Н. В. Брагинская СЛОВО О ГОЛОСОВКЕРЕ

Яков Эммануилович Голосовкер — имя, вновь вернувшееся к читателю с книгой «Логика мифа» (1987), и надо отдать должное Издательству восточной литературы: оно задумало эту книгу задолго до того, как «воскрешать» имена отечественных философов, особенно репрессированных или эмигрировавших, стало правилом, а иногда и «правилом хорошего тона».

В одной из своих автобиографий Голосовкер пишет о враждебности ему стихии огня, уничтожившего его архив в конце 30-х годов и вторично в 1943 г., когда его рела загородная дача вместе с архивом и библиотекой. «Стихия огня»! Какой масштаб — космический, не соци альный. А ведь в одном случае были сожжены рукописи арестанта, в другом — сгорел загородный дом. Разве для объяснения этого нужно, как делает Голосовкер в «Мифе моей жизни», вспоминать об инфернальном художнике — хранителе архива — или о стихиях? Разве гибель рукописей в тех и других обстоятельствах нуждается в объяснении? Для «нас» — нет, для нас это более чем понятно, ведь в нашем мире правду сжигают в огне, топят в воде и объявляют за это ложью. Нет, мне не хочется иронизировать над модным ныне публикаторством. «Любовь к мертвецам» оправдана, они живее нас. Прошедшие застенки, жившие при осуществлении проекта введения единомыслия в России, люди поколения Голо- совкера были все-таки свободней нас.

Древние отмечали такие дни, когда patent mundus, когда открыта преисподняя и ради обновления жизни мир предков незримо сливается с миром людей. Общество пишущих, читающих и публикующих справляет сей- час свои Анфестерии. Качество трудов, извлеченных ныне из Леты, различно, не все они гениальны, даже удачны, для нас важнее сохраненная ими энергия творчества как безусловного жизненного проявления, а вовсе не как аскезы писания в стол.

Голосовкер родился в 1890 г. в Киеве в семье известного в городе хирурга, окончил классическую гимназию, историко-филологический факультет Киевского университета по классическому и философскому отделениям. «Античность, — писал Голосовкер, — не была для меня дверью, замыкающей меня в мире классической филологии, она всегда была для меня вернейшим путем для постижения самых сложных загадок жизни и культуры и особенно законов искусства и мысли». Голосовкер имел специальное образование, но не был «специалистом». Он переводит и комментирует Ницше и Гельдерлина, папирусные фрагменты древних лириков, что всякий признает деятельностью высокопрофессиональной, не становясь специалистом «по» этим авторам. Голосовкер читал курсы античной литературы и философии, античной эстетики (до Аристотеля), теории или философии трагедии в Брюсовском институте, 2-м МГУ и на Высших литературных курсах, не становясь профессиональным педагогом. Голосовкер всю жизнь пишет стихи, романы, рассказы, трагедии, но не входит в организации писателей, не публикует своих художественных произведений. Кто же он? Сам себя Голосовкер не раз называет «один мыслитель». Мыслитель в простом и первоначальном значении слова: не величайший ум, но тот, чье призвание — мыслить. В стихотворении «Муза» (1947) Яков Эммануилович писал: «Не ищу чертогов: мне бы / Тихий уголок /, Где бы я при скромном хлебе / Честно мыслить мог». Кормили мыслителя, были его хлебом и до ареста и после — переводы, переводчиком Голосовкер и запомнился многим читателям. Голосовкер переводил философствующих поэтов, самых дорогих ему, по собственному его признанию, людей, но, как правило, переводы эти не издавались. В начале 20-х годов ритмической прозой Голосовкер перевел «Гипериона» Гельдерлина для Academia, в 30-м — стихотворную трагедию этого же автора «Смерть Эмпедокла» (издана в том же издательстве в 1931 г.), написал статьи о Гельдерлине; 1932 г. посвящен двум поэмам — «Гераклит Темный» и «Безумный Герострат»; для Аса- demia переведены две трагедии Христиана Граббе (и прозе — «Ганнибал», 1931 и в стихах — «Герцог Пи ландский», 1936), значительная часть составленного In лосовкером сборника греческой поэзии в русских перс водах. Конец 20-х — начало 30-х годов — время создп ния романа-эпопеи «Запись неистребимая». Этот роман именуется второй фазой мифа жизни автора, он погиб в огне, был восстановлен под названием «Сожженный роман» и снова исчез. Известно, что в 1940 г. Голосом кер передал текст «Записи неистребимой» жившему и Париже Иосифу Владимировичу Биллигу, и больше ни чего никогда не слыхал об участи этого своего произвс дения. В архиве сохранилось несколько страниц: беседа вошедшего в камеру Иисуса с осужденным анархистом, затем своего рода тейхоскопия — беседа этого анархиста Орама с Иисусом на кремлевской стене перед панорамой Москвы, и рассуждения анархиста о государстве. Про цитируем этот последний отрывок.

«Они положили скота во главу угла и по-скотскому творят суд и расправу. Были до тебя и после тебя ран ные им по жестокости. Но то были только скоты-забап ники, а эти целеустремительны в мировом масштабе для конечной из конечных целей. Они экспроприировали все, что уворовали одни у других за века и века, и от дали добычу этому чудовищу, созданному мозгом че ловека — идее. Сегодня эта идея носит имя "государство", завтра она переменит имя и будет называться иначе, но суть ее останется та же: все пожирать и вла ствовать.

Может быть, так и нужно.

Они провозгласили собственность воровством и экспроприировали ее, отдав ее во власть государства, этого самого прожорливого дракона-людоеда, какого породил панический страх человека перед человеком. Но собственность — это пустяк по сравнению с другими сокровищами. На самом деле они экспроприировали совсем другое: а именно — идеалы человечества, самые его высокие солнечные чаяния, все целиком, до последнего; в том числе и твою любовь. О, они хитры, очень хитры!

Они провозгласили любовь-к-человеку своей неотъемлемой и им единственно принадлежащей моральной собственностью и лозунгом, а всех прочих, не-своих, изобличили как нелюбящих человека и подлежащих уничтожению. И во имя этой своей "идеи любви", а вовсе не живой любви, твоей, они готовы терзать, убивать, уничтожать тысячи и миллионы людей, якобы мешающих им любить человека и основать царство одних только любящих друг друга. Пойми же, что ты сейчас гол, что ты ноль, что ты уже "безыдеен". То "твое", что составляло некогда тебя, у тебя было взято, по-скотски взято, но все же взято. Правда, оно взято только как "идея", но объявлено, будто оно взято как "живое". Это несправедливо, — но зато сильно. Да, быть может, справедливость на земле и можно только добыть силой несправедливости.

Они положили во главу угла скота и по-скотски творят суд и расправу, но держат перед собою щит, где сияют все идеалы человечества, ограбленные ими у веков, и вместе с ними там сияет твоя любовь к малым сим — простым человекам.

Может быть, только скотам удастся осуществить то неосуществимое, что не удалось нежнейшим-из-нежней- ших и тончайшим-из-тончайших созданий, чтобы после могли существовать на земле эти нежнейшие и тончайшие — самые уязвимые ангелы земли, вознесенные мечтою на небо.

Я до этого не додумался и Ты тоже. То, что ты не додумался, это понятно. Но я! — я мог бы додуматься. Я — тоже экспроприатор. — Орам необычайно оживился:

— Знай, — я не мешаю им. Пусть выполняют. Пусть...». В 1934—1935 гг. Голосовкер осуществил полный перевод всех четырех книг «Так говорил Заратустра» и даже фрагментов и планов пятой книги. Перевод был снабжен впоследствии сгоревшим комментарием «Система философии Ницше» и «Истолкования символов поэмы «Так говорил Заратустра». Перевод, окончательно отделанный, высоко оцененный Луначарским, предназначенный для Academia, ждет своего опубликования. Голосовкер вечно оказывался не ко времени — даже за- казанные ему работы, как правило, не выходили в с неї Так, и Гельдерлин и Ницше занимают его, когда они начинают входить в моду в фашистской Германии. В ар хиве Голосовкера сохранилось письмо, в котором Г.Лукач тщетно убеждает издателей в том, что истории немецкой литературы не такова, какой ее представляє! нацистская пропаганда. Не только авторов «не умел» выбирать Голосовкер, но и издателей. Директором Аса demia был Каменев, поэтому к 1936 г. многие из тех, кто сотрудничал с этим издательством, оказались вдруї «троцкистами», получили ссылку или лагерь. Такая участь постигла чуть раньше повальных арестов, и 1936 г., и Голосовкера, он получил очень небольшой срок и в 1939 г. был освобожден. Хлопотами Фадеева с Голосовкера в 1942 г. была снята судимость, и он смог бывать в Москве, но жилья не было, и Яков Эмману илович гостил на писательских дачах в Переделкино. И 50-х годах была у Голосовкера крыша над головой, небольшой круг друзей и успехи: издание сборника переводов античной поэзии и статьи о ГельДерлине, а «Ска зания о титанах» и «Достоевский и Кант», украсив «от тепель», не забылись и поныне. В конце жизни Голосовкер повторил до некоторой степени скорбный путь своих любимых героев — Гельдерлина и Ницше, и вымышленного им самим поэта Атаны, героев, чье духовное напряжение обрушивалось в конце концов в болезнь. Удивительно, что человек, сознававший и создававший свою жизнь как миф и анализировавший ее словно музыкальное или поэтическое произведение - как возникновение, сплетение и взаимодействие тем и вариаций, вначале звучащих робко и кратко, а затем разворачивающихся из мотива и образа в сюжет и композицию, — удивительно, что этот человек мог сочинить к своим стихам легенду о создавшем их поэте Атане, уже погрузившемся в безнадежное безумие. По замыслу Голосовкера, «Песни Атаны» сохранились только в черновиках, но и сами тексты стихов и предисловие от вымышленного редактора, помеченные еще 1920 — 1921 гг., представляющие собою черновики, в судьбе автора оказались черновиком, переписанным самой его жизнью. Автор... Очень важное слово для Голосовкера. Из различных своих трудов Голосовкер составлял всевозможные сборники, тематические книги, включающие эссе, исследования, переводы, иногда комментарии. Эти сбор- ники ой именовал «авторскими» книгами, подчеркивая «авторство», творческую волю везде, где ей дано проявиться. Заряд авторства, вложенный Голосовкером в составление в послевоенные годы и начале 50-х годов огромной Антологии античной поэзии в русских переводах, оказался слишком велик: Антология так и не была издана.

Творческое отношение к своей жизни характерно для философов неакадемического направления, создававших свое главное произведение сюжетом и уроком собственной судьбы. Голосовкеру не дано было житейского взгляда на вещи. Например, история замужества его невесты не несла в себе в действительности ничего от литературности, проглядывающей в рассказе Голосовкера. Голосовкер воспринимал происходящее в категориях романтической поэзии и был в этом, без сомнения, искренен. Отсутствие «житейскости», преданность раз и навсегда фундаментальным ценностям этики и культуры, неприспособляемость к требованиям «момента» сделали Голосовкера вечным анахронизмом. В книге литератора, близко знавшего Голосовкера, он выводится в 1919 г. как любимый собеседник и оппонент Луначарского, и хотя Голосовкеру в ту пору не было тридцати, ему придан облик импозантного длиннобородого старца, «динозавра античности».

Мы не упомянули и малой части оставшихся в архиве после всех пожаров произведений Голосовкера — эссе, заметок, стихотворных сборников, пародий, художественных и научных произведений. Сохранились и целые реестры погибших работ и замыслов, намеченных, но не воплощенных. Вот некоторые из причудливых названий этих замыслов: «Прыжки вольнодумца», «Записки для вакуума», «Мемуары гориллы», «Кентавр, мамонт и трактор» и другие. Поражает обилие черновиков, незавершенных, брошенных на полпути вещей, в том числе таких, для которых незавершенность сделалась конструктивным принципом: философские этюды из фрагментов, так и созданных в качестве «отдельных» мыслей и кратких рассуждений, сборник «Песни Атаны», к которому присочинена легенда, будто «Песни» — это только черновик, только часть великого замысла, уничтоженного автором или неосуществленного. Так Голосовкер пытается уравновесить мощную энергию своего воображения и сравнительно скромные силы художника.

Философская эссеистика Голосовкера, с основными идеями которой можно познакомиться по «Логике мифа», главной своей темою имеет творчество как фено мен природный и историко-культурный. Способность ума и воображения создавать навсегда приковала к себе Голосовкера; она интересует философа, чем бы он ни за нимался.

И наконец, его рефлексия обращается на самый фо номен интереса, и в 1960 г. он создает эссе «Интересное». «Интересное» не есть общепринятая философская (эстетическая) категория. В первоначальной редакции эссе начиналось с попытки дать интересному общее он ределение в терминах профессиональной философии Затем этот раздел переместился в конец произведения на место выводов и, наконец, оказался упразднен. Го лосовкер ведет себя как античный философ, для кото рого существует лишь родной обиходный язык и вол можность создать термин, если, обсуждая известные вещи, использовать то так, то этак «просто» слово, об катывая его в сочетании с другими словами. Эта «об катка» выглядит как нарочито скучная наукообразная классификация «интересного». Но вся она основана не на чем ином, как на языковой интуиции автора, вдумы вающегося и вслушивающегося в семантические потен ции слова, но заявляющего затем о существовании таких-то родов и видов «интересного». Эссе то и дело принимает вид философской самопародии. Что-то лукавое выглядывает из-за рассуждений об интересном и скучном или о том, что из всех мундиров мыслителю не скучны только каски и облачения пожарных (вспомним судьбу рукописей нашего мыслителя!). Переводчик и ценитель литературы немецкого романтизма, античной литературы, скучных для «нормальных» людей, Голосовкер интересуется, отчего это так. И стоит задуматься о том, почему скучна почти вся прославленная литература античности: в чем тут дело — в стиле, в композиционных принципах или в «неактуальности»? Стоит задуматься о том, почему есть все-таки пылкие поклонники скучных литератур и произведений, признающие их скучность? Как в свете заданных вопросов все эти предметы делаются интересными, проблемными, притягательными? В чем отличие «глубины» субстанциальной и асубстанциальной эпохи? Почему в одном случае «глубина» — это непостижимая тайна — самое интерес- ное, а в другом — непредставимое ничто — самое скучное? Голосовкер приглашает читателя разделить с ним его трапезу — пир мудрецов, где в самом избранном обществе философов и поэтов этот человек сумел провести всю свою нелегкую жизнь.

«Вопросы философии1989.