Изгнание и тайная политическая деятельность

Первый выезд Брейтенбаха за границу не был связан с политикой. Он покинул Южную Африку, когда ему было двадцать лет, и три года он странствовал, перебиваясь случайными заработками, писал и рисовал. В 1962 г.

Странствующий поэт (и художник), осевший в Париже, Брейтенбах уже решительно порывает с южноафриканским обществом. Вот художественное отображение философии бегства:

Всем своим существом —

Я отверг мой народ — пещерных существ.

Но чем больше он писал на политические темы, тем яснее становилось, что по-настоящему он не порвал с пещерой и несет тяжелую ношу вины и гнева. В произведениях, написанных в конце 60-х— начале 70-х гг., это часто выражается в пылких диатрибах, когда более, когда менее сдержанных, а порой только мешающих его поэзии. Не языком Солнца он обличает пещерных жителей. Несмотря на повторяющуюся тему книги "Полет" ("От te vlieg", 1971), "белый человек умер", сокровенные переживания Брейтенбаха по-прежне- му связаны с его белыми соотечественниками — африканерами, которые весьма процветают. Его политические взгляды — отражение этой привязанности, как это видно по настойчивым попыткам личного и политического свойства вернуться в страну, которую он непоследовательно описывает то как долину смерти, то как райский сад.

В 1973 г. власти смягчились (вскоре они пожалели о своем решении) и выдали въездные визы Брейтенбаху и его жене со сроком пребывания в девяносто дней. Он провел это время, общаясь со своей семьей и друзьями и показывая страну жене. Но он также выступил на конференции по африканской литературе, где собрал толпу восторженных студентов и публично обличал режим апартеида. Его повсюду сопровождали полицейские агенты: Брейтенбаху предложили в одном странном разговоре доносить на диссидентов-эмигран- тов по возвращении в Париж. Вместо этого он пишет "Время в раю" (Season in Paradise), необычную и прекрасную книгу, насыщенную поэзией и блестящей новаторской прозой, сокровенными воспоминаниями, путевыми заметками и политическими размышлениями. Это песня любви и ненависти к своей стране и ее народу. Книга чудом прошла цензуру и была издана пять лет спустя в Южной Африке на африкаанс с небольшими сокращениями, в то время как сам Брейтенбах уже сидел в тюрьме.

Вернувшись в Париж в середине 1970-х гг., он организовал маленькую политическую группу, более или менее сходную по ориентации с Движением черного самосознания Стива Бико, и противопоставил ее официальной линии Африканского Национального Конгресса (АНК), во главе которого, по мнению Брейтенбаха, стояла коммунистическая партия. И хотя он защищал идею унитарного и демократического государства, в котором черное большинство могло бы жить свободно, Брейтенбах считал, что белые борцы должны вести независимую работу среди своих соплеменников. "Так же как я уважаю чернокожего, который пытается улучшить положение своего народа, думаю, точно так же и чернокожий будет уважать меня за то, что я готов работать во имя изменения моего общества, — и не будет, если я попытаюсь диктовать ему, что он должен делать" 410. Вот еще один пример того, что я назвал бы моральной взаимоответ- ственностью, столь отличной от фальшивого универсализма коммунистов, которые заняты "бумагомарательством по поводу реальных проблем культурного сознания" (указывая всем, черным и белым, что им надо делать). Коммунистам в точности было известно, в чем необходимость исторического процесса и каков неизбежный исход освободительного движения. Идеи же Брейтенбаха касались, главным образом, интересов повседневной борьбы. Правда, это были ленинские идеи — "превратить прогрессивные элементы общества... в революционный авангард", — и они вынудили Брейтенбаха проводить политику столь же секретную и элитарную, как политика самой коммунистической партии 411. В 1975 г. он вернулся в Южную Африку под чужим именем, с поддельными документами и с тайной миссией. Что он собирался делать конкретно, как следует обдумано не было. Он не был подготовлен к жизни подпольщика, хотя это вряд ли оправдывает крайнее легкомыслие его поведения. Его друг африканер Андре Бринк даже предположил, что на самом деле Брейтенбах искал ареста, чтобы принять искупление вины из рук своего народа 412. Я подозреваю, что это было безоглядное бегство от эмиграции. Писать об апартеиде, сидя в покое и безопасности Парижа, должно быть, казалось ему неправильным и несостоятельным с моральной точки зрения.

Я не буду подробно рассказывать про два суда и семилетнее заключение (в конце которого он смог бы кое-что разъяснить таким сторонникам тюремных реформ, как Фуко, насчет ценности пребывания человека в тюрьме) 413. Куда важнее его позднейшие размышления о своей подпольной политической деятельности. Хотя приверженцы такого рода деятельности очень стараются остаться в рамках общества, которое они стремятся изменить, политическое подполье удивительно похоже на отрешенность социальной критики. Брейтенбах говорит о чистоте помыслов, обостренном политическом самосознании, строгой дисциплине и преданности в среде подпольщиков. Так же как и изгнание, подполье освобождает от обычных связей. "Сам факт выбора в пользу [подпольной] деятельности обычно означает, что вы устанавливаете дистанцию между собой и традиционными, легальными кругами своей страны. Следовательно, вы более свободны от националистических идей, чем эти круги". Потерянные для семьи и друзей, для церкви, партий и массовых движений, борцы подполья идут своей дорогой, ведомые собственным представлением о том, что такое правда и справедливость. Но это только внешняя романтика тайной жизни, и сам Брейтенбах рассказывает, "что средства развращают и овладевают людьми, что ["подпольные"] группы становятся сами себе законом, что они целиком поглощены собственными взглядами, замкнуты на себя и заходят в тупик, когда их идеи на поверку оказываются ошибкой, так что единственным выходом становится (чем дальше, тем большее) ужесточение террора". Приносила ли когда-нибудь успех такая политика, спрашивает он, "не говоря о тех исключительных случаях, когда подпольщики могли применить силу". 414

Выйдя из тюрьмы, Брейтенбах разоблачает тайные политические организации, жизнь в подпольных ячейках (которые он называл "колониями мертвецов" — еще худшими, чем пещеры), сосредоточившись на писательской деятельности. Его мнение об апартеиде не изменилось, но появилось новое понимание стратегии и тактики. Если уж работать в своей среде, в своем обществе, черные среди черных, белые среди белых, то учитывать надо реально существующее самосознание общества, а не только доктринальное сознание своей маленькой группы. "Может быть, — пишет он в 1983 г., —

мы должны быть готовы к более медленному процессу; может быть, мы должны, как это ни парадоксально, больше доверять людям и их массовым организациям . Но это значит, что нам придется смириться с тем, что наш путь... может частично или полностью измениться... коль скоро мы утратим контроль над развитием процесса, частью которого станем сами. Не в этом ли смысл слов "власть — народу"?415

Могут сказать, что наиболее значительная массовая организация, созданная африканерами, — это Национальная партия, но Брейтенбах отнюдь не собирался пойти на поводу у националистов. Он утверждает только, что интеллектуалы со своими правильными теориями необязательно должны сразу вставать в оппозицию к национализму. Но они должны принимать участие в оппозиционной политике, вносить свою лепту, а не беспокоиться о том, кто ее контролирует.

Как бы то ни было, но Брейтенбах не слишком подходит на роль защитника доктрин. Его ум слишком быстр, критичен, игрив, ироничен, его перо выделывает зигзаги, а аргументы всегда условны. "На самом деле Истины нет, — сказал он в интервью датскому журналисту спустя несколько месяцев после того, как вышел из тюрьмы, — мы слишком слабы и непостоянны для нее, в нашей работе слишком много неточностей. Существует разве только более или менее устойчивый образ чего-то, что бледно и условно напоминает "истину" 416. Без сомнения, многие члены Пен-клуба ждали чего-то более определенного от человека, который только что вышел из самой современной модификации ада. Страдание придает уверенность. Но если это общепринятое представление, то Брейтенбах намерен его опровергнуть. Да, он солидарен с политической волей чернокожих и готов (сегодня) признать, что АНК — та массовая организация, которая лучше всего выражает эту волю. Но это еще не означает признания ее "правильности", вообще его признание отнюдь не безусловно, он все еще критик, хотя больше и не придерживается какой- либо прямолинейной идеологической позиции. Его мнение о своем народе, об африканерах, даже еще более "слабое и переменчивое". Любовь и ненависть, чувство родства и его отрицание доходят до такой степени, что "Время в раю" кажется теперь, по прошествии времени, почти мягкой книгой (объективно говоря, она совсем не мягкая). Брейтенбах прожил и описал весь тяжкий опыт социального критика — изгнание, отчуждение и крушение надежд. Как может критик "быть готовым к более медленному процессу", когда "более медленный" означает почти полную неподвижность? Как удержать ему свою связь с народом, страной и культурой, когда все они безнадежно завязли в отвратительной политической игре?