеет смысл.

Итак, генеалогия, понятая как сопротивление, включает в себя использование истории для того, чтобы дать возможность высказаться маргинальным и подавляемым элементам, находящимся «немного за пределами истории», то есть сумасшедшим, преступникам, ненормальным и бессильным. Согласно генеалогии, то и дело возникающая региональная борьба против власти есть и в прошлом, и в будущем. Эти голоса — источник сопротивления, творческих субъектов истории23.

Фуко и феминизм: к политике «разлшия»

Каковы же возможности применения критики классической теории революций, проделанной Фуко, каково его видение истории и его анализ власти в рамках феминизма? Я назвала политику Фуко политикой «различия», потому что в ней есть место и для непреодолимых различий. Кроме этого, согласно его политике различие совсем не обязательно должно быть препятствием эффективному сопротивлению. В рамках политики различия последнее может быть даже средством, если оно позволяет нам преумножать способы сопротивления конкретным формам доминирования и обнаруживать искажения в нашем понимании друг друга и мира в целом. В политике различия, как говорит Одри Лорд, центральной задачей становится переосмыслить наши различия и сделать из этого какие-то выводы.

Конечно, может быть, Лорд на самом деле допускает возможность некоей основополагающей общности, какой-то универсальной человечности, которая могла бы стать основой конечного примирения всех наших различий. Ее собственное употребление понятия «эротический» можно было бы понять как имплицитный призыв к гуманизму24. Как мы уже видели, метод Фуко подразумевает отказ от гуманистических положений. Многие феминисты также признали опасность того, что Эдриен Рич называет «стремлением перепрыгнуть через феминизм к "освобождению человека"»25. Фуко предлагает феминизму не какую-нибудь гуманистическую теорию, а критический и исторический по своей сути метод и ряд рекомендаций об адекватном отношении к нашим теориям. Политикой различия движет желание избежать догматизма в нашей категориальной системе, а также стирания различий, к которому может привести подобный догматизм.

В заключение я хотела бы проиллюстрировать ценность и границы политики различия Фуко, применив ее к одной из последних дискуссий о различии в феминизме, а именно к вопросу о сексуальности. Эта дискуссия развела американских феминистов по двум полюсам, разделив их на радикальных и либеральных26. Обсуждаемые различия грозят разрушить саму возможность общения между ними. Поэтому в условиях такой сложившейся в американском феминизме ситуацщ я считаю понимание этих различий наиважнейшей задачей.

Радикальные феминисты осуждают любые сексуальные практики, включающие «мужскую» идеологию сексуальной объективизации, которая, по их представлению, лежит в основе как мужского сексуального насилия, так и закрепления мужских и женских ролей в патриархатной семье. Они призывают к уничтожению всех патриархатных институтов, в которых проявляется сексуальная объективизация, например, порнографии, проституции, насильственной гетеросексуальности, садомазохизма, поиска сексуального партнера в общественных местах, сексуальных отношений между взрослыми и детьми и таких лесбийских отношений, в которых различные партнерши играют выраженно мужскую и жен скую роли. Они предлагают заменить «мужской» акцент на сексуальном удовольствии акцентом на близости и любви.

Либеральные же феминисты, напротив, критикуют радикалов за то, что они опускаются до уровня сексуальных репрессий. Поскольку радикалы считают, что секс, как он есть, «мужской», они относятся с подозрением к любым сексуальным отношениям. Представители либерального феминизма предупреждают об опасности цензуры любых сексуальных практик в добровольных союзах и рекомендуют преступление социально допустимых сексуальных стандартов в качестве одной из стратегий освобождения.

Самое поразительное в этой дискуссии, с точки зрения политики различия, — то, до какой степени совпадают взгляды обеих сторон на власть и свободу.

Кроме того, и та, и другая стороны принимают репрессивные модели власти. Радикальные феминисты подозрительно относятся к любым сексуальным практикам, поскольку считают сексуальное желание мужским конструктом. Они полагают, что мужская сексуальность полностью подавила женскую и мы должны уничтожить источник этого подавления, а именно все гетеросексуальные мужские институты, прежде чем сможем начать строить собственные. Представители либерального феминизма открыто используют репрессивную модель власти, взятую ими на вооружение из фрей- до-марксистских дискурсов Вильгельма Райха и Герберта Маркузе. Они признают, что сексуальное выражение женщин в нашем обществе долгое время подавлялось особенно сильно, и защищают право женщин экспериментировать с собственной сексуальностью. Они отказываются проводить какие-либо грани между опасным и безопасным, политиче ски корректным и политически некорректным сексом. Радикальные феминисты обвиняют своих либеральных оппонентов в том, что те все еще находятся в путах мужской идентификации, потому что не подвергают сомнению феномен сексуального желания; а последние, в свою очередь, обвиняют радикалов в обычном женском сексуальном ханжестве.

Между двумя лагерями есть и другие сходства. Прежде всего, как заметила Энн Фергюсон, и те, и другие опираются на универсалистские теории сексуальности, т.е. все они приписывают «мужскому» и «женскому» какие-то определенные материальные формы, тем самым упуская из виду, что сексуальность является особым продуктом исторического и культурного развития27. Это становится проблемой, т.к. подразумевает, что между гендером и сексуальной практикой существует некая определенная и устойчивая связь. Историческое понимание сексуальности пытается разъединить гендер и сексуальность и таким образом продемонстрировать разнообразие сексуального опыта независимо от гендерных или других различий. Например, Ренни Симпсон считает, что сексуальность афроамериканок была сформирована по- иному, чем сексуальность белых женщин28. Они традиционно уверены в себе и сами определяют свой стиль сексуального поведения. Поэтому для афроамериканских женщин эта дискуссия о сексуальности может иметь абсолютно другое значение. Безусловно, связь между насилием и сексуальностью приобретает совершенно иное измерение, когда мы ее рассматриваем в свете линчевания как средства контроля над мужской сексуальностью в прошлом. Мы также не должны забывать, что для негритянок такие вопросы, как насильственная стерилизация или распродажа по бросовым ценам в странах «третьего мира» лекарства «Depo Provera», значат больше, чем для белых американок-феминисток вопрос аборта по желанию29. Однако радикальные феминисты все еще в основном обращают свое внимание на господствующую культуру и преследование женщин. Кроющуюся в подобном подходе проблему ясно определяют Энн Снитоу и Кэрол Ванс:

«Игнорировать потенциальное разнообразие выражения женской сексуальности — значит поместить женщин вне культуры и отвести им, хотим мы того или нет, роль существ, пассивно принимающих официальные системы символов. Такой подход продолжает отрицать существование того, что всегда пыталась сделать невидимым господству ющая культура, — сложной борьбы разрозненных групп против угнетения с использованием не только экономического и политического, но также и символического сопротивления»30.

Вместо того чтобы делать обобщения на основе стереотипов «господствующей культуры», феминисты должны исследовать значение разнообразия сексуальных практик для тех, кто вовлечен в эти практики, чтобы возродить «порабощенное знание» сексуальности, замалчиваемой в господствующей культуре.

Во-вторых, и радикалы и представители либеральных взглядов обычно выделяют сексуальность как основную причину угнетения женщин. Таким образом, они считают, что помещают власть в некий основной источник и определяют универсальную стратегию приобретения контроля над сексуальностью (например, уничтожить порнографию или преступать сексуальные запреты, выражая свое сексуальное желание). И в том и в другом случае анализ чрезмерно упрощен и ограничен, ведь не следует забывать, что сексуальность — это всего лишь один из аспектов нашей каждодневной жизни, в которых проявляется власть.

Итак, в результате нашей критики обсуждения сексуальности, которую мы базируем на основе политики различия, мы: 1) призываем к более детальному исследованию разнообразнейшего спектра женского сексуального опьгга; 2) считаем, что следует избегать таких типов анализа, в которых применяются универсальные объяснительные категории или бинарная модель угнетения и которые, следовательно, упускают из виду множество различий в женском опыте сексуальности. Хотя политика различия не предлагает феминистам какой-либо нравственной модели на основе некоей универсальной теории угнетения, она не должна сводиться до такой формы плюрализма, где «все пойдет». На основе специального теоретического анализа конкретных форм борьбы можно делать обобщения, выделять модели властных отношений и таким образом определять относительную эффективность или неэффективность, безопасность или опасность конкретных практик. Например, была установлена определенная связь между радикальной феминистской стратегией продвижения законодательства против порнографии и попытками движения «новых правых» подвергать цензуре любые сексуальные практики, угрожающие институту семьи. Это не говорит о том, что движение против порнографии в корне реакционно; однако это говорит о том, что в настоя щее время оно может быть опасным. Подобным же образом не следует считать, что существует обязательная связь между нарушением сексуальных запретов и освобождением человека. Отрицать эффективность цензуры в качестве адекватной стратегии не означает одобрять любую конкретную форму нарушения запретов как проявление освобождения.

В рамках феминистской политики различия теория и нравственные суждения должны несколько видоизменяться в конкретных контекстах. Это не должно препятствовать систематическому анализу современности, однако потребует признания условного характера наших категорий. Как говорят Снитоу и Ванс: «Мы должны жить с теми неопределенностями, что появляются в ходе изменений, к которым мы стремимся»31. Мы можем быть уверены лишь в том, что наши различия неоднозначны; они могут и разделить нас, и обогатить нашу политику. Если мы с вами не дадим им право голоса, то, как показывает нам история, их и дальше будут неверно именовать, искажать или просто замалчивать.

Примечания 1

См.: This Bridge Called My Back: Writings of Radical Women of Color /

Ed. C.ftforaga, G.Anzaldua. Boston: Persephone Press, 1981; Dill B.T. Race, Class, and Gender Prospects for an All Inclusive Sisterhood // Feminist Studies. 1983.

9(1). P. 131—150; Anthias F., Yuval-Davis N. Contextualizing Femi

nism —1 Gender, Ethnic, and Class Divisions // Feminist Studies. 1983. Ns 15. P. 62-74. 2

Lx^rde A Sister Outsider. New York: Crossing Press, 1984. 3

Ibid. P. 120. 4

Ibid. P. 115. 5

«Революционные» феминисты в своем анализе теории и практики социальной трансформации обращаются к понятию «субъекта истории» и категории «общества в целом*. 6

Социалистический феминизм — очевидная альтернатива тем, которые я выбрала. Он представляет собой наиболее близкое к воплощению основных идей политики различия теоретическое развитие феминизма. См., напр.: Nicholson L. Gender and History: The Limits of Social Theory in the Age of the Family. New York: Columbia University Press, 1986. 7

The Pirate’s Fiancee: Michel Foucault: Power, Truth, and Strategy / Ed. M.Morris, P.Patton. Sydney: Feral, 1989; Martin B. Feminism, Criticism and Foucault // New German Critique. 1982. № 27. P. 3—30. 8

Foucault M. Introduction // Foucault M. Herculin Baibarin: Being the Recently Discovered Memoirs of a Nineteenth Century French Hermaphrodite. New York: Pantheon, 1980. P. 122. 9

Ibid. P. 99. 10

В русском переводе работа «Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы» (М.: Ad Maiginem, 1999). — Прим. ред. 11

Одна из представительниц феминистской критики обвиняет институциональную теорию сексуальности Фуко в том, что в результате мы имеем «плоское» представление о сексуальности, заключенной исключительно в неких объективных силах вне нашего контроля. Она утверждает, что это снижает значимость «постоянной борьбы женщин против... патриархата...» Однако такая критика считает этот спорный вопрос решенным и не требующим доказательств, потому что подразумевает, что в таком случае теория освобождения должна основываться на понятии постоянного революционного субъекта. В конце концов, Фуко пытается вообще избежать проблемы субъекта. См.: Zita J. Historical Amnesia and the Lesbian Continuum // Feminist Theory: A Critique of Ideology / Ed. N.Keohane, M.Z.Rosaldo, B.C.Gelpi. Chicago: Chicago University Press, 1982. P. 173. 12

См. воспроизведенные Фуко воспоминания гермафродита в качестве примера его попытки восстановить знание сопротивления. Эти воспоминания повествуют о том отчаянии, которое испытала Геркулина (которая прежде была Алексиной), когда в ее «счастливом забвении без идентичности» ей была навязана мужская сексуальная идентичность. Эго произошло в то время, когда и право, и медицина заинтересовались вопросом сексуальной идентичности и решили, что каждый человек должен быть либо мужчиной, либо женщиной. См.: Foucault М. Herculin Barbarin. 13

Foucault М. The History of Sexuality, 1: An Introduction. New York: Pantheon, 1978. P. 95. 14

Foucault M. The History of Sexuality: An Interview / Trans. G.Ben- nington // Oxford Literary Review. 1980. № 4{2). P. 13. 15

Foucault M. The Subject and Power, afterword // Dreyfus H., Rabinow P. Michel Foucault: Beyond Structuralism and Hermeneutics. Chicago: Chicago University Press, 1982—1983. P. 221. 16

Ibid. P. 224. 17

Foucault M. Herculin Barbarin. P. 208. 18

Ibid. P. 82. 19

Ibid. Курсив мой. 20

О подобном аргументе против неисторического критерия эффективного сопротивления см.: Addelson К.Р. Words and Lives // Feminist Theory. 21

Rajchman J. The Story of Foucault’s History // Social Text. 1984. № 8. P. 15. 22

Foucault M. Herculin Barbarin. P. 126. 23

Линда Николсон представляет, очевидно, исторический феминизм, в котором поиск происхождения (генеалогия) включает в себя попытку декон- струировать (объяснить процесс построения) наши современные категории (напр., «личное», «общественное») и таким образом освободить нас от нашей приверженности к ним. Генеалогии Фуко служат той же цели. См.: Nicholson L. Gender and History. 24

Lorde A. Sister Outsider. P. 53—59. 25

Rich A. Toward a Women-centered University // Rich A. On Lies, Secrets and Silence: Selected Prose 1966—1978. New York: W.W.Norton, 1979. P. 134. 26

Ferguson A. Sex War. The Debate between Radical and Libertarian Feminists// Signs. 1984. № 10(1). P. 106-112. 27

Ibid. P. 110. 28 Simpson R. The Afro-American Male // The Powers of Desire: The Politics of Sexuality / Ed. ASnitow, C.Stansell, S.Thompson. New York: Monthly Review Press, 1983. P. 229—235. 29

Amos V., Parmer P. Challenging Imperial Feminism // Feminist Review. 1984.

№ 17. P. 1-19. 30

Snitow A, Vance C. Towards a Conversation about Sex in Feminism: A Modest Proposal // Signs. 1984. NQ 10(1). P. 132. 31

Ibid. P. 133.