§ 3. Л.Н. ТОЛСТОЙ — ОРГАНИЗАТОР НАРОДНОЙ ШКОЛЫ

В дореформенный период народное образование находилось в бедственном положении. Состояние его описывает Толстой в статье «О свободном возникновении и развитии школ в народе». Так, в 1861 г. в Тульской губернии на участке, где проживало 7029 душ, пишет он, не было ни одной школы, кроме Яснополянской.

Обучало же детей само население, дьячки и солдаты. На примере одной из школ показано, как шло это учение: мальчики учили отрывки из Псалтири, каждый свой, бессмысленно и громко крича; учитель щедро раздавал пощечины и подзатыльники. Ту же безрадостную картину обучения описал в своем сочинении «Как я учился» ученик Яснополянской школы: он учился у разных «учителей», везде учили азбуке и везде лились слезы, так как нещадно секли розгами.
В созданных еще с 40-х гг. XIX в. министерских школах для государственных крестьян детей было мало, крестьяне, хотя и платили сборы на нихгдетей послать в школы не могли.
Церковные школы существовали в основном только в отчетах, числились номинально.
С начала 60-х гг. у народа возрастает стремление к обучению своих детей. В статье «О народном образовании» Толстой замечает: «Малообра-

зованный народ хочет образоваться, более образованный класс хочет образовать народ, но народ подчиняется образованию только при насилии». Причина в том, что крестьяне не хотят таких школ, приютов и пансионов, где бы сделали из их детей белоручек и писарей вместо пахарей,
Крестьяне не хотят и школы, учение в которой состоит из зубрежки непонятных текстов, а знания, даваемые детям, неприложимы к жизни. В школе, как они видят, учат 3—4 года тому, что можно изучить за 3 месяца.
Люди из народа, по мнению Л.Н. Толстого, с первых шагов на пути своего просвещения находят перед собой только две дороги: религиозное, отсталое, закостенелое учение, признаваемое священной, непогрешимой истиной, не могущее уже удовлетворять их разумным требованиям, или те пустяки, называемые наукой, которые восхваляются «людьми властвующего сословия».
Народ жаждет образования, как жаждет высохшая трава воды, готов принять его. Но оказывается в положении просящего хлеба, а получившего вместо него камень и недоумевает: он ли ошибался, желая образования, или что-то не так в самом образовании?
Слабые стороны народного образования в России вызваны такими причинами: 1) незнание народа и его потребностей; 2) кажущаяся и подкупающая легкость обучения учеников; 3) склонность к заимствованию от немцев и 4) критика старого без выработки новых основ.
Какой же быть школе? Принципом организации народных школ должна быть свобода,
АН. Толстой считал, что именно народ должен свободно высказывать, какое образование ему нужно; иначе население всегда будет противодействовать принудительному образованию, насаждаемому сверху.
Сами крестьяне, а не министерство, не земство, также должны решать вопросы покупки или постройки школьного дома, выбор места для него, выбор учителя. А земству нужно осуществлять контроль «за педагогической стороной дела».
По мнению народа, как .замечает Л.Н. Толстой, школа может быть всякой: и самой дорогой, лучшей, и дешевой, похуже, но любая школа должна быть доступной каждому, а не избранным счастливчикам.
И появившийся в 60—70-х гг. опыт организации школы самими крестьянами говорит о том, что он не признает какой-то внешней ее формы, но имеет то преимущество перед казенными, что учитывает потребности народа. «Школы, устраиваемые крестьянами, правда, отдаляются от требуемого образца школы, но зато получают самые разнообразные формы, подделывающиеся повсюду к местным условиям»1.
Толстой Л.Н. Педагогические сочинения. С. 328.
Принудительное образование часто бывает заимствованным, не национальным; свободное же, направляемое сам им народом, не может идти вразрез с народным характером и народными воззрениями. Такое образование сделается благотворным, будет соответствовать народному характеру, удовлетворять потребности народа. Незнание народа, склонность к заимствованию у немцев ставят образование в жалкое положение.
Образование народа есть дело общественное, без содействия общества правительство не может сделать много в этой области.
Таким образом, развитие школ, серьезные и глубокие преобразования, направленные на улучшение школьного дела, возможны при условии активного и творческого участия в них тех, кто непосредственно заинтересован в школе для своих детей. Создание национальной школы возможно при активном включении в ее организацию самою народа, прежде всего крестьянства.
Яснополянская школа явилась примером организации школы, учитывающий народные запросы; открытые вслед за нею другие школы побуждали крестьян создавать их и у себя. Одной из важнейших проблем при их открытии (сразу появилось более 20 школ) стала проблема учителя. Л.Н. Толстой писал, что ему приходилось на сходах убеждать крестьян не в том, что нужно открыть школы, они это уже и сами осознавали, а в том, что нужно иметь хорошего учителя. Он обратился к профессору Московского университета Чичерину и другим лицам с просьбой о помощи в подборе учителей. Среди учителей школ, открытых по инициативе Л.Н. Толстого, были студенты, исключенные из университета за участие в студенческих волнениях, бывшие гимназисты и семинаристы. Учителя включались в издание журнала «Ясная Поляна». И несмотря на мизерное жалованье, учителя работали с энтузиазмом. Жили они в крестьянских избах вместе с хозяевами или в избе, где была школа, работая в ней с утра до вечера. По воскресеньям все собирались в Ясной Поляне на совещания, где обсуждались статьи для журнала и школьные дела. Предварительно, до начала самостоятельной работы, студенты-учителя знакомились с педагогическими идеями и педагогической практикой Л.Н. Толстого, который был счастлив общению с ними.
Этот опыт руководства деятельностью учителей привел Толстого к убеждению, что нужны школы — методические центры с руководителем из учителей во главе, объединяющие группы школ.
Особенностью школ, созданных Толстым, было то, что они отказались от традиционных представлений крестьян о необходимости розги и строгости; опыт успешной работы убедил и родителей в возможности другого обучения. «Прежде нашим учителям кололи глаза дьячковскими и солдатскими школами; теперь старинным учителям колют глаза нашими шко-

лами, в которых выучиваются быстро и без побоев», — писал Толстой в журнале «Ясная Поляна».
Молодые учителя, воспринявшие идеи АН. Толстого, в своих школах установили те порядки, которые видели в Яснополянской школе: свобода и непринужденность в отношениях с детьми, самостоятельность и творчество детей; их ученики также с увлечением читали, писали сочинения, заслушившись рассказами учителей по истории, наблюдали за явлениями природы и т.п. Так как грамоте выучивались по методу Л.Н. Толстого быстро, за два месяца, также скоро приобщались к книгам, зачитывая их до дыр. В этих школах, так же как и в Яснополянской, осуществлялось развитие в гармонии.
Учителя не просто копировали педагогическую систему своего руководителя, но и сами экспериментировали, в процессе работы отбирая содержание, методы, приемы обучения. Отношение населения к школам и учителям устанавливалось одобрительное.
Л.Н. Толстой полюбил своих единомышленников-учителей. «Какой это был народ! Чистые, самоотверженные...» — записал он впоследствии о студентах. Такие же ответные чувства питала к своему наставнику и молодежь, она оставалась навсегда приверженной его педагогике. Оставшись педагогами, они «не изменили его знамени», стараясь распространять идеи своего учителя.
Однако новаторство, признанное и принятое крестьянами, вызвало недоверие и недоброжелательство местных помещиков и духовенства; их представители обращались к губернатору с просьбой об увольнении Л.Н. Толстого с должности мирового посредника, с требованием отказаться от учителей — бывших студентов. Настороженно следили за школой и жандармы. Но идеи Толстого о народной школе жили в памяти и делах его учеников и последователей.
Таким образом, деятельность Л.Н. Толстого вышла за рамки простой организации народных школ и привела к созданию принципиально нового их типа, основанного на новых взглядах на ученика и целях его образования. Поле экспериментального поиска расширялось, теперь это была не только Яснополянская, но целая сеть других школ. Педагогические идеи Толстого нашли в них не только применение, но и дальнейшее развитие, благодаря энтузиазму учителей, доказав таким образом свою жизненность.
Знакомство с педагогическими идеями и практикой Л.Н. Толстого позволяет заключить следующее.
Л.Н. Толстой развил новые для России представления о школе, основанной на признании за детьми права на активность, творчество, самостоятельность и выработку нравственных убеждений. Необходимым условием для их проявления является свобода, отрицающая принуждение.

Педагогическая деятельность, основанная на любви к ребенку, пробуждает все лучшее, что есть в ним от рождения.
Свобода как возможность творчества лежит и в основе деятельности учителя. Только он вместе со своими учениками определяет порядок учения, методы преподавания, опираясь на интерес детей, их право свободы выбора.
Необходима свобода волеизъявления населения при решении педагогических вопросов: как устроить школу, чему в ней учить.
Таким образом, прогресс в образовании возможен при установлении демократической, гуманной атмосферы в обществе и школе, уважении и внимании к каждой личности, предоставлении возможности для нее свободы выбора решений. Любовь к детям лежит в основе всей педагогики.
Велик вклад Л.Н. Толстого в педагогическую науку, ратовавшего за права личности ребенка и разработавшего новые оригинальные подходы к обучению и гармоничному развитию ученика. Его преданность делу народного образования, вера в творческие силы своего народа, горячая любовь к детям, смелость в решении теоретических и практических вопросов педагогики служат ярким примером для учителя. Время, отданное служению школе и детям в период наибольшего подъема и расцвета своих творческих сил, гениальный писатель считал счастливейшим в своей жизни.
Яснополянская школа
(из воспоминаний ученика яснополянской школы)
«В 1859 году ранней осенью нам оповестили по деревне, Ясной Поляне, о желании Льва Николаевича открыть школу в Ясной Поляне и о том, чтобы желающие дети приходили учиться, что школа открывается бесплатная. Я помню, какая была суматоха. На деревне начались сходки, начались разные толки, суждения:
«Как? Почему? Не обман ли какой? Махина не махонькая учить бесплатно. Их, пожалуй, наберется пятьдесят ребят, а то и больше. Он обучит и отдаст их в солдаты. И они как раз попадут под турку».
«Вы как хотите, а я пошлю своего», — сказал один, за ним другой и третий, помялись некоторые, согласились и все: «И я, и я своего»...
На проулок стали собираться ребята, некоторых их отцы и матери провожали, каждый своего. Шествие тронулось, и я позади всех, провожаемый своей сестрой. Через несколько минут мы стояли перед домом Льва Николаевича. Шушукаются ребята между собой.
Я стоял, как собачий объедок, чувствуя, что я хуже всех одет, даже и меньше всех ростом, беднее всех и сирота. Мне мерещилось: «Ну-ка меня прогонят».

Вот решение судьбы: послышалось сверху, где-то по лестнице голос мужественный, но и как бы ласковый. Давно пришли? Давно уже.
Одна секунда, и на крыльце появился человек, наш учитель. Все обнажили головы и низко поклонились. Я с замиранием сердца ухватился за сестру, держась ее сзади, и стоял за ней, как за маленькой крепостью. Ну вот, очень рад, — сказал он, улыбаясь и осматривая всех.
И он быстро пронизал глазами толпу, отыскивая маленьких, что спрятались за отца или за мать. Он пошел в середину толпы и начал спрашивать первого мальчика; Ты хочешь учиться? ' Хочу. Как тебя звать? Данилка. А фамилия твоя? Козлов. Ну вот, мы будем учиться. — И он начал обращаться к каждому мальчику: — Как тебя звать? Игнатка Макаров. Тебя? Тараска Фоканов.
Поворачиваясь в другую сторону, Лев Николаевич наткнулся на мою сестру. Ты что, учиться пришла? Будешь учиться? И девочки приходите. Все будем учиться.
Очередь дошла и до меня. Ты что, учиться хочешь?
И глаз на глаз я стоял перед учителем, трясся, как осиновый лист. Хочу, — ответил я ему робко. Как тебя звать? Васька. А фамилию знаешь свою? — спросил он, и мне показалось: он смотрел на меня, как на заморуха. Знаю.
•—Скажи. Морозов. Ну, я тебя буду помнить. Морозов Васька-кот. — И улыбнулся, и лицо его показалось мне одобрительным. Мы будто как виделись когда-то с ним раньше. Ну, Морозов, пойдем. Макаров, Козлов, идите все за мной.

Мы поднялись по длинной лестнице и очутились в большой комнате, высокой, как молотильный в деревне сарай.

Потолок был чистый, стол тоже хороший, чище наших столов, на стенах висели какие-то картины.
В другой комнате так же было светло, пол и потолки чистые, так же высоко. Картин не было. Посредине комнаты стояли длинные скамейки и такие я$е длинные столы. На стене висели две черные доски. Тут же на полочке лежал мелок. В углу стоял шкап с какими-то книгами, бумагами и грифельными досками. Ну, вот здесь будет наша школа, все будем учиться. А если будет тесно, мы займем и здесь, — указал он на первую комнату. Я думаю, вы еще не все собрались, некоторые остались. — И он обвел нас всех глазами, и вопросительный взгляд его остановился с улыбкой на мне.
Я растерялся, и мы никто ничего не отвечали.
Не добиваясь от нас ответа, видя нашу застенчивость, он взял мелок и сказал:
* — Мы сегодня заниматься не будем, а завтра, — и начал писать на черной доске буквы А, В, В, Г, Д, Ж, — вот с завтрашнего дня мы так начнем учиться. А теперь пойдемте, я вам покажу, где я живу.
Он отворил еще комнату, взошел и сел на кресло. Комната была менее тех комнат, где мы будем учиться. Но в ней были диваны, кресло, стулья, столы, бумаги, картины, какая-то «лебасторная» фигура, похожая на человека, висело ружье, и какая-то плетеная сумочка, и много кое-чего, чего мы отроду не видали.
Все это меня и нас всех интересовало. Вот тут я живу и ночую, — сказал весело наш учитель, улыбаясь на всех мило, как бы стягивая с нас покрывало застенчивости.
Такая безмолвная беседа с нашей стороны, похоже, затрудняла его: как вызвать от нас разговор^
Он начинал спрашивать у нас отдельно то у того, то у другого: Козлов, сколько тебе лет? Двенадцать. А что ты летом делал? Я-то?
-Да. Пахал, скородил. Это хорошо. Помогал отцу? Да помогал. Он лешил1, а я запахивал.
отмечать пучками соломы на пашне полосы для правильного раскидыва-
А ты, Макаров? И я пахал. А ты? И я пахал, скородил, лошадей стерег.
Все оказались помощниками своих семей. Теперь я вас запишу, как звать и фамилии. — Взял перо, бумагу. — Ну, Морозов, Макаров, Козлов, Фонов, Воробьев, — и так далее. — Кажется, всех я вас записал, двадцать два человека. Завтра приходите пораньше. Будем учиться. Прощайте. Приходите. Я буду ждать.
Мы вышли из школы, прощаясь со своим дорогим учителем, обещая завтра рано приходить. Восторгу нашему не было конца. Мы друг другу рассказывали, будто как из нас кто не был, как он выходил, как спрашивал, как разговаривал, как улыбался. А ведь хороший он. А такой дюжий, гладкий и некрасивый. Борода черная, как цыганская. А волосы, как у нас, длинные, нос широкий. А как окинул нас глазами. Я сразу испугался. А как начал спрашивать да улыбаться, тут он мне понравился, и я будто перестал бояться.
Так рассказывал Кирюшка, и действительно, так все чувствовали. А в нем пудов, пудов, должно, будет, — заключил Макаров.
На другое утро мы как по сигналу собрались дружно... потянулись лентой по лестнице и взошли в знакомую комнату, прошли в другую, где были черные доски и где еще не были смараны вчерашние буквы. Мы свернулись клубочком, тесно стояли около черной доски, посматривая на буквы. Тишина была мертвая, никто не шептался между собой, каждый думал, что Бог даст. Вдруг издали звонко, весело раздалось: «А, Б, В, Г, Д». И частые шаги послышались по первой комнате. И к нам взошел вчерашний знакомый, наш учитель, дюжий, черный. Здравствуйте. Все пришли? Все, — робкими голосами отвечали на вопрос его каждый за себя... Ну, теперь будем заниматься, начнем учиться. — Он взял мелок и написал все остальные буквы. Ну, теперь говорите за мной. — Затем взял палочку, которая служила указкой, и воткнул указкой в первую букву. — Ну, говорите за мной: а, бе, ве.
Переводя указку на другие буквы: ге, де, же, сделал запятую, поворачивая опять к первой букве. Это а, бе... — и так далее до отметки.
Мы тянули нараспев за ним, поначалу потиху, без голосу, но дальше усвоили голоса, громче и громче твердили за ним.
Каждому хотелось, чтобы и его голос был слышен, и мы до того распелись, что потеряли все приличие, — сперва боялись даже взглянуть на
Льва Николаевича, а то так разошлись, что его стеснили, и несколько рук держались за его блузу. Вот и прекрасно. Кто может повторить? Я буду спрашивать, • — сказал Лев Николаевич, тыкая в первую букву указкой. — Это что?
У              нас вышло замешательство, хотя знали и запомнили первую букву, но что-то оторвалось, будто боялись своего голоса. Вы забыли? Кто скажет из вас, кто помнит? — И свой взгляд он перевел на доску. Он понял нас, что взглядом мешает нашему ответу.
В этот момент я пропищал как бы не своим голосом, а будто чьим-то чужим, скороговоркой:
—А,
За мною дружно потянули все. Так, хорошо. Дальше. Это что?
Опять заминка. Я опять тявкнул, но неправильно: Би.
За мною послышались голоса: Бе.
Я, как выдачка изо всех, за ошибку свою почувствовал стыд. От зоркого глаза мой стыд не ускользнул. И вот мне уже представилось наказание. Так, так, это хорошо. Кто сказал первый? — полусерьезно, с милой улыбкой смотря на меня, спрашивал Лев Николаевич.
Я не отвечал, робел. Кто-то из толпы выдал меня, кажись Кирюшка. Это Морозкин ошибся. Морозов, так ты сказал? Прекрасно, хорошо. Ну, а за буквой «б» как называется?
Опять столбняк. Все молчали. Буква казалась мудреной, Ну, кто скажет? Морозов, ты помнишь?
Я молчал, боясь промаху. Ну, кто?
Все смотрели на букву молчком, никто не отвечал, все забыли. А кто знает, чем воду таскают из колодца? Ведром, — сказал Игнатка. А буква какая?
У нас будто на язык память села. Мы дружно ответили: Ве-э! — и так дальше мы твердили.
Если нам не удавалось, он намекал на какой-нибудь предмет, например: железо, мы отвечали «ж»...
Прошла в учении неделя, за ней другая, скользнул месяц. Незаметно кончилась осень. Наступила зима. Мы успели ознакомиться хорошо со стенами школы, успели привыкнуть душою ко Льву Николаевичу...
Не прошло и трех месяцев, а учение разгорелось вовсю, в три месяца мы уже бойко читали.
Во время перерыва нам давался час на завтрак. Тут и игры, и веселье, затеи, шум, крик, беготня, выходим из дома, друг друга валим в снег, перекидываясь комками снега. Ну, все на меня валяйте. Свалите или нет? — говорил Лев Николаевич.
И мы окружаем Льва Николаевича, цепляемся за него сзади и спереди, подставляя ему ноги, кидаемся в него снежками, набрасываемся на него и вскарабкиваемся ему на спину, усердно стараясь его повались. Но он еще усердней нас и, как сильный вол, возит нас на себе. Через некоторое время от усталости, но чаще в шутку, он валится в снег. Восторг неописанный наш. Мы сейчас же начинаем его засыпать снегом и кучей наваливаемся на него, крича:              ,..,... ;••• Мала куча, мала куча
Так часы приходили у нас минутами. Часто бывало, когда мы его схватываем, стараемся валить, он скажет:              "              •, Погодите, — и сам ляжет ниц. — Ну, бейте меня по спине кулаками.
Мы в несколько кулаков начинаем его бить, и он только выкрикивает: Вот хорошо! Вот хорошо! Вот еще здесь! А тут еще. Ниже, повыше.
И мы со смехом все сильнее и сильнее бьем его кулаками.
Потом он встает и говорит: Довольно. Вот хорошо! Вот так хорошо!
Но одна игра ведь не потеха. Лев Николаевич переменяет нам другую игру. Вы знаете что? — говорит нам Лев Николаевич. Что, Лев Николаевич? — спрашиваем мы, ожидая от него какой- нибудь веселой выдумки. Пойдемте кататься на гору... А на чем кататься? Ведь салазок-то нет. Пойдемте. Мы разживемся.
И мы направляемся всем ополчением к сараю. Вот и салазки, берите.              • .
И указывает на сани. У, какие! Разве.мы их довезем? А народу-то мало? Ну-те, берите дружно, тащите. • — Сам взялся за головки1. — Разом! Дружней! Раз!
Головки — передняя часть саней.

И потянул на себя. Мы ухватываемся за кресла, за оглобли и облепляем сани, как кучка муравейника. Он связывает оглобли, влезает в середину оглобель И вместо коренника подъемисто везет сани через двор к горе. Смех у нас неудержимый. Мы на ходу садимся на сани, а он все везет, влегая сильнее, словно в хомут.
Притащили сани к горе. Гора крутая, Лев Николаевич связал оглобли потуже, поднял повыше. Ну, валитесь! Мала куча!
И мы навалились друг на друга. Сани направили, толканули с крутой вершины и помчались стрелой.
На раскатах и ухабах мы сыплемся, как картошка, барахтаясь в снегу. Лев Николаевич стоит на вершине и в довольстве смеется...
В школе у нас было весело, занимались с охотой. Но еще с большей охотой, нежели мы, занимался Лев Николаевич. Так усердно занимался, что нередко оставался без завтрака. В школе вид он принимал серьезный. Требовал от нас чистоты, бережливости к учебным вещам и правдивости. Не любил, если кто из учеников допускал какие-нибудь глупые шалости.
Порядок у нас был образцовый за все три года.
Когда же, бывало, на ученика нападал столбняк, он либо смущался или из упрямства не хотел отвечать, то Лев Николаевич просил ученика прыгать. Если ученик не хочет прыгать, Лев Николаевич его уговаривает: Да прыгай же, прыгай!
Либо сам берет ученика под руки и начинает с ним прыгать до тех пор, покуда не расхохочутся все и сам ученик, либо кому из нас велит прыгать с этим учеником.
Мы подхватим его и начинаем прыгать, как толкачи. Все расхохочутся, и столбняк с ученика спадет...
В таких радостях и весельях и скорых успехах в учении мы так сблизились со Львом Николаевичем, как вар с дратвой. Мы страдали без Льва Николаевича, а Лев Николаевич без нас. Мы были неотлучны от Льва Николаевича, и нас разделяла только одна глубокая ночь.
Школа наша росла и росла, крепла и крепла. В учении было легко, в играх весело. Все залегало в память, и мы отвечали на вопросы охотно.
Лев Николаевич находился с нами почти безотлучно. В особенности он более привязался к первоклассникам, то есть лучшим ученикам. Занятие было серьезное. Он как бы доставал что-то глубокое в душе ученика.
Не раз мы запаздывали с учением. Второй и третий класс бывали уже распущены по домам, а мы оставались вечереть, так как любил Лев Николаевич по вечерам читать с нами книги. И когда поздно засиживался
до полуночи в чтениях, рассказах и шутках, в дурную ненастную погоду, Лев Николаевич развозил нас на своих лошадях по домам...
В 1863 году школа наша закрылась. И ничего в жизни не было мне так трудно, как расставаться с яснополянской школой и нашим учителем Львом Николаевичем...»1
Основные даты жизни и педагогической деятельности
1828 — Лев Николаевич Толстой родился в Ясной Поляне.
1859-1862 — создание Яснополянской школы и деятельность ее как педагогической лаборатории.
1870—1876 — педагогическая деятельность в Яснополянской школе и Крапивенском уезде Тульской губернии.
1880—1910 — занятия с крестьянскими детьми по религиозно-нравственному просвещению.
1910 — Лев Николаевич Толстой (ст. Астапово) скончался.
Основные работы
1862 — «О народном образовании».
1862 — «Яснополянская школа за ноябрь и декабрь месяцы».
1862 — «Кому у кого учиться писать: крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят?».
1872 — «Азбука».
1875 — «Новая Азбука».
1907 — «Беседы с детьми по нравственным вопросам».
1909 — «О воспитании».
1909 — «О науке».
Знакомство с жизнью известных педагогов XIX в. позволяет увидеть общие мотивы и схожие убеждения, отразившиеся в их педагогической деятельности. Все они: включаясь в педагогическую деятельность, руководствовались возвышенными целями: стремились улучшить само общество, помочь народу выбраться из нужды и бедственного положения; были убеждены в необходимости опоры на национальную культуру и традиции при организации и работе школ, видели в народности источник духовного развития детей; создавали школы, которые приобретали совершенно новые для своего времени функции: не только обучение, но и многостороннее развитие детей и их нравственное воспитание; верили в таланты и творческий потенциал детей;
Толстой Л.Н. Для детей. М, 1976. С. 179—192.

— обладали такими личностными качествами, как осознание своего долга перед народом и беззаветность в его выполнении, высокая нравственность и культура, ответственность и неутомимость, энтузиазм и разносторонность в бескорыстной педагогической деятельности, светлый и оптимистический взгляд на будущее, смелость и стойкость в отстаивании своих убеждений.
И в то же время каждый из педагогов был индивидуален и неповторим.

<< | >>

↑

Источник: Латышина Д.И.. История педагогики (История образования и педагогической мысли): Учеб. пособие.. 2005

Еще по теме § 3. Л.Н. ТОЛСТОЙ — ОРГАНИЗАТОР НАРОДНОЙ ШКОЛЫ:

- Воспитание ребенка - Дидактика - Дошкольное образование - Избранные педагогические труды - Инновационная педагогика - История педагогики - Книги по педагогике - Коррекционна педагогика - Логопедия - Педагогика и воспитание - Педагогическая методика преподавания - Социальная педагогика - Физическая культура и спорт -