I. ИДЕЯ ОБЩЕСТВЕННЫХ КЛАССОВ В ЭПОХУ ВЕЛИКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Для истории зарождения идеи общественных классов Франция является наиболее интересной страной, так как здесь, в конце XVIII-ro столетия, те исторические предпосылки, о которых мы говорили выше, вошли в жизнь страны особенно бурно, всколыхнув и побудив к деятельности все социальные силы народа.
Ни в одной стране не проявилось так ярко, как здесь, столкновение старых и новых начал, разрешившееся великой французской революцией. Последняя же сопровождалась таким высоким напряжением мысли французского общества, что в ней не могли не отразиться идеи всех тех начал, которые вырастали и строились на развалинах феодализма и сословного строя. Прежде всего, во Франции разложение простого товарного хозяйства, воплотившееся в феодализме, и внедрение в хозяйственную жизнь страны нового строя — капитализма как системы товарного производства в расширенных размерах достигли к концу XVIII-ro века уже значительной степени. К моменту великой французской революции мы находим во Франции и зачатки крупной промышленности, и довольно солидный по размерам банковый капитал с крупными операциями, и раньше незнакомую простому товарному производству, определенно выступившую в шелковой, например, индустрии капиталистическую фигуру предпринимателя, и довольно солидные массы промышленного пролетариата со всеми его особенностями: низкой заработной платой, безработицей, необеспеченностью существования, стачками, стремлением к самоорганизации, столкновениями с предпринимателями и т.д. Правда, особенно развитого производства Франция XVIII века еще не имела, но во многих наиболее промышленных центрах, в таких городах, как Париж, Лион, Нант, Бордо, Марсель, уже десятки тысяч рабочих имели возможность входить в соприкосновение и общение друг с другом и вырабатывать общие формы борьбы, проникаясь растущим сознанием своего сплоченного целого. Париж насчитывал к моменту великой революции от 100 ООО до 150 ООО рабочих; в одних только «благотворительных мастерских» на Монмарте скопилось их к концу 1789 года около 22 тысяч101. Что прежняя разобщенность производителей к этому времени рухнула и что промышленные рабочие, помимо самой технической структуры нового типа производства, уже имели множество различных возможностей и толчков для взаимного общения и объединения, на это указывают находившие в широких размерах место, накануне и во время революции, рабочие стачки и рабочие союзы. Общее беззащитное и тяжелое положение рабочего и общие интересы рабочих одной и той же промышленной ветви, одного и того же предместья, района, города толкают быстро их друг к другу, пробуждая и развивая создание их общности. Стачечное движение 1791 года охватывало плотников, кузнецов, слесарей, башмачников, столяров, типографских рабочих, каменщиков, кровельщиков; в Париже к нему примкнуло до 80 ООО человек; стачка, по свидетельству парижского муниципалитета, охватила рабочих разнообразных профессий; рабочие ежедневно собираются в очень большом количестве, столковываются, выносят постановления; эти постановления разносятся рабочими по мастерским, сообщаются там и увлекают рабочих, не примкнувших еще к забастовке, к прекращению работать102. Стачки XVIII-ro столетия носили во Франции точно такой же характер, как и теперь: те же были у них, главным образом, экономические основы (низкая заработная плата), те же поводы, те же формы — с бойкотом, со сниманием с работы, с уличными движениями, нередко с бурными проявлениями, с взаимопомощью на случай прекращения работ и т. д.; те же, как и теперь, были у правительства и предпринимателей и приемы борьбы со стачками; наказание было лишь несколько суровее, доходя до виселицы для участников и вождей103. «Рабочие, — говорит по этому поводу Пикар, — приходили к чувству классовой принадлежности уже одним тем, что многие производства объединялись в крупные предприятия, отчасти же тем, что им приходилось вместе бороться против притеснений, жертвами которых они были»104. Наконец, значительную роль для пробуждения идей пролетариата как социального целого и обособленного играли во Франции рассматриваемой эпохи и рабочие союзы, которые, по словам Пикара, «несмотря на запрещение властей и преследования, были всегда многочисленны и деятельны». Наиболее красноречивым подтверждением тому, какую силу, значение и рост имели в конце XVIII-ro столетия рабочие организации во Франции, указывает суровое законодательство того времени, направленное против рабочих союзов и стачек. Можно отметить в данном случае, наприм[ер], les lettres patents1* от 2 января 1749 года, которыми запрещалось рабочим своевольно оставлять фабрику и переходить на другую фабрику, а также препятствовать работодателям какими бы то ни было способами и где бы то ни было, дома или заграницей, безразлично, набирать себе рабочих105. Но еще более характерными в данном отношении является закон Ле Шапелъег* 14 июня 1791 года; первая же статья этого закона провозглашает уничтожение всякого рода корпораций для граждан одной и той же профессии. Анализируя этот закон, Тарле находит, что он «проведен был с сознательной вполне определенной целью уничтожить для рабочих возможность каких бы то ни было организаций не только в будущем, но и в настоящем, нанести стачкам, длившимся с апреля и в июне (1791) еще не прекратившимся, — окончательный удар»106. Такого рода законодательство не могло не способствовать еще большему расхождению и расслоению между рабочими и капитали- стами-предпринимателями, раскрывая резкую противоположность и вызывая непримиримую враждебность между этими классами. Законодательство только обостряло классовый антагонизм. «Промышленное законодательство старого режима, — говорит по этому поводу Пикар, — диктовалось стремлением обеспечить хозяйственные интересы богатых и общественное спокойствие; оно не могло поэтому допустить ни каких бы то ни было тормозов для производства, ни нарушения со стороны рабочих порядка. Соответственно с этим у рабочего отнято было чуть ли не всякое право свободного распоряжения своей рабочей силой; отношение его к предпринимателю закреплено было полицейскими нормами; в глазах же государствен ной власти, поскольку она считается с ним, он имеет только обязанности. Этим духом полны все законодательные и административные нормы, относящиеся к промышленной деятельности накануне революции. При конфликтах, возникавших между предпринимателями и рабочими, правительство всегда принимает сторону первых против последних»107. Мы видим, таким образом, что во Франции конца XVIII-ro века было достаточно исторических предпосылок, чтобы могло вырасти представление о двух основных и важнейших в общественной жизни страны того времени социальных классах, друг к другу враждебных и со взаимно антагонистическими интересами. Правда, идея этих общественных классов не сразу приобрела себе определенность выражения; она высказывалась и развивалась в различных формах, лишь постепенно выясняясь и выявляясь по мере развития самих социальных отношений. Выражение идеи общественных классов с ее основными элементами —противоположностью интересов и классовой борьбой,—мы находим в дореволюционной и революционной французской литературе XVIII-ro века как у энциклопедистов3* и философов, так и у экономистов и публицистов, авторов всевозможного рода народных брошюр, вылившихся, главным образом, в форме наказов (cahiers)4*, составленных во время выборов депутатов в Генеральные Штаты5*. Всю относящуюся сюда литературу можно охарактеризовать, в общих чертах по трем направлениям, по которым развивалась во Франции, как и всюду вообще, идея общественных классов. Каждое из этих трех различных направлений подходит к идее классов с различных точек зрения: одно находит классовые различия в неравенстве потребления; другое приходит к идее классового расчленения из факта неравного распределения; третье, наконец, наиболее глубокое, имеет дело с классами, как они проявляются в производстве. Первое направление, с идеей потребительных классов, в обществе видит лишь богатых и бедных, т. е. одних — утопающих в предметах потребления, и других — с крайне недостаточным потреблением. Писатели этого направления находятся под непосредственным впечатлениям окружающей их нищеты широких народных масс, с одной стороны, и богатства немногих — с другой; содержание в таком представлении было неглубокое, но сильная сторона выступлений в этом направлении лежала в резкой критике общества, задерживающего переход к капитализму, и резком противопоставлении двух крайних полюсов, которые намечались в новом обществе, вырастающем из развалин феодализма; здесь важно было уже одно то, что идея антагонистических, враждебных и социально различных во многих отношениях общественных групп определенно ставилась на вид и, таким образом, входила постепенно в общественное сознание. Второе направление, с идеей распределительных классов, наиболее характерное и самое распространённое для рассматриваемой эпохи; здесь сделан уже дальнейший шаг от потребления к распределению; здесь идея общественных классов принимает уже несколько более содержательную форму представления о тех, кто живет только на наемную плату (salaries)6", и тех, кто живет на нетрудовые доходы; здесь приходится уже делать более глубокий, чем раньше, экономический анализ и касаться тех оснований, по которым каждая из общественных групп претендует на получение доли из общественного дохода. Третье, наконец, направление, с идеей производственных классов, хотя пока ещё и глухо, но все же подходит здесь к самой основе идеи классов; оно ищет антагонизма в производстве и делит общество на группы по их роли в производстве: на тех, с одной стороны, которые направляют работу, и на тех, которые выполняют ее, являясь производителями в собственном смысле слова. Это последнее направление ввиду еще недостаточно развитых в эту эпоху производственных отношений, характерных для капиталистического хозяйства, могло лишь не больше, как более или менее близко подходить к производственной идее классов, могло касаться ее в самых общих чертах, которые оно подмечало в развивающихся отношениях; его заслугой было то, что оно ставило идею классов на основу новых, более глубоких явлений производства, на основу отношений труда и капитала, на основу прибавочной ценности, и указывало впервые на новыё явления и отношения капиталистического хозяйства1. Все эти различные направления у французских писателей кануна великой революции, конечно, были не резко выражены и отнюдь не являлись у самих авторов центром внимания их мысли. В отдельных проявлениях, однако, проследить их до некоторой степени можно. Так, например, представителем первого направления, развивавшего идеи потребительныхклассов, можно считать аббата Жана Ме- лье, писавшего до появления физиократов7*, в начале XVIII-ro века; близко к той же позиции, хотя и в другой социальной плоскости, стояли из философов и энциклопедистов Вольтер и Рейналь. Среди представителей второго направления, мы находим из энциклопедистов Дидро и Гельвеция, далее Мабли и физиократов школыКенэ. Наконец, среди выразителей третьего направления можно считать Кан- тильона> Тюрго, Неккера, Денге и многочисленных, большей частью анонимных авторов народных брошюр времени самой революции, интересных тем, что в них впервые резко проводится идея о том, что «третье сословие»8* далеко не покрывает собой рабочий класс и что интересы последнего не только обособлены от интересов третьего сословия, но и прямо противоположны последним108. Знакомство с представителями всех этих направлений нам показывает, как постепенно развивалась и углублялась во французской общественной мысли идея общественных классов, вырастая сначала из потребительного неравенства и затем дошедши до производственной основы. Начнем с первого течения, представителем которого является Жан Мелъе, причем как здесь, так и при изложении других французских писателей будем останавливаться только на наиболее характерных для нас моментах, так как течения общественной мысли Франции накануне революции хорошо изучены и достаточно известны. Жан Мелъе — писатель, вышедший из крестьянской рабочей среды, хорошо знакомый с ужасами деревенской нищеты и гнетом французского крестьянства XVIII-ro века. В своем «Завещании», написанном еще в первой трети XVIII-ro века и много лет ходившем по рукам в рукописных экземплярах, Мелье говорит о двух неравных частях, на которые раскололось французское общество его времени, — частях борющихся и взаимно ненавидящих; это, с одной стороны, небольшая кучка богатых и знатных, с другой стороны, массы бедных, попавших под ярмо первых. Существует громадная несоразмерность, говорит Мельеу между различными сословиями и жизненными условиями людей, из которых одни родились как будто лишь для того, чтобы тиранствовать над другими и иметь все удовольствия в жизни и удобства; другие, наоборот, чтобы быть несчастными, презренными рабами и проводить всю свою жизнь в труде и нищете109. Мелъе восстает не только против тиранов, но и, главным образом, против церкви и христианства. Религия, говорит он, которая называет тиранию хорошей, в то время как она существует во вред наро ду, не может быть истинной, идущей от Бога110. Религию и веру в Бога Мелъе считает изобретением сильных, придуманным ради гого, чтобы держать народ и личность на узде, в зависимости и невежестве. С этой точки зрения Мелъе на церковь смотрит как на одно из важнейших препятствий в развитии человека к свободе. Описывая тяжелую картину старого режима во Франции — тяжести и гнет абсолютизма, его бесчисленного чиновничества, дворянства, духовенства, Мелъе восстает против частной собственности, на принципе которой построен хозяйственный и правовой строй. Ничего нет более низкого, более презренного, чем французский крестьянин, пишет Мелъе. Крестьяне — рабы сильных и дворянства, между тем только они создают последним все не только необходимое для них, но и то, что идет для их прихотей и капризов111. В современном ему обществе Мелъе видит два класса: к одному классу богатых принадлежат: короли и принцы, дворянство и духовенство, а также банкиры, откупщики и все вообще богатые бездельники, существующие со своей дворней и лакеями на труды другого класса. Этот второй класс — французские крестьяне112. Историю возникновения первого класса Мелъе сводит к истории насилия, ограбления, беззастенчивого угнетения, эксплуатации113. Между тем, думает Мелъе, все люди по природе равны. Все имеют равное право на жизнь114. Каждому дана естественная свобода наслаждаться благами земли и иметь в них долю, но это естественное право всех людей на земле не находит осуществления; напротив, богатые живут на годовую ренту, которая не что иное, как труд других. Лишь в устранении частной собственности Мелъе видит возможность восстановления естественного права, естественной свободы и наступления «золотого века»9*. В учении Мильемы видим, таким образом, довольно резкое противопоставление богатого и бедного классов; мы находим у него и идею антагонизма и идею борьбы между этими двумя неравными частями общества, расколовшегося благодаря частной собственности и эксплуатации сильными слабых. Из разделения людей на имущих и неимущих по необходимости, вытекают, с точки зрения Мелъе, царящая среди них ненависть и зависть, войны и восстания, со всею чудовищной их свитой страданий и пороков. Вся жизнь превращается в непрерывную борьбу из-за собственности115. У Мелье мы находим зародыши идей и сен-симонизма10*, и позднейшего социализма11*, и идею естественных прав12*, развиваемую позднее Руссо и энциклопедистами, и идею богатства13* как продукта земледелия, каковую идею развивали впоследствии физиократы. Сама идея общественных классов у Мелье, однако, не отличается содержательностью, но толчки для дальнейшего ее развития у него уже даны116. Такими же критиками потребительного неравенства во французском обществе XVIII века являются и писатели-энциклопедисты, особенно Вольтер и Рейналь, которые прекрасно видели факт классового раздела общества, но смотрели лишь на него как на факт неизбежный, примиряясь с ним. «На нашей несчастной земле,—говорит Вольтер, — невозможно без того, чтобы, живя в обществе, люди не были разделены на два класса: один класс богатых, которые командуют (qui commandent), и другой класс бедных, которые служат (mi servant). Эти два подразделяются на тысячи других, эти тысячи имеют еще различные оттенки»117. Замечает эти социальные последствия института частной собственности и Рейналь, считающий, однако, собственность полезной и необходимой для экономического прогресса. «Все нации, — говорит Рейналь,—кажутся разделенными на две непримиримые части. Богатые и бедные, собственники и наемники, т. е. господа и рабы составляют два класса граждан, к несчастью, противоположных. Напрасно некоторые современные писатели хотели установить посредством разного рода софизмов существование мирного соглашения между этими двумя состояниями. Всюду богатые стремятся получить с бедного как можно больше, а издержать как можно меньше; бедные же всюду стремятся продать свой труд как можно подороже. На этом слишком неравном рынке богатый всегда будет устанавливать цену»118. Французские писатели второй группы, ставившие в основу своей мысли о расчленении общества идею распределительных классов, более решительны в своей критике современного им общества. Пессимизм, однако, замечается далеко не у всех среди этих писателей. Группа физиократов школы Кенэ, например, является скорее вполне оптимистической, проводя в своих учениях идею гармонии, естественного порядка; она находит гармонию и в разделе общества на социальные классы и верит, что при условии следования естественным законам возможно согласованное развитие всех классов и одновременное их процветание. Но у энциклопедистов преобладают, наоборот, скорее мрачные краски, когда они описывают современное им хозяйство. Неравномерность распределения они отмечают как типичнейшую черту общественного строя, видя в ней основу социального зла. Так, Дидро в своей «Энциклопедии» говорит: «Чистый продукт, равномерно распределенный, можно предпочесть большей его массе, но распределенной неравномерно, когда народ распадается на два класса, один из которых будет утопать в изобилии, а другой задыхаться в бедности»119. Равным образом, и Гельвеций находит, что народ всякой страны делится на два различных класса, причем «счастье и несчастье народов, — говорит он, — зависит не от большего или меньшего количества национальных богатств, но от более или менее неравномерного распределения... В действительности, почти повсюду народ разделен на два класса, из которых один не имеет необходимого и страдает, другой живет в изобилии, в излишках... Чрезмерная роскошь, которая почти повсюду там, где существует деспотизм, предполагает уже нацию, разделенную на угнетателей и угнетаемых, на тех, кто грабит, и тех, у кого грабят (en voleurs et en votes)»120. ‘ Здесь, как мы видим, определенно вырисовывается идея двух классов и подчеркивается распределительный момент как основа классового раздела, хотя в этом подчеркивании отмечается скорее этическая сторона, чем распределительно-экономическая. Во всяком случае, названные писатели определенно указывают на антагонизм между двумя различными классами общества, на их непримиримые интересы и на растущее неравенство, ненависть и вражду, которая не исчезнет, по их мнению, пока не исчезнет частная собственность. Ряд указаний подобного рода мы также находим у Мабли, резко нападавшего на физиократов школы Кенэ, которые в нарастании прибавочной ценности14* (produit net или revenu disponible) и богатстве земельных собственников не видели ничего такого, что бы нарушало интересы других классов общества, что бы вносило диссонанс в социальную гармонию классовых отношений. Мабли, наоборот, подчеркивает рост неравенства, рост социальной розни, антагонизма, объясняя все это существующими условиями распределения, при котором класс земельных собственников обогащается, в то время как массы народа остаются в растущей нищете и недовольстве121. Называя два класса, на которые распадается общество, Мабли держится, однако, еще старой терминологии, хотя основа его деления — не потребление, а распределение. «Собственность делит нас, — говорит Мабли, — на два класса — богатых и бедных, первые всегда предпочтут свое собственное богатство богатству государства; а вторые никогда не будут питать любви к управлению и законам, которые допускают, что они остаются несчастными». На такой же распределительной основе классового раздела общества стоял и другой писатель времени энциклопедистов, аббат Кондильяк, который видел в современном обществе также два класса: класс собственников и класс салариата, т. е. класс наемников, живущий единственно лишь на заработанный доход. Вообще, говорит КондиллъяКу существуют два класса граждан: класс собственников, которым принадлежат все земли и все производства, и класс наемных работников (salaries), которые, не владея ни землей, ни средствами производства, существуют на заработную плату, получаемую ими за свой труд122. Мы видим, что идея классов с логически неизбежной идеей социальной борьбы, нашла себе выражение у французских писателей XVIII-ro века уже помимо учения физиократов. Казалось бы, что физиократы как философы-экономисты своего времени дадут экономическое содержание идее общественных классов и углубят ее или, по крайней мере, дадут ей экономическое обоснование и дальнейшее развитие. На самом деле, у физиократов идея классов ставится на такую почву и на такую основу, которая в дальнейшем неизбежно должна была привести к отрицанию самих классов. Такой предпосылкой, на которой идея классов не только не могла развиваться, но неизбежно должна была заглохнуть, являлась у физиократов (школы Кенэ) идея гармонии интересов15*, идея естественного порядка16*, — что стояло в логическом противоречии с идеей классов. Неудивительно, если мы встречаем в экономической литературе взгляд, согласно которому учение французских энциклопедистов и антифизиократов17* стояло гораздо выше учения физиократов школы Кенэ в вопросе об общественных классах. «Кенэ и Гольбах показывают нам, — говорит Пикар, — как из разделения труда возникают классы; но настоящее свое выражение теория классов и классовой борь- (>ы и XVIII веке находит не у них, а в писаниях философов и энциклопедистов»123. С этим мнением нельзя не согласиться, при анализе v чения физиократов о классах. Характерной чертой физиократического учения, проходящей красной нитью у всех физиократов, следовавших за Кенэ, является их вера в естественный порядок и его разумность, вера в возможность согласованности интересов при системе частной собственности. Рост богатства физиократам представляется одинаково благодетельным для всех классов общества, раз не нарушен естественный порядок. Расчленяя общество на классы, физиократы не находили между последними антагонизма. Распределение было у физиократов, как известно, на первом плане. Следовательно, классы могли их интересовать, главным образом, с точки зрения только распределительного процесса. Благодаря же последнего рода обстоятельству классовое расчленение общества могло представляться физиократам только в форме трехчленного деления. На распределительной основе легко было вырасти идеи трех классов, которая впоследствии занимала весьма видное место в учении об общественных классах и которая, как мы увидим, еще не сошла со сцены и в новейших теориях общественных классов. Впрочем, идея трех классов и у физиократов не была вполне выдерживаема всеми представителями физиократии: у Мерсъе-де-ла-Ривъера она суживалась до идеи двух классов. В основу деления общества Мер- съе-де-ла-Ривъер кладет раздел на два класса: класс собственников земли и класс наемных работников (salari6s). По его учению, все классы общества живут исключительно на доход от земледелия, один класс является первым собственником продуктов земли; другой же может лишь получать часть этих продуктов от земельных собственников, в форме оплаты своего труда или других оказанных земельным собственникам услуг124. По учению физиократов школы Кенэ, класс собственников — это класс «disponible»18*, т. е. такой, который в производстве общественного продукта не несет никакого труда, но в силу права собственности и вложенных в землю затрат своих забирает себе весь чистый доход и поэтому свободен для функций управления. Для физиократов земельные собственники — это главный в обществе класс, который распоряжается всем вновь созданным и полученным от земли продуктом; они распорядители произведенных богатств. Второй большой класс, по учению Кенэ и его школы, класс земледельческий, класс, производящий чистый продукт (прибавочную ценность); это класс поэтому производительный. Третий класс, наконец, класс салариата, который ничего не создает, ничего не производит нового в общественном хозяйстве, это класс в этом смысле бесплодный; это класс непроизводительных наемников. Выделить в классе салариата рабочего от хозяина физиократы школы Кенэ не смогли. Для них все неземледельцы являются общей категорией, состоящей из тех, которые выменивают на продукты земли своей труд и, таким образом, «оплачиваются» за счет земледелия. Даже в земледелии Кенэ считал истинными производителями, главным образом, богатых землевладельцев, т. е. преимущественно крупных, отнюдь не мелких фермеров125; это, однако, вовсе не сельские батраки, не сельскохозяйственные рабочие, не земледельческие работники в собственном смысле; последних Кенэ относит к классу салариата вместе с ремесленниками торговцами126. Таким образом, у Кенэ получалось три класса, но крайне неопределенных: I) класс собственников; 2) класс производительный, который в то же время и класс организаторов в сельском хозяйстве, т.
е., главным образом, класс капиталистических фермеров; и 3) класс бесплодный или непроизводительный, т. е. торговцы, промышленники, рабочие, ремесленники и прочие оплачиваемые (salaries). Нельзя, однако, сказать, чтобы учение Кенэ не имело никаких зародышей научной теории в вопросе об общественных классах. Правда, оно далеко было от того, чтобы ясно уловить происходящее расчленение нового общественного строя на его социальные слои; оно не замечало ни капиталистического предпринимателя в промышленности, ни новый, только что формировавшийся класс промышленного пролетариата. В учении об общественных классах Кенэ мы встречаем, тем не менее, и некоторые научные элементы. Так, прежде всего, Кенэ проводит различие между классовым строем и сословной организацией. Он всячески осуждает сословное разделение общества; в этом расчленении он видит благоприятную почву для нарушения общего национального интереса и основу для возбуждения социальных трений, сословной борьбы, интриг, тормозящих стройное и согласованное развитие общественной жизни127; преобладание третьего сословия (фабрикантов, ремесленников, торговцев) совратило бы нацию с ее истинного и правильного развития; сословный строй, по мнению Кенэ, с его сословными привилегиями и властью для одних и бесправием для других разорил бы страну128. Социальный же строй, покоящийся на классовом расчленении, т. е. на политическом равенстве каждого и полнейшей свободе хозяйственного поведения, вполне примиряет, по мнению Кенэ, интересы различных слоев и уничтожает рознь между ними129. Таким образом, Кенэ смутно, но все же отдавал себе отчет в том, как задерживал и тормозил сословный строй феодализма зарождавшееся капиталистическое общество. Кроме того, далее, у Кенэ мы находим едва ли не впервые в развитии идеи общественных классов попытку методологического обоснования классового расчленения. Все в природе, говорит Кенэ, находится во взаимном соприкосновении; все тесно переплетается; расчленять и рассматривать явления нельзя поэтому, не прибегая к помощи отвлеченных понятий и без установления причин и следствий для различного рода отношений; различные причины и следствия дают и различные отношения; но, сопоставляя эти различия, мы можем приходить к типическим отношениям и только с ними иметь дело. «Лишь с помощью такого отвлечения, — говорит Кенэ, — можно изучить и оценить взаимные отношения различных общественных классов в социальном строе и дать им наиболее подходящие названия»130. Основанием для различия классов Кенэ считает идею производства, которая приводит его к двум классам: производительному (создающему в производстве новые ценности, или «чистый продукт»19*) и непроизводительному (не создающему последнего). Кроме этих двух классов, Кенэ находит и третий, как мы видели, — класс собственников; выделение последних, по его мнению, неизбежно лишь в методологических целях для того, «чтобы проследить ясно процесс сношений между различными общественными группами»131, оно нужно ему лишь для общей связи. Во всех этих рассуждениях Кенэ не много содержания; но, во всяком случае, как первая попытка они не лишены значения и ценности. Основа классового расслоения у Кенэ, по его собственному представлению, производственная; но, как мы видели, класс собственников у Кенэ выступает в качестве, главным образом, распределителей богатства и, следовательно, на основе распределения; класс салариата (бесплодный) точно так же характеризуется у Кенэ не ролью или отношением в производстве, а источником своего дохода (оплатой труда и услуг); класс производительный, наконец, или класс капиталистических фермеров — единственная у Кенэ производственная категория, но и та неопределенна и неясна. И таким образом, его категории классов больше распределительная категория, чем производственная. Что же дало, в конце концов, учение Кенэ для развития идеи общественных классов? Отвечая на этот вопрос, мы должны придти к следующему: 1) идею двухчленного раздела общества на два больших класса физиократы пытались заменить идеей трех классов, путем введения в этот раздел некоторых более частичных подразделений, благодаря которым, однако, идея трех классов теряла у физиократов стройность и ясность; 2) поставивши идею классов под принцип социальной гармонии интересов, физиократы школы Кенэ лишили идею классов ее глубокого содержания, обесцветивши самое понятие общественного класса; 3) понятию класса физиократы школы Кенэ пытались дать впервые методологически-научную основу; но от идеи производства они всякий раз вовлекались в область распределения; 4) физиократам школы Кенэ оставалось незаметным появление в жизни современной им Франции новых отношений, которые нес с собою промышленный капитализм и которые должны были совершенно смести сословно-абсолютический строй общества; они не придавали никакого значения развивающейся мануфактуре и тем классовым образованиям, которые намечались в промышленном капитализме и капиталистическом хозяйстве. Все это, однако, относится к физиократам школы Кенэ. Но уже у Кантилъонау Неккера, Тюрго и Ленге мы замечаем ряд разногласий с основными положениями физиократии, установленными школой Кенэ, и находим попытки подметить новые отношения. Эта группа французских писателей конца XVIII-ro века отмечает уже идею про- изводственных классов. На новое деление впервые указывает Канти- лъоНу книга которого написанная еще между 1730 и 1734 годами, самим автором была переведена на французский язык для французских друзей и имела большое влияние на Гурнэ, Кенэ, Тюрго, Кондильяка, Маб- ли. Эта книга — «Essai sur la nature du Commerce en General» — могла опираться на несколько более уже развитые, чем во Франции, экономические отношения Англии; в ней мы находим деление общества уже на собственников (proprietaries), предпринимателей (entrepreneurs) и рабочих (ouvriers)132. Последнему делению Франция XVIII-ro века далеко не была чужда, так как в фабричном законодательстве этого времени, как мы говорили, было проведено резкое разграничение между хозяевами и рабочими, причем законодательство это, как и следовало ожидать, было, конечно на стороне хозяев, а не рабочих133. Но здесь уже начинали проглядывать новые социальные деления, уже более отвечавшие назревшим новым хозяйственным отношениям. Яснее всего эти новые отношения находят себе выражения у Тюрго. В своих «Reflections sur la formation et la distribution des richesses» Тюрго делит общество вообще на два класса; формулировка этого деления и анализ его носит более глубокое, чем у Кенэ, содержание; правда, в конце концов, эта формулировка и анализ Тюрго также не отличаются строгой выдержанностью и логической стройностью. Тюрго находит в современном ему обществе два класса; один класс — людей праздных, свободных от физического труда, располагающих досугом (это класс — disponible); другой большой класс — трудящихся, работающих, не располагающих досугом (non disponible)134. Последний большой класс Тюрго разлагает в свою очередь также на два «класса» : производительный, или класс земледельцев, и класс непроизводительный, индустриальный или класс, как его называет Тюрго, — stipendi?20*, это класс занятых в ремесле, мануфактуре и торговле. Первый же класс (disponible) — класс собственников и именно земельных собственников135. Все это деление напоминает в общем классификацию Кенэ и его школы, за исключением разве лишь основного деления общества на неработающих (собственников) и работающих (неимущих). Но уже при первом анализе своих группировок Тюрго далеко уходит вперед от кругозора школы Кенэ. Как «класс» земледельцев, так и «класс» занятых в индустрии (stipendi6e industrieuse), Тюрго делит на две различные группы, на два различных порядка (ordres), с одной стороны, предпринимателей, или капиталистов, которые вкладывают капитал в предприятие; с другой стороны — простых наемных рабочих, не имеющих ничего, кроме своих рабочих рук, и авансирующих лишь свой труд (т. е. рабочую силу). Тюрго отмечает при этом, что первые группы в том и другом классе сходны между собою одним уже тем, что они не владеют никаким доходом и одинаково живут только на свою заработную плату, которая выплачивается ими из продуктов земли и которая ограничивается самым необходимым для обеспечения существования. Такое же объединяющее сходство видит Тюрго и между предприни- мателями-капиталистами, хотя бы и занятыми в разных родах хо зяйственной деятельности, т. е. в земледелии и индустрии. Равным образом Тюрго причисляет к классу собственников тех капиталистов, которые отдают свои капиталы взаймы, ибо, замечает он, капиталист, отдавая деньги взаймы собственнику или предпринимателю, «становится соучастником в их собственности»136. Можно думать, что Тюрго уже понимает, что на смену феодально-сословного строя шел новый хозяйственный строй; он определенно подметил в последнем две резко различных одна от другой основных группы, или два класса, наступающего капиталистического общества: капиталистов-предпринимателей (хозяев) и рабочих. Неудивительно поэтому, что уже в его сочинениях не замечается идеи и той гармонии интересов, которую выставила на первый план школа Кенэ. Напротив, Тюрго замечает тот неизбежный и глубоко проходящий антагонизм, который существует между хозяином и работником137. В общем итоге, однако, мы находим у Тюрго туже расплывчатость мысли в формулировке по вопросу о классах, какую мы видели и у Кенэ. Идея двухчленного раздела общества у него, как и у Кенэ, колебалась между идеей трехчленного раздела. Если у Кенэ фи- гурировали собственники, производительный класс и бесплодный, то у Тюрго мы видим похожие категории: 1) класс, располагающий досугом; 2) класс производительный; 3) класс, занятых в промышленности и торговле. Но, в общем, Тюрго был гораздо ближе к пониманию французской экономической действительности второй половины XVIII-ro века, чем Кенэ и его школа: он уже отмечал определенно, как мы видели, категории хозяина, предпринимателя, и работника, исполнителя. Определеннее и ярче, чем Тюрго, развивал идею классового раздела общества и классового антагонизма Жак Неккер в своем исследовании «Essai sur la legislation et le commerce des grains», вышедшем в 1775 году. Здесь он отмечает все ухищрения капиталистов, употребляемые последними по отношению к рабочим в целях увеличения прибыли, и при этом он прекрасно видит, как при современном общественном строе все совершается в интересах господствующего класса собственников. «Останавливая мысль на обществе и на его отношениях, — говорит он, — поражаешься одной общей идеи, которая заслуживает дальнейшего развития и обоснования, — это именно тем, что все гражданские учреждения основаны для собственников»138. Неккер рисует далеко не равные условия борьбы рабочих против собственников капитала. Богатые, — говорит он, — законодатели заработной платы, так как капитал позволяет им выждать и диктовать условия, а конкуренция и нужда принуждают рабочего принимать эти условия139. Даже когда повышаются цены на жизненные продукты, собственники продолжают настаивать на прежнем уровне заработной платы; в этом случае, говорит Неккер, «между двумя классами общества поднимается глухая, ужасная война, где нельзя сосчитать числа жертв, где под защйтой закона сильный уничтожает слабого, где собственность, силой своих прерогатив, давит человека, живущего трудом своих рук»140. Отношения между рабочими и хозяевами изображаются Неккером в виде отношений львов и беззащитных животных, вместе живущих; долю одних нельзя увеличивать, не обманывая бдительности других и не давая им времени на них броситься141. У Неккера, таким образом, мы уже встречаем идею двух классов, поставленную на основу производственных отношений хозяина и работника. Суровым критиком физиократов школы Кенэ является и аббат Ленге, который также говорит о двух классах, на которые он расчленяет общество. У него также находим противопоставление рабов и господ, рабочего и предпринимателя142. Его внимание останавливает положение наемного рабочего. Он видит в нем не только все ужасы прошлого рабства; он готов ставить положение рабов даже выше положения современных ему рабочих. Угнетение рабочих так же, как и рабство, Ленге считает одинаково противным естественным законам природы и особенно горячо обрушивается против учения физиократов, которых он едко вышучивает за их идею гармонии интересов, за их одностороннее покровительство земельным собственникам, за их игнорирование условий наемного труда, особенно индустриальных рабочих. Особенно мрачными чертами рисует Ленге положение рабочего класса, стонущего под игом собственников. «Они стонут, говорит Ленге, под отвратительным рубищем, которое является ливреей нищеты. Они никогда не обладают достаточной долей в том доходе, источником которого является их труд... Это слуги, которые заменили собой рабов. Между тем, без преувеличения можно сказать, что это самая многочисленная часть в каждой стране»143. Вместо старого рабства рабочие получили, по мнению Ленге, лишь опасение умереть каждую минуту с голоду, чего раньше рабы, по крайней мере, не знали. «После освобождения крепостных общество разделилось на две части: на одной стороне стоят богатые, владельцы денежного капитала, собственники жизненных средств; они захватили себе исключительное право определять высоту заработной платы для тех, кто производит; на другой стороне стоят изолированные работники, которые остаются беззащитными перед эксплуатацией и алчностью богатых собственникоб, так как они уже никому более не принадлежат и ни господ, ни других защитников не имеют, которые бы заинтересованы были в их защите»144. Из всего приведенного мы видим, что уже в это тяжелое время во Франции идея классов находила себе отражение в умах современников и что энциклопедисты и критики физиократов выражали эту идею в форме, более близкой к действительным отношениям французского общества того времени, чем она была представлена у физиократов. Так или иначе, первый шаг в учении о классовом расчленении общества был сделан. По меньшей мере, факт существования общественных классов с различными антагонистическими интересами и борьбой за эти интересы был признан. «Авторы XVIII века, — говорит Пикар, — которые заметили, при старой политической классификации общества, деления экономического характера на противоположные классы, довольно многочисленны и их рассуждения достаточно определенны, чтобы говорить, что в них заложен уже зародыш будущей теории классов и борьбы классов»145. Необходимо, однако, признать, что из французских писателей XVIII века лишь очень немногие, говоря о классовом расчленении общества, близки к признанию производственно-экономической основы, на которой зиждется классовое расчленение. Мы видели, что у одних идет речь о классах богатых и бедных (потребительно-экономическая основа), у других — о распределительной основе классового строения. Лишь немногие, главным образом противники физиократов, указывают на новые производственные отношения, возникавшие вместе с капитализмом на развалинах феодально-сословного строя; лишь немногие говорят о промышленном пролетариате, применяющем в общественном производстве свою рабочую силу, с одной стороны, и об его антагонисте, классе капиталистов- предпринимателей, с другой. Между тем отношения Франции второй половины XVIII века давали определенные указания на классовый раздел нового вырастающего общества. «Третье сословие» к этому времени уже определенно раскалывалось на антагонистические составные части, резко расходящиеся по своим интересам. Из него определенно вырисовывалось уже «четвертое сословие», как оно уже само начинает себя напевать, чтобы обозначить свое обособление от собственно «третьего сословия», или формирующейся буржуазии. Классовое чувство и сознание «четвертого сословия», которые еще и до великой революции проявлялись в рабочих коалициях, в стачках, в борьбе за заработную плату и т. п., это классовое чувство и сознание особенно определенным образом сказались в то время, когда нация была призвана для избрания депутатов в Генеральные Штаты, когда рабочие были обойдены, их интересы были забыты, о них не хотели знать; когда «четвертое сословие» оказалось лишенным возможности подать свой голос и заставить выслушать себя; когда предполагалось, что рабочие составляют неразрывное целое с «третьим сословием» и что последнее само постарается отстоять их интересы. Протест против этого не замедлил последовать. Протест рабочего класса и его собственный голос о том, что интересы пролетариата противоположны интересам «третьего сословия» вылились в ряде жалоб и требований, нашедших место в специальных наказах (cahiers), петициях, брошюрах, рабочей прессе, летучих листках — литературе, вышедшей во время собрания Генеральных Штатов. Во всех этих весьма интересных и характерных для великой французской революции документах, к настоящему моменту уже достаточно изученных, мы находим как рельефно выраженную идею классовой борьбы, так и определенно обозначившееся к тому времени сознание рабочего класса как обособленного класса, — сознание им собственных интересов, диаметрально противоположных интересам буржуазии, или «третьему сословию». Идея общественных классов находит себе здесь новый толчок. Во многих народных брошюрах этого времени представители или идеологи «четвертого сословия» определенно именуют его «классом», а уже не «сословием»; при этом — классом, отличным от класса собственников. В любопытной брошюре «Бедного дьявола» говорится, например, что в собрании Генеральных Штатов найдутся люди для защиты интересов городов, права собственности, земледелия, искусств и ремесел, фабрик и т. п., так как все эти важные вещи затрагивают интересы многих членов собрания; «но кто среди этих членов возьмет на себя защиту интересов самого низшего класса народа (de la derr^re classe du people)? Кто возьмет на себя защиту интересов тех, кто не имеет ни собственности, ни какого бы то ни было богатства, ни состояния, ни прав, кроме разве естественных, связанных, однако, государственными установлениями, или позитивным правом, или различными регламентами, которые только мешают или стесняют действия их? Кто возьмет защиту тех, кто не имеет никакого другого источника существования, кроме лишь применения своих рабочих рук, и кто живет лишь случайным заработком или заработной платой, получаемой изо дня в день». Эти несчастные покорились своим условиям существования и просят только работы, хотя они, эти рабочие, и не защищены законом и платят налоги, непомерно высокие, сравнительно с их доходами. Для «Бедного дьявола» кажутся необходимыми и справедливыми три следующих пожелания: 1) чтобы всегда была работа; 2) чтобы работа обеспечивала существование и 3) чтобы налог не уменьшал доходы рабочих. В целях разрешения этих требований, автор брошюры предлагает государству позаботиться об учреждении заводов и фабрик, о регулировании заработной платы и строгом соответствии налогов с размерами заработной платы, чтобы за вычетом этих налогов рабочему было чем жить146. Приблизительно в том же духе составлена не менее характерная «Петиция 150 ООО рабочих и ремесленников Парижа» (Petitions des cent cinquante mille ouvriers et artisans de Paris), представляющая собой брошюру из восьми страниц147. «Почему в тот момент, когда отечество, — читаем мы в этой петиции, — открывает объятия детям своим, 150 ООО полезных для всех сограждан членов отталкиваются? Почему забыты мы, бедные ремесленники, без которых наши братья не могли бы удовлетворить свои необходимые нужды, ради которых мы неутомимо должны трудиться изо дня в день? Разве мы не люди, не французы, не граждане?... Почему же наши жалобы не могут быть ни выслушаны, ни обсуждены»148. Далее в «Наказах четвертого сословия» (Cahiers du quatrieme ordre) мы находим следующие весьма характерные строчки: «Сила старых обычаев не позволила сделать для этого созыва (Генеральных Штатов) всего того, что, быть может, будет сделано для одного из ближайших созывов: еще необходимым оказалось делить нацию по сословиям и число этих сословий по-старому, ограничивать тремя. Но необходимо ли такое распределение по сословиям? И действительно ли эти три сословия зак- шочают в себе целиком всю нацию? Может быть, этот раздел на сословия будет, наконец, оставлен; хотелось бы на это надеяться. Если же этого не будет сделано, необходимо установить четвертое сословие; необходимо, наконец, во всяком случае, чтобы так или иначе часть нации, которая вопреки ее естественным правам не была созвана, была представлена... Почему выброшен, — читаем мы дальше, — этот огромный класс наемных рабочих, класс салариата, безработных, на спинах которых проходят все революции и политическая и физическая, класс, которому нужно внести так много запросов (repr6sentations). Почему удалено это сословие, которое в глазах сильных и богатых является последним, четвертым сословием, но в глазах морали и религии оно первое священное сословие обездоленных (infortune s)?»1/21* Ту же мысль мы находим в другой брошюре, в «Наказе бедных», где также обращается внимание на то, что сословный раздел потерял уже свой смысл... Под этим делением общества, говорится здесь, которое может быть тройным, как во Франции, или четверным, как, например, в Швеции, всегда подразумевались лишь два действительно различных класса граждан: класс собственников и класс несобственников, из которых первым принадлежало все, вторым — ничего149. Равным образом в уже упомянутых «Doleances», представленных от имени мануфактурных рабочих, чернорабочих, ремесленников и других, лишенных всякой собственности, где раздаются сетования и высказывается недовольство против того, что выборы предоставлены лишь собственникам, говорится: «Мы отнесены, собственно, к третьему сословию, получившему возможность быть представленным в равном числе с духовенством и дворянством, но между представителями, избранными от этого третьего сословия, нет ни одного из нашего класса; и, по-видимому, все сделано в пользу богатых и собственников»150. В вопросе о пробуждении в французском обществе конца XVIII века идеи двух противоположных классов — пролетариата и буржуазии — весьма показательным является также письмо некоего de Moret к Неккеру, в котором де Море пишет, что самый многочисленный, самый полезный и самый драгоценный для государства класс лишен представительства в Генеральных Штатах; что рабочий класс поддерживает и обогащает «другой класс третьего сословия», (т. е. буржуазию), а между тем он будет представлен такими людьми, «интересы которых совершенно различны и даже противоположны интересам рабочих, ибо они прямо заинтересованы в том, чтобы удержать других в рабстве и зависимости»151. Все это говорит нам, что ко времени французской революции было достаточно данных для резкого разграничения двух основных классов капиталистического общества как в классовом сознании, так и в экономической действительности того времени. Многие французские писатели как из философов и энциклопедистов, так и из экономистов и народных публицистов и особенно из предшественников социализма уже к концу XVIII-ro века определенно развивали идею классового раздела современного им французского общества сообразно новым социальным отношениям развивающегося капитализма. Чувствовалось уже тогда, ко времени революции, что сословный строй с сословным делением общества теряет почву под ногами; что вырастает новое классовое общество; что складываются социальные классы, независимо от каких бы то ни было правно-по- литических форм старого феодально-сословного и сословно-абсо- лютического стоя. И уже к концу XVIII века, во Франции, мы имеем, в сущности, определенно выявившуюся идею двух основных классов капиталистического общества: класса собственников-капиталистов и класса наемных рабочих, собственников только своих рабочих рук. Вместе с этой идеей двух основных социальных классов, тогда же развивалась идея антагонизма и борьбы классов, идея, неизбежно, внутренним логическим единством связанная с первой. Оставалось ожидать лишь, что эти идеи, как первые зародыши учения об общественных классах, станут находить себе по мере развития социальных отношений более глубокое содержание, а само учение о классах встречает дальнейшее развитие и обоснование, складываясь в научную теорию. Последнее и происходило на протяжении всего почти XIX века, хотя значение и важность проблемы социальных классов и к XX веку едва только начинают встречать себе признание и привлекать широкое внимание. Характерно, что классовое обособление пролетариата от «третьего сословия», от буржуазии, проходит через сознание рабочего уже в те бурные дни жизни французского общества, когда последнее только что начинало очищаться от пут феодализма и старого режима. Прав- t л у авторы народных брошюр, рабочих петиций, наказов, жалоб бедных и т. д. не всегда известны; они могли быть и не рабочими, и, к корее всего, принадлежали к представителям демократической интеллигенции Франции того времени; но несомненно одно, что бро- 1п юры эти и наказы не могли не быть подлинным выражением мыслей и чувств французского пролетариата. Великая французская революция, давшая толчки в самых различных областях народной самодеятельности и творчества мысли, впервые зажгла и в рабочем сознании идею рабочего самоопределения, дала толчок французскому пролетариату для осознания себя как социального класса, отличного от класса буржуазии. Для развития идеи общественных классов это было весьма важным этапом. II.