Н.В.Тимофеев-Ресовский

П
околению, к которому принадлежал Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский, досталась тяжелая доля. Ему было 14 лет, когда началась первая мировая война. С этого момента не только кончилось детство — кончилась нормальная жизнь.

По материнской линии ои происходил из древней аристократической семьи князей Всеволожских. Настолько древней, настолько аристократической, что некоторые Всеволожские считали недостойным служить «худородным» Романовым, занимавшим царский престол. По отцовской — он потомственный донской казак.
Гимназист Тимофеев-Ресовский, как и многие его сверстники, в начале войны испытал патриотическое воодушевление и рвался защищать Родину. Прибавив год, чтобы подойти по возрасту, в 1917-м он оказался на фронте. Но военные неудачи, приближение революции, разложение армии — война закончилась, и он вернулся в Москву продолжать учебу в университете, у своих великих учителей Кольцова и Четверикова.
Занятия прерывались призывом студентов в Красную армию — шла Гражданская война, и^он, князь Всеволожский и казак Тимофеев, стал красноармейцем — воевал против «белых». По окончании боев возвращался в университет и вновь учился, пока снова не обострялось где-нибудь положение. С этого времени нужно говорить уже о Колюше и о Лельке — Елене Александровне Фидлер, ставшей Е.А.Тимофеевой-Ресовской. Они вместе учились и стали выдающимися биологами-генетиками.
Дипломов об окончании университета они не получили — тогда это казалось ненужной формальностью, да и некогда было. В 1925 году их командировали в Германию для развертывания работ по генетике в институте, руководимом профессором О.Фогтом. К тому времени уже родился их первый сын Дмитрий, называемый дома Фомой. Дмитрий погиб в 1945 году в гитлеровском концлагере Маутхаузен.

В Германии Николай Владимирович стал, центром, объединившим многих незаурядных людей — физиков, биологов, математиков, музыкантов. Он много ездил по разным странам и стал широко известен в мире своими выдающимися работами по генетике и тому разделу биологии, который впоследствии стали называть «молекулярной биологией». Он исходил из чрезвычайно ценного теоретического богатства, полученного им от учителей — Кольцова и Четверикова. И дополнил это наследство собственными идеями и исследованиями.

В 1932 году в США, в Итаке, на VI Международном генетическом конгрессе Н.В.Тимофеев-Ресовс- кий вместе с Н.И.Вавиловым, Т.Г.Морганом, Г.Дж.Мёлле- ром испытывал самое высокое из возможных — интеллектуальное наслаждение...
После 1934 года в СССР развернулся террор. В 1933 году в Германии к власти пришли фашисты. Тимофеевы-Ресовские оказались в труднейшей ситуации. Они рвались домой, в Россию. Кольцов остановил их, передав: «Не возвращайтесь — сами погибнете и нам навредите!» В это время в СССР арестовывали и расстреливали всех сколько-нибудь незаурядных, впрочем, и заурядных тоже. В это время в СССР травили Вавилова и Кольцова, в это время убили Тулайкова, Левита, Карпеченко, Левитского и многих- многих — нет конца этому списку.
В 1941 году Гитлер напал на СССР. Началась Великая Отечественная война. Терзания души князя и казака Н.В.Тимофеева-Ресовского с генами, на протяжении многих столетий «впитывавшими» патриотизм, анализу не поддаются. Он рвался в Россию. Он все годы сохранял российское, советское гражданство — советский паспорт. В 1945 году, по

окончании войны, его пригласили возглавить в СССР исследования по генетическим последствиям радиационных поражений — началась эра атомного оружия. Однако «по ошибке» арестовали, и след затерялся в ГУЛАГе.

Когда его разыскали — он был при смерти от голода и пеллагры. В больнице МГБ его вылечили, и он стал руководить, оставаясь заключенным, секретным научным отделом «шарашки».
Н. В.Тимофеев-Ресовский — его биография, его труды, его роль в российской науке — имеют самое непосредственное отношение к основной теме этой книги — к прослеживанию путей стайовления и расцвета российской науки, обстоятельств разрушения бесценного, накопленного многими десятилетиями научного потенциала, и к надеждам на его возрождение. Он связывает нас с поколением своих учителей и друзей — в России и за ее пределами: Мензбиром, Кольцовым, Четвериковым, Вавиловым, Дельбрюком, Бором, Рилрм, Мёллером.
Говоря об этой связи, невольно" хочется воскликнуть: «Неисповедимы пути Господни!» — вполне тривиальное восклицание... но оно прежде всего приходит на ум, когда обращаешься к жизни и судьбе Н.В.Тимофеева-Ресовского.
В самом деле, Николай Владимирович «вышел на поверхность», получил свободу (но не реабилитацию) лишь в 1955 году. Вышел, не будучи непосредственным свидетелем двадцати прошедших лет в СССР, сохранив в себе таким парадоксальным путем черты и традиции российской интеллигенции, созданные предшествующей более чем двухсотлетней историей нашей страны.
После «красного» террора начала 20-х, высылки философов в 22-м, уничтожения священников и религиозных

Е.А. Тимофеева-Ресовская на банкете по случаю 70-летия Николая Владимировича. Сентябрь 1970 г.

деятелей, борьбы с «меньшевиствующим идеализмом» и изгнания из науки выдающихся людей в 29-м, «шахтинско- го дела», ареста Кондратьева, Чаянова и еще многих- многих, истребления крестьян, террора после убийства Кирова, ужаса 37-го, убийства врачей, педологов и т.д., и т.д., кто упрекнет уцелевших в «конформизме», в молчании на собраниях и даже в ритуальных аплодисментах во время осуждения очередных врагов народа...
И чтобы не ослабевали страх и приниженная покорность, принудительное изучение трудов классиков марксизма, и особенно трудов Сталина по вопросам языкознания и политической экономии, на обязательных для всех возрастов и категорий интеллигентов семинарах, и, чтобы не забывались, почти под занавес этого ужасного времени — «дело врачей-убийц». На таком фоне шло уничтожение отечественных школ генетиков и физиологов, шельмование специалистов по теории относительности, квантовой механике, вычислительной математике...
Николай Владимирович непосредственно всего этого не пережил. Можно утверждать: он бы не согнулся, не согласился, не подладился. Наверное. Даже сильнее: несомненно.

Но тогда и не пережил, не выжил бы, и у нас не было бы повода для разногласий. Как говорил вождь и учитель: «Нет человека — нет проблемы»...
Николай Владимирович сохранил дух и традиции, давно забытые в СССР.
Его появление в Москве было ярко драматично. Физики- атомщики познакомились с Тимофеевым-Ресовским еще в Сунгуле, на «объекте». В первый же приезд в Москву после освобождения он был приглашен ПЛ.Капицей на знаменитый семинар в Институт физических проблем, а потом прочел лекцию в МГУ в Большой аудитории на 16-м этаже главного здания. В Институте физических проблем зал не вместил желающих — была организована трансляция в холлах. Аудитория в МГУ тоже была переполнена — молва опережала события.
Почему инициатива физиков и математиков? Потому, что биологи были подавлены и головы не поднимали. Еще царил Лысенко. Слова «ген» и «хромосома» произносить опасались. Признать публично, что ДНК (а не «живой белок») — вещество наследственности, — и вполне можно было лишиться работы, особенно преподавателям университета.
Незадолго до семинара у Капицы в Институте биохимии имени Баха с докладом о нуклеиновых кислотах выступал крупнейший специалист в этой области, заведующий кафедрой биохимии растений Московского университета Андрей Николаевич Белозерский (в близком будущем — академик, затем вице-президент АН СССР и «глава советской молекулярной биологии»). Это был очень симпатичный человек с замечательными свойствами педагог^ Он с чрезвычайным вниманием относился к своим студента^, выбирая среди них «надежду Отечества» ближайшего будущего. Ему обязаны своей научной карьерой многие биохимики нашего времени.
Андрей Николаевич не мог в своем докладе обойти чрезвычайные события в биохимии: работу американского ученого Эвери и его сотрудников, в которой было показано, что чистая ДНК передает наследуемые свойства в культуре пневмококков (следовательно, нуклеиновые кислоты в самом деле — вещества наследственности), а также работу Уотсона и Крика о двойной спирали ДНК как основе молекулярных механизмов размножения, наследственности, изменчивости. Но рассказывал об этом докладчик, подчер

кивая сомнительность выводов, говоря, что в работах с ДНК и пневмококками скорее всего не были учтены ничтожные, но очень активные примеси белка.
Я с большим почтением относился к Андрею Николаевичу, помнил его лекции, особенно по биохимии антибиотиков, и послал ему записку. Почему он так говорит? И не упоминает многих других доказательств особой роли ДНК в наследственности? Андрей Николаевич ответил на все записки, кроме моей. Но после доклада подошел ко мне (а я не думал, что он знает меня в лицо — одного из многих студентов на его лекциях) и сказал тихим голосом: «Как вы не понимаете, что я не могу публично говорить так о нуклеиновых кислотах...» (Основа жизни — белок! Так полагалось тогда трактовать и следовать философским и очень, кстати, интересным высказываниям Энгельса.)
Поэтому первую лекцию — доклад о роли нуклеиновых кислот и о двойной спирали ДНК в Москве — прочел выдающийся физик-теоретик И.Е.Тамм.
А тут перед аудиторией выступает знаменитый генетик. Он на Урале, «на объекте», продолжает классические генетические исследования, в том числе на плодовой мушке дрозофиле.
Бедная дрозофила! В 1948 году бесценные коллекции мутантных мух, когда-то, еще в 20-е годы подаренные Кольцову великим генетиком Мёллером, уничтожили как классовых врагов.
На Урале Тимофеев-Ресовский со всей мощью общебиологического экологического анализа и истинной (а не мичуринской!) генетики разрабатывал способы защиты от радиационных поражений и особенно способы биологической очистки от радиоактивных загрязнений почвы, воды, воздуха. Он рассказывал об этом в своих лекциях.
Его слушали, как слушают бледные, истощенные узники человека с воли. Какой забытый русский язык! Риторические фигуры, логика, интонации, метафоры. А главное — свобода. Свобода и глубина мысли, свобода оценок и суждений. Откуда он такой свободный и громогласный? Из лагернотюремного института, «объекта». Какой парадокс! Поймут ли это новые поколения, жители свободной страны?
У меня возникло и на долгие годы осталось впечатление ожившего ископаемого. Перед нами был человек России прежней. России до 1914 года. Впечатление это усиливалось из года в год, все годы, пока мне доводилось видеть и слышать Николая Владимировича.

Было удивительно, что он не просто знает своих предков с допетровских времен, но живо представляет их облик и привычки, достоинства и странности, рассказывая о событиях XVIII—XIX веков, как очевидец. И объясняет эту свою способность поздними браками и долгожительством предков. Дети слушают рассказы бабушки или деда о событиях их давнего детства и о том, что слышали они сами от своих бабушек и дедов. Так, «в три прыжка», можно перелететь через столетие. Но, ясно, этого мало. Нужен еше особый художественный склад, красочные впечатления от услышанного, особое внимание к «историям».
И вовсе не только к историям своих предков. Поразительны его рассказы о людях петровского и послепетровского времени, о профессорах Московского университета прошлого века, литераторах, художниках, священниках. Бесценны красочные рассказы и впечатления от жизни в Германии, семинарах Нильса Бора, рассказы о Гражданской войне, дореволюционной гимназии, об учителях и друзьях.
Поразительна история его добровольного ухода на фронт первой мировой войны шестнадцатилетним — патриотизм и романтизм! — он, казак Тимофеев и князь Всеволожский должен защищать Родину! Да еще и на коне, да с шашкой... А там грязь, и вонь, и кровь окопной войны, и всеобщее разложение. И долгое, с невероятными приключениями, возвращение в Москву. Через гетманскую самостийную Украину, где его мобилизовали в армию («раз казак») и он получил наконец коня и научился рубить саблей, не отрубая коню ухо. И бегство, и снова препятствие — банда «зеленых»: «Иди к нам или к стенке!» И чаепитие с атаманом (по обычаю — местным учителем!), потрясенным тем, что его пленник — родственник великого Кропоткина. И сам казак Тимофеев во главе семнадцати конников с саблями наголо несется в атаку на сплошную стену тяжеловесных немецких улан. И почти оперная сцена: лежащий без сознания от удара по голове Тимофеев на опустевшем поле боя. Ночь. Тучи. Луна. Но конь казацкий не уходит, стоит над ним, пока казак жив. И лежащий почти поперек седла всадник — конь сам находит дорогу в деревню, где в пьяном умилении бандиты (смотревшие из-за деревьев и кустов за сражением) прославляют подвиги погибших.
Уже будучи студентом — красноармеец, бои с армией Деникина. Жесточайший тиф. Тифозный барак. Смерть вокруг. Суп из воблиных голов «карьи глазки». А потом (не
сразу и не скоро) Москва, Лелька, университет. И столько красок, такая живопись и самобытность в этих рассказах...
Звенигородская биостанция, подаренная университету учеником Кольцова С.Н.Скадовским. И сказочная поэзия работы на озере Глубоком с другом, замечательным человеком, эмбриологом Д.П.Филатовым. И буйные подвиги бородатых молодцев в одежде из мешковины — дыра для головы и две для рук. И умыкание девок — «разбойничье» нападение на как бы ничего не подозревающую юную красавицу, и даже похищение наркома Н.А.Семашко, чтобы заехал из Кубинки именно на Звенигородскую биостанцию.
Все это плохо укладывается у меня в хронологию. Получается, еще до фронта ходил юный Колюша по московским церквям с профессором университета И.Ф.Огнёвым и великим художником М.В.Нестеровым — знатоками и любителями церковного пения и иконописи. А церквей «сорок соро- ков»... И тогда же странствовал он по Беломорскому побережью, собирая рыб для Московского и Киевского зоологических музеев, а заодно и старообрядческие иконы (по поручению Грабаря и Муратова), которые сохранялись (уничтожать нельзя!) в виде «бубликов» на кольцевой проволоке, продетой в небольшое отверстие, в церквях поморских сел. И с детства — церковное пение и знание служб. А в студенческое время прекрасный бас. В университетской церкви (угол Б. Никитской и Моховой) пел «в очередь с Юрочкой Боголюбским и первым басом Большого театра Василием Родионовичем Петровым».
Среди сохранившихся магнитофонных записей голоса Николая Владимировича мне представляются особо ценными пленки с пением. Пение — важная часть его жизни. Можно попытаться вообразить, как звучали голоса вечерами на берегу Москвы-реки, на Звенигородской биостанции, как пел он, оторванный от Родины, в Германии. Есть рассказ о том, как он пел романсы и песни в лагере, и слушали его уголовники и другие узники.
Мне кажется замечательным рассказ о пении оживающего, возвращающегося к жизни из беспамятства после лагерной пеллагры Николая Владимировича. Он еще не мог ходить — ноги не подчинялись, а голос и разум появились. И он стал пробовать голос, напевая «первым басом» церковные напевы православной службы. Он был один в специальной палате, около него дежурили сестра или врач — зам. наркома А.П.Завенягин велел вылечить(!), а это серьезно. В
многоголосном, очень сложном церковном пении плохо петь одному. И вот из другой палаты стал доноситься чуть дребезжащий тенор, правильно вторящий и знающий службу. Мне непонятно, как и почему Д.А.Гранин не использовал эту замечательную и даже умилительную картину в своем «Зубре» — книге о Н.В.Тимофееве-Ресовском [1].
Тенор из другой палаты, «старичок», как говорил Николай Владимирович, — генерал НКВД, когда-то, до революции певший в церковном хоре. Дуэт арестанта и генерала репрессивной службы! По их просьбе певцов поместили в одну палату. Слушать их пение собирались врачи и сестры со всей больницы.
Удивительно, но в рассказе, записанном ВДДувакиным и М.В.Радзишевской, эта история изложена несколько иначе — опущены самые, как мне кажется, красочные подробности [2]. Я думаю, потому, что к их записям Николай Владимирович готовился и несколько «фильтровал» свое изложение. Я же записывал свободные и веселые истории «раскованного» автора.
Есть записи, сделанные у костра светлой июньской ночью 1967 года, где Николай Владимирович поет старинные казачьи песни и романсы. Среди них есть одна, которую, как он рассказывал, пели в конном строю, при езде шагом. Ее слова: «Эх, Россия, мать-Россия, мать—российская земля!» И все, и снова: «Эх, Россия...», постепенно убыстряя темп. И это, возможно, главная песня Николая Владимировича Тимофеева-Ресовского.
Николай Владимирович сыграл выдающуюся роль в восстановлении истинной биологии в стране и особую роль в становлении нашей кафедры биофизики на физическом факультете МГУ. Непосредственным знакомством с ним мы обязаны Валерию Сойферу, который был тогда студентом Тимирязевской сельскохозяйственной академии и — единственный случай в истории! — сумел добиться перевода на физический факультет без «потери курса» на вновь организуемую кафедру биофизики. Валерий был чрезвычайно активен. (Сейчас он — профессор кафедры молекулярной генетики в Университете штата Огайо в США, автор неоднократно упоминаемого здесь уникального анализа «феномена Лысенко» в книге «Власть и наука» и директор международной программы «Образование в области точных наук» фонда Дж. Сороса.)
Сойфер разыскал в Горьком всеми заброшенного, не-

Семинар в Миассово. Начало 60-х гг.

мощного, слепого Сергея Сергеевича Четверикова, еще в 1929 году изгнанного из МГУ за «меньшевиствующий идеализм», бывшего все же до 1948 года деканом биофака Горьковского университета и вновь и окончательно ошельмованного после сессии ВАСХНИЛ. Сойфер опекал и как мог скрашивал его жизнь.
От Четверикова он узнал о Тимофееве-Ресовском и поехал на Урал, в Свердловск и на биостанцию в Миассово.
В Миассово царствовал Николай Владимирович. Чрезвычайной красоты места — озеро, скалы, Южный Урал — ценные минералы. Ильменский заповедник — все чистая поэзия. И тут, на берегу озера, лаборатория, где можно делать любые генетические и радиобиологические исследования. Мечта и сказка.
Рассказы Сойфера увлекли студентов первого выпуска нашей кафедры, и они поехали в Миассово (все эти студенты — ныне известные своими трудами профессора, определяющие лицо нашей науки). Летом на семинары к Тимофееву-Ресовскому стали съезжаться биологи, физики, химики, медики из разных городов. Это были первые школы по современной биологии и генетике в нашей стране после 1948 года.

Николай Владимирович был неутомим. Он читал лекции и вместе с Еленой Александровной и сотрудниками биостанции проводил классический «дро- зофилиный» генетический практикум. Приезжие выступали с докладами, сопровождаемыми, как бы это сказать... «мощными»,

«зычными» и, уж конечно, неожиданными, глубокими и оригинальными комментариями хозяина.
Комментариями, возражениями, дополнениями, иногда задевающими самоощущение докладчика. Но обижаться надолго не удавалось — Николай Владимирович был бесспорно доминантой в этом (как и в любом ином) обществе.
Есть в магнитофонных записях его комментарий после лекции любимого им Алексея Андреевича Ляпунова — математика, бесстрашного основоположника отечественной кибернетики, сделанный в 1967 году на летней школе под Москвой, на Можайском*.норе [2]. Это трудно классифицировать — издевательство, восхищение докладчиком, неожиданные сравнения, глубокие мысли и. взрывы смеха в аудитории, и громкий смех жертвы-докладчика. Это нужно не читать, а слушать...
Приезд наших студентов в Миассово был очень важен для психологического возвращения Николая Владимировича на родину. Он уехал из России в 1925 году, будучи, в сущности, еще студентом Московского университета. Особый дух и стиль российских студентов, их независимость, увлеченность науками, некая буйность от избытка сил — характерны для дореволюционной России. Тридцать лет спустя он увидел таких же студентов. Нужно отметить, что это было время сразу после XX съезда, время «оттепели».

Н.В.Тимофеев-Ресовский (справа) и Л.А.Зенкевич. Можайское море. Июль 1969 г.

Студенты весело встретили наступившую, как казалось, свободу. Они были активны и самостоятельны.
Это по их инициативе была создана на физическом факультете кафедра биофизики. Они сами подбирали себе лекторов и дружно покидали аудиторию, если лектор им не нравился. Они с энтузиазмом признали доминантность Николая Владимировича. А он принял их.
Он называл их не по именам, а прозвищами: «Трактор» (мощный Толя Ванин — профессор Анатолий Федорович Ванин), «Хромосома», «Хром» (ныне профессор Валерий Иванович Иванов), «Джо» (ныне профессор Георгий Валерьянович Гурский), «Тина», «Тино-жабский» (ныне профессор Анатолий Маркович Жаботинский), «Хеопс» (ныне известный научный и общественный деятель Всеволод Васильевич Борисов) и т.п.
И разносились в тиши миассовской биостанции зычные крики хозяина: «Джи нету! Куда делся Джо? Джу не видели?»
Нужно отметить для современного читателя, что это была

Последний день рождения. Слева от Н.В.Тимофеева-Ресовского Г.В.Гурский, справа А.Ф.Ванин. Обнинск. 7 сентября 1980 г.

именно оттепель. Высочайшее начальство и весь репрессивный аппарат нисколько не изменились. Студенты были под пристальным контролем. Уже в i960 году начали снова «завинчивать гайки». Никого не забыли. Так, В.Иванов был исключен из университета на 6-м(!) курсе и защищал дипломную работу через год, будучи старшим лаборантом Института молекулярной биологии (тогда радиационной и физико-химической биологии).

«Джо» с трудом удалось избежать призыва в армию — он уехал работать к Николаю Владимировичу в Миассово.
Эта приязнь и взаимовлияние сохранились на всю жизнь. Для меня полны символического смысла фотографии, сделанные 7 сентября 1980 года в Обнинске. Николай Владимирович отмечал 80-летие. В двух смежных комнатах его небольшой квартиры было более тридцати человек. Николай Владимирович сильно постарел, но был радостно и, пожалуй, элегически оживлен. Я снял тогда три пленки. Это был, как оказалось, патрицианский ритуал прощания. Наутро он
направлялся в больницу на тяжелую операцию и не предполагал оттуда вернуться. Мы этого не знали. Но досмотрите на фотографию с А.Ваниным и Г.Гурским...
А еще раньше, задолго до этого дня, после обычного разговора о Пушкине Николай Владимирович вдруг сказал мне: «...А вот умирать буду, учёнейший Шноль, прочти мне повести Белкина...» Не пошел я в больницу — говорили, очень он не хочет, чтобы видели его в немощи и слабости. Не пошел — и полон сомнений и угрызений совести. Но так близка мне эта просьба, этот финальный выбор из мировой литературы...
Миассовские школы-семинары стали родоначальниками многих аналогичных школ в последующие годы.
В те годы он в основном был в Обнинске. Они с Еленой Александровной переехали из Свердловска в Обнинск- в надежде на широкое развертывание научной работы и потому, что это была «Калужская губерния» — родина предков, где на речке Ресе было имение Тимофеевых. Речке, давшей первому (и потом только первому) в семье сыну добавление к фамилии «Ресовский». Не могли они знать, что среди всех околомосковских областей именно Калужская характеризуется наибольшим деспотизмом партийно-репрессивной власти. И не надо бы забывать имя первого секретаря Калужского обкома КПСС Кондренкова. И вовсе не вспомнить теперь имена партийных и иных начальников Обнинска. Но это они заточили в психиатрическую «лечебницу» МВД Жореса Медведева (и многих менее известных), и они травили и преследовали Тимофеева-Ресовского в Обнинске и добились его увольнения и запрета работать в созданной им продуктивной и оригинальной лаборатории.
А повод — его влияние на молодежь, его семинары и лекции по искусству, литературе, генетике, теории биологической эволюции.
Эрудиция Николая Владимировича казалась неправдоподобной... Ну как это он так уверенно судит о западноевропейской живописи, музыке, литературе?! И все знает о древнерусских живописцах. О хоровом пении и оперных певцах...
Потом из его рассказов несколько прояснилось. Был бы он профессиональным (и, без сомнения, выдающимся) искусствоведом, да страсть более сильная победила. Пожалуй, неудивительно, что он колебался в выборе профессии, чем заниматься — историей западноевропейского искусства
или биологией. Неудивительно, что колебался. Но неудивительно и то, что выбрал биологию. Биология, как я говорил, — страсть, она возникает в детстве и непреодолима. Притягивает все живое — жуки, головастики, собаки, рыбы, летучие мыши — с этим нельзя бороться, надо идти в биологи. Зато другие увлечения и менее сильные страсти придали Николаю Владимировичу ренессансную широту и универсальность.
Гонения партийных боссов во многом лишили Тимофеевых-Ресовских смысла существования — возможности полноценной научной работы. Но все же это были новые времена — ведь тогда же Московский горком ВЛКСМ организовывал под руководством Николая Владимировича свои Летние школы... А когда он остался в Обнинске без работы, влиятельный и властный академик и генерал, директор вполне закрытого Института медико-биологических проблем О.Г.Газенко, преодолев сопротивление «органов», зачислил Тимофеева-Ресовского в свой институт в качестве консультанта.
Трудно выделить главный научный труд Тимофеева-Ресовского. Принято называть главной его работу с К.Г.Циммером и М.Дельбрюком в начале 30-х в Германии по определению размера гена [3]. Это столько же начало современной молекулярной биологии (молекулярной генетики), сколько и начало радиобиологии. Они облучали гамма-лучами дрозофил и изучали зависимость частоты мутаций от дозы облучения. Так они вычислили минимальный объем той структуры в клетке, повреждение которой приводит к мутации. Этот объем по порядку величины оказался близким к размерам небольшой молекулы типа аминокислоты или нуклеотида. Ген оказался молекулярных размеров.
Участник этой работы, тогда аспирант, физик-теоретик Макс Дельбрюк под влиянием Николая Владимировича полностью переключился на исследование генетических механизмов. По его совету Дельбрюк занялся генетикой вирусов, этих, как теперь всем ясно, наиболее простых генетических образований, живых «генов», паразитирующих в клетках полноценных живых организмов. Свои основные труды Дельбрюк выполнил в США и прославился многими фундаментальными достижениями, отмеченными — по справедливости — Нобелевской премией.
Но мы часто забываем, что в основе всех, и особенно оригинальных достижений находится мысль. Исходная мысль,
«идея» — наименее заметная часть научных достижений. Более точно, наименее материальная. Несколько слов на семинаре, реплика докладчику, иногда очень обидное замечание могут определить направление исследований на всю жизнь. В наше время почти не принято отмечать истоки идей, лежащих в основе научных достижений. Но идейные истоки современной молекулярной биологии имеют самое непосредственное отношение к рассказу о Н.В.Тимофееве- Ресовеком.
В очерке о Н.К.Кольцове я рассказывал, как в 1893 году на очередном Всероссийском съезде естествоиспытателей и врачей на пленарном заседании выступил с докладом профессор химии Московского университета и Московского высшего технического училиша Александр Андреевич Колли. Тема доклада — химическая природа микроорганизмов. Докладчик полагал, что в клетке помещается довольно мало молекул, а число признаков, передаваемых по наследству, очень велико. Отсюда вопрос: «Как малое число молекул может определять большое число признаков?» Вовсе неважно, что в то время нельзя было правильно оценить ни число молекул, ни число признаков. Важно, что на этом докладе был студент-зоолог Московского университета Николай Кольцов. Ответ на этот вопрос Николай Константинович искал всю жизнь.
На лекциях, которые слушали студенты в 1923—1925 годах, ответ уже был. Идея Кольцова — матричный принцип передачи наследственной информации, изменчивости и размножения — самая главная идея XX века, равная по значению идеям квантовой механики. В Германии, Дании, Англии, США громогласный Тимофеев-Ресовский излагал на лекциях, в дискуссиях, на семинарах идеи своего высокочтимого учителя. И матричный принцип Кольцова вошел в сознание исследователей этих и других стран. (А на родине тогда имя Кольцова и его идеи не только не понимали, но всячески осуждали и поносили.)
Проникнутый идеей Кольцова (в интерпретации и развитии Тимофеева-Ресовского) Макс Дельбрюк проводил свои исследования и учил новые поколения студентов. После войны в аспирантуру к С.Лурии, а потом к М.Дельбрюку попал талантливый и любознательный орнитолог Дж.Уотсон. Они послали его учиться биохимии в Европу к датчанину Калькару. Биохимия не привлекла Уотсона (все это описано им самим в замечательной книге «Двойная спираль»), и он отправился в Англию, в Кембридж, где Ф.Крик пытался

расшифровать рентгенограммы ДНК, полученные Р.Франк- лин и М.Уилкинсом. Ничего не удавалось. Похоже, какая-то спираль... Не хватало идеи. Идеи матрицы и комплементарной ей реплики. Эту идею и привез Уотсон. Скрывая свое открытие двойной спирали, спеша и волнуясь, они ждали выхода своей статьи (в марте 1953 года в «Nature»). Так возникла современная молекулярная биология. «Пищевая цепь», как говорят в экологии, выглядит здесь так: Колли — Кольцов — Тимофеев-Ресовский — Дельбрюк — Уотсон.
Но Н.В.Тимофеев-Ресовский в этой цепи отнюдь не простое последовательное звено — ему принадлежит чрезвычайно важное развитие матричного принципа Кольцова.
Возможно, самый важный его вклад в науку — концепция «конвариантной редупликации», связывающая матричный механизм изменчивости и наследственности с теорией эволюции. А смысл этой концепции — матричное воспроизведение — размножение любых вариантов наследственных текстов (конвариантно), в том числе и мутационно измененных. Тем самым естественному отбору предлагаются для оценки все новые и новые варианты, и совершается эволюция [4].
На основании этого механизма естественным представляется и происхождение жизни с момента возникновения самых первых полимерных молекул, способных к конвариан- тному матричному размножению. Николай Владимирович говорил, что дальше под давлением естественного отбора начинается неуклонная биологическая эволюция. А о подробностях, как и что было, советовал обращаться к А.И.Опари- ну, который все знает, и прибавлял обйчно: «А я тогда был маленький и не помню...»
М.Дельбрюк получил Нобелевскую премию в 1969 году, через 7 лет после Дж.Уотсона. В своей нобелевской речи он говорил о Н.В.Тимофееве-Ресовском как о своем учителе. Но на мой взгляд, не подчеркнул определяющую роль исходных идей Кольцова и Тимофеева-Ресовского. Когда же приехал в Москву повидаться с Николаем Владимировичем, то делал гораздо более сильные акценты именно на этом во всех своих выступлениях и разговорах.
Тут мне важно отметить чрезвычайно высокую нравственную традицию: Кольцов, излагая свой матричный принцип, говорил о нем, как об идее, высказанной в 1893 году в докладе Колли. Я тщательно изучил опубликованный текст

Последняя лекция. Кафедра биофизики физического факультета МГУ. Ноябрь 1973 г.

этого доклада и другие труды Колли. Ему в самом деле принадлежит постановка вопроса. И ни малейшего намека на ответ. До Кольцова идея аналогии живых существ с кристаллами высказывалась неоднократно. Но матричную концепцию на уровне молекул, объясняющую основы биологии, придумал Кольцов.
...А может быть, самое важное — это труды Н.В.Тимофе- ева-Ресовского по популяционной генетике божьих коровок, или исследования циркумполярной изменчивости серебристых чаек, или работы по биогеоценологии и экологии?
А может быть, самое важное — это биологические методы борьбы с радиоактивными загрязнениями и радиобиологические исследования, так и оставшиеся в секретных отчетах и не использованные даже после чернобыльской катастрофы?
Современникам была очевидна значительность личности Тимофеева-Ресовского. Он состоял членом многих иностранных академий. Однако и после разоблачения Лысенко в 1964 году Академия наук СССР продолжала его «не замечать». Изрядная часть академиков — «действительных членов» этой «большой» академии — избиралась вне связи с
их научными заслугами. Тимофеев-Ресовский был слишком значителен для АН СССР. Если же когда-нибудь попытаются воссоздать панораму российской «обшей» биологии середины XX века, Николай Владимирович войдет в нее наряду с действительно выдающимися академиками: И.И.Шмальгаузеном, В.Н.Сукачевым, АВ.Ивановым, AJT.Tax- таджяном... и тогда вряд ли кому-то будет важно, что он не был «даже членом-корреспондентом».
Будучи в Германии, Николай Владимирович не просто оставался российским, советским гражданином, сохранял советский паспорт и отказывался переменить гражданство, он посылал все свои труды в библиотеку Московского университета. И был убежден, что его труды на родине вполне известны. Я не рассказал ему, что в конце 60-х нашел оттиски его основных работ в этой библиотеке. Но они были не разрезаны — их ранее никто не читал...
После лагеря и поразившей его от голода пеллагры он навсегда лишился возможности читать, и почерк стал почти нечитаем. Ему читала Елена Александровна. А широко известные в научном мире книги по теории эволюции и радиобиологии он писал вместе с сотрудниками и учениками: Н.В.Глотовым, А.В.Яблоковым, Н.Н.Воронцовым, М.И.Шальновым, А.В.Савичем, Вл.И.Ивановым, В.И.Ко- рогодиным и другими [5—8]. Писал вместе — т.е. диктовал своим соавторам после детального обсуждения с ними тщательно продуманный текст.
Я говорил вначале о парадоксе — сохранении не искаженного репрессивной советской действительностью облика российского интеллигента — аристократа духа, казака Тимофеева (он же князь Всеволожский)-» вдали, вне СССР, в Германии, более того, в фашистской" Германии. Николай Владимирович прошел на родине тюрьму и каторгу — это его не изменило. Он мог понять допрашивающего его следователя: «Ну ладно, если велено пришить мне обвинение в шпионаже, — пожалуйста. Только напиши, что я чилийс- кий(!) шпион. Потом прочтут и поймут, что этого быть не могло». А дальше, на свободе — непривычная советская действительность. Он не мог и не стал к ней приспосабливаться. Трудно дышится воздухом современности уцелевшим или ожившим ископаемым.
Тимофеевы-Ресовские жили в Германии с 1925 по 1945 год. При них в Германии к власти пришли фашисты. При них расцвел расизм. При них генетика стала наукой, кото
рую нацисты использовали для обоснования расового неравенства. А они были генетиками! При них была «хрустальная ночь» — ночь массовых погромов и убийств евреев. При них началось уничтожение людей в лагерях смерти.
Они жили в Германии, когда Гитлер начал вторую мировую войну. Они — российские граждане! — жили в Германии, когда началась Великая Отечественная война. 22 июня 1941 года началась эта ужасная война. А через четыре месяца большая часть Европейской России была занята германскими войсками. Немцы оккупировали родные для Николая Владимировича места — 10 октября они заняли Калугу и вскоре подошли вплотную к Москве!
Это была истинно народная, Отечественная война. Миллионы погибших, сожженные и разграбленные города и села. Голод и несчастье над всей страной. Я хорошо помню это время — мы уходили из Калуги, когда туда входили немцы (как-то все концентрируется в моих рассказах вокруг Калуги — Чижевский, Циолковский, Зотов, Тимофеев-Ресовский).
В размышлениях об удивительной судьбе и личности Н.В.Тимофеева-Ресовского существенно сопоставление с биографиями его братьев.
Младший брат — Виктор Владимирович Тимофеев — зоолог, крупный специалист по биологии соболя, много лет работавший в Баргузинском заповеднике (восточный берег озера Байкал), также прошел через концлагерь.
Брат Владимир Владимирович Тимофеев, следующий за Николаем по возрасту, был убежденным коммунистом, большевиком. Расстрелян в 1937 году. Я был в Ленинграде гостем его сына Андрея (племянника Николая Владимировича). В альбоме фотографии 20-х годов — спокойный красивый человек в гимнастерке с орденом Красного Знамени.
Год за годом — серия фотографий. Такая же гимнастерка с орденом и все более тревожное, а потом и трагическое выражение лица. Он был крупным инженером. После убийства Кирова и массовых арестов освободилось много ответственных постов. Ему предлагали стать директором Путилов- ского завода. Он попросил завод не такой большой. Он был очень известен. При аресте ему предоставили небывалую льготу — разрешили позвонить домой. Но он был расстрелян.
Возможно, самым светлым воспоминанием Владимира Владимировича было посещение брата Николая в Берлине,
куда он в конце 20-х выезжал по своим инженерным делам. А из Берлина братья «махнули» ненадолго в Париж. Гибель брата, арест Вавилова, смерть Кольцова, много раньше — арест и ссылка Четверикова, аресты и гибель выдающихся генетиков Н.К.Беляева, Г.Д.Карпеченко и многих-многих уже не раз названных — достаточные основания не возвращаться на верную гибель не только свою, но и зависящей от тебя семьи и друзей. И он остался в Германии с советским паспортом, не изменив своему обычаю верности России.
Они с Еленой Александровной заплатили за это решение жизнью любимого сына Фомы (Дмитрия). Фома был страстным патриотом Советского Союза и стал активным участником подпольной организации «Берлинский комитет ВКП(б)». И погиб в Маутхаузене.
А как же парадокс сохранения облика российского интеллигента? Сохранения смелости суждений и независимости поступков, так поразивших всех нас при знакомстве с Николаем Владимировичем?
Он оказался между Сциллой и Харибдой. Но Германия была для него чужой страной. Он все 20 лет оставался гражданином СССР, России. Он занимался научными исследованиями, буйствовал на научных семинарах и оставлял политику и общественную жизнь Германии за пределами своей активности.
Но так не мог поступить его старший сын. Дмитрий родился в 1923 году. Его детство и юность прошли в Германии. Он остро и активно переживал все происходящее. И как это бывает с детьми на чужбине, был страстным патриотом Советского Союза. Этот российский безоговорочный патриотизм был у него от родителей. Талантливый и яркий студент, Фома во время войны стал одним из организаторов подпольного Берлинского бюро ВКП(б) — Всесоюзной коммунистической партии большевиков. Они организовывали саботаж на военных заводах и распространяли листовки об успехах Красной Армии в боях против фашистов.
Николай Владимирович боялся за сына. Но, как признался много позже, сам печатал ему у себя в лаборатории листовки. Наивный Фома и его товарищи не могли выжить в борьбе с гестапо. Они были арестованы. Несчастные родители! Скольким семьям пришлось пережить это! Николаю Владимировичу была предложена страшная сделка — цена
освобождения Фомы — сотрудничество с фашистами. И он отказался.
В Древней Греции или Древнем Риме это стало бы сюжетом трагедии, а в наше жестокое время... В наше время столько подобных трагедий! Попробуйте представить себе его чувства, когда стало известно, что Фома переведен из тюрьмы в лагерь, откуда не возвращаются...
Елена Александровна не могла поверить, что сын погиб, и многие годы и после войны жила в надежде на его возвращение. В начале 60-х, почти через 20 лет после окончания войны, племянник — сын брата Владимира — Андрей Тимофеев узнал наконец адрес своих родственников на Урале, в Свердловске. Он приехал из Ленинграда в Свердловск. Дверь открыл младший сын Елены Александровны л Николая Владимировича, тоже Андрей — его двоюрдный брат. Братья молча смотрели друг на друга. Оба ощущали значительность происходящего. Андрей (Николаевич), мягкий и деликатный, тихо спросил: «Кто вы?» «Я твой брат!» — громко сказал приехавший. «Фома!» — закричала в глубине квартиры Елена Александровна... и упала без чувств.
В одном из фильмов трилогии, снятой режиссером Е.С. Саканян, об этом рассказывает Андрей — племянник, а у слушающих его на глазах слезы.
Скоро закончится наш XX век. Настанет уже не наш, а новый, для новых поколений — XXI век. Они будут знать, что в конце нашего века без войны распалось на части могучее и непобедимое государство. Государство, фундамент которого составляли утопические идеи и кровавый террор. Жестокую диктатуру заменила неустойчивая и несовершенная демократия.
Это если говорить патетически. Но в реальности еще много лет и, может быть, много поколений результаты семидесятилетней советской власти будут проявляться в нашей жизни. Мы — советские люди. Нам в самом деле трудно примириться с фактом — всю войну семья Тимофеевых- Ресовских жила в Германии... А мы в это время...
После выхода в свет книги Гранина «Зубр» несколько патриотов выступили в печати с резким осуждением — как это Тимофеев-Ресовский не вернулся в СССР! В самом деле, как это он не дался в руки палачам?! Нет необходимости спорить с ними. Но после освобождения из концлагеря до самого последнего времени Николай Владимирович не был
реабилитирован и, следовательно, признавался осужденным на законном основании. Сам он, естественно, не считал себя виновным и просить о реабилитации считал ниже своего достоинства. Однако многим из нас казалось важным добиться его реабилитации. Это один из лейтмотивов упомянутых выше замечательных фильмов — трилогии о Зубре режиссера Саканян.
Не меньшие страсти разгорелись и в связи с обвинениями в сотрудничестве с фашистами как генетика и даже в проведении опытов на людях с радиоактивными материалами. Все это оказалось домыслами, основанными на «здравом смысле»: ну не мог же он, находясь в фашистской Германии, не сотрудничать... Мог. Не сотрудничал. Не проводил [1,2,9-11].
Потому и сохранил тот удивительный облик свободного и смелого человека, который так впечатлил нас в 1956 году.
Ощущение значительности, необычности общения с Николаем Владимировичем переживали многие. Возникало стремление сохранить его облик, мнения, рассказы. По- разному реализовывалось это стремление. На семинарах и школах включали магнитофоны, делали фотографии, снимали кинофильмы. В.Д.Дувакин и М.В.Радзишевская приезжали в условленное время в Обнинск, и Николай Владимирович, однажды смирившись с «этой шпионской машиной» — магнитофоном, рассказывал им очередную «историю» [2]. Я предпочитал записи без специальной подготовки в непринужденной обстановке, у костра на летней школе, за столом в дружеской компании, на лекциях и дискуссиях. Их труднее слушать — много голосов перебивают друг друга. Правда, мощный бас Николая Владимировича всегда побеждает. Ритм и темы разговора причудливо изменяются. Это — многомерный театр жизни.
Даниил Александрович Гранин, сколько я знаю, не вел магнитофонных записей. Он слушал и «впитывал». Поразительная способность! Его книга о Тимофееве-Ресовском «Зубр» в сущности также основана на ощущении почти ожившего ископаемого. Опубликование «Зубра» в «Новом мире» в 1987 году стало чрезвычайным событием. Переведенный на разные языки, «Зубр» оказался в разных странах, и облик Николая Владимировича стал доступен разным поколениям.
Ему посвящены три кинофильма, снятые режиссером и автором Е.С.Саканян: «Рядом с Зубром», «Охота на Зубра»,

«Герои и предатели». Ему посвящаются конференции и симпозиумы. О нем издана, по инициативе и под редакцией Н.Н.Воронцова, книга «Николай Владимирович Тимофеев- | Ресовский. Очерки. Воспоминания. Материалы» [9]. Но особую ценность представляют его собственные недавно изданные «Воспоминания» [2] — бережно переписанные с магнитной пленки записи его замечательных рассказов. Их и 41 должны прочесть те, кто захочет узнать о Н.В.Тимофееве- Ресовском «из первых рук».

9

<< | >>

↑

Источник: С.Э. Шноль. ГЕРОИ И ЗЛОДЕИ РОССИЙСКОЙ НАУКИ. 1997

Еще по теме Н.В.Тимофеев-Ресовский:

- Альтернативная история - Античная история - Архивоведение - Военная история - Всемирная история (учебники) - Деятели России - Деятели Украины - Древняя Русь - Историческая литература - Историческое краеведение - История Востока - История древнего мира - История Казахстана - История наук - История науки и техники - История России (учебники) - История России в начале XX века - История советской России (1917 - 1941 гг.) - История средних веков - История стран Азии и Африки - История стран Европы и Америки - История стран СНГ - История Украины (учебники) - История Франции - Методика преподавания истории - Научно-популярная история - Новая история России (вторая половина ХVI в. - 1917 г.) - Периодика по историческим дисциплинам - Публицистика - Современная российская история - Этнография и этнология -