РАКОЦИ И КОШУТ

Весной 1894 г., когда в стране полным ходом шла подготовка к празднованию Миллениума, из Турина пришло известие о смерти вождя венгерской революции 1848 г. Лайоша Кошута. К нему как нельзя лучше подходит определение “властитель дум”.

С первых лет своей публичной карьеры (в 1825 г. молодой юрист принял участие в работе Государственного собрания) он - пламенный оратор и блестящий журналист - приковывал к себе внимание современников, провоцировал на полемику политических оппонентов, вызывал раздражение австрийских властей. Кошут последовательно боролся за политическую независимость Венгрии, не останавливаясь ни перед чем, вплоть до низложения Габсбургов с венгерского престола в апреле 1849 г. После поражения революции, он удалился в эмиграцию, откуда не уставал клеймить систему дуализма и предрекать ее скорое крушение.
Эмиграция не только не способствовала забвению Кошута на родине, но и создала вокруг его личности ореол благоговейного поклонения. Его избрали почетным гражданином не одного десятка населенных пунктов, в редком городе на было улицы Кошута, о нем слагали стихи и песни, в народных массах его величали не иначе, как “батюшкой”, а священники в проповедях сравнивали с Моисеем, приведшим народ Израиля к свободе. В биографической статье лексикона “Паллас”, написанной вскоре после кончины революционера, говорилось: “Так, находясь далеко от родины, он превратился в мифическую фигуру, которая не участвует в мелких столкновениях повседнев
ной политической жизни, но неизменно воплощает один единственный принцип: идеал свободы Венгрии”54. Неудивительно, что весть о кончине патриарха вызвала в стране волну антиправительственных выступлений.
Яркую харизматичность личности Кошута, его несомненное политическое чутье и умение безошибочно выбирать методы борьбы, к которым патриотически настроенные соотечественники будут охотно прибегать и после его смерти, демонстрирует следующее обстоятельство. Когда в 1897 г., как говорилось выше, венское правительство предложило существенное увеличение взноса Венгрии на общие расходы двуединой монархии, в стране поднялась волна общественного недовольства, явно имитировавшая формы экономического обструкционизма, впервые опробованные Кошу- том. В октябре 1844 г., когда австро-венгерские отношения в очередной раз обострились, он организовал Союз защиты, учредители которого поклялись в течение десяти лет по возможности покупать только товары, произведенные в Венгрии, даже если они хуже по качеству и дороже. Теперь, в 1897 г., как полвека назад, по всей стране возникали общества защиты национальной промышленности, вновь стало модно и патриотично покупать товары венгерского производства. Иностранным производителям запрещалось использовать изображение тюльпана в торговых марках и ввозить в Венгрию товары в упаковке цветов венгерского национального флага. Члены этого движения носили в петлице или на корсаже платья тюльпан - символ Венгрии. Американский историк А. Мэй с иронией отзывается о “тюльпановом движении”55, поскольку этот “истинно венгерский цветок” в страну завезли турки. Однако вне зависимости от времени и путей попадания этого цветка в Венгрию, в общественном мнении существовало убеждение, что изображение тюльпана встречается еще на коронационной мантии Иштвана Святого.
В венгерском научном сообществе самым страстным кошутистом был Кальман Тали (1839-1909) - видный историк и политик эпохи дуализма, заместитель председателя Венгерского исторического общества и в недавнем прошлом главный редактор авторитетного журнала “Szazadok” (“Столетия”). Представитель национально-романтического направления, он был неутомимым, хотя и некритичным публикатором источников по истории анти- габсбургских освободительных движений XVII - начала XVIII в. и восторженным поклонником их предводителей, в особенности мятежного князя Ференца II Ракоци. Вслед за участниками антигабсбургских войн, именовавшихся “куруцами”[††††], такого прозвища удостоился сам Тали и его отнюдь немалочисленные единомышленники в кругах профессиональных историков. Научные предпочтения ученого сочетались с его политическими убеждениями. Горячий сторонник Лайоша Кошута, он был активным членом партии независимости, объединявшей непримиримых противников любых форм ассоциации Венгрии с Австрией.

Не нужно было быть глубоким знатоком биографии князя Ференца II Ракоци, каким был Кальман Тали, чтобы обнаружить в ней параллели с этапами жизни Лайоша Кошута. Первый - отпрыск могущественного княжеского рода, второй - мелкий дворянин, но им обоим было суждено встать во главе широчайших народных движений, пережить то, что сами они назовут предательством соратников, и окончить дни на чужбине, в тщетной надежде увидеть родину свободной. Тем не менее именно Тали стал творцом культа Ракоци, в котором угадывались черты Лайоша Кошута, и способствовал процветанию культа Кошута, представавшего в его интерпретации духовным наследником великого изгнанника. Кстати, если прах Кошута был захоронен в Венгрии в 1894 г. по особому разрешению Франца Иосифа, после того как сын революционера Ференц Кошут (политик средних способностей) принес присягу верности, то торжественное перезахоронение останков Ракоци в 1902 г. в кафедральном соборе г. Кашша (ныне Кошице в Словакии) - административном центре так называемой Верхней Венгрии, где некогда сосредоточивались владения рода Ракоци - организовал именно Тали.
Масштаб мифологизации личности Кошута становится ясным из выступления К. Тали летом 1894 г. на заседании Венгерского генеалогического общества “Турул”. В нем историк затронул вопрос о древнеримском происхождении дворянского рода, давшего стране самого ее пламенного революционера. В Венгрии, где изучение и преподавание латинского языка имело давние и глубокие корни, всякий образованный человек был знаком с классическими трудами античных авторов, в том числе читал “Жизнь двенадцати цезарей” Гая Светония Транквилла. Там в главе “Божественный Юлий” упоминалась некая Коссуция, с которой Цезарь был обручен в младенчестве, но по достижении шестнадцати лет расторг помолвку. Род Коссуциев принадлежал к всадническому сословию (это ли не аналог венгерского мелкого дворянства?), члены которого особенно прославились на ниве ваяния и зодчества. Лайош Кошут (возможно, в форме пересказываемого из поколения в поколения анекдота) знал о созвучии имен Kossuth и Cossutius, но, по словам Тали, “хотя и не верил в это, открыто не отрицал мифа о своем римском происхождении”56.
В данном случае интересно не то, верил ли в это Кошут или сам Тали, а то, что легенда о древнеримских корнях мелкодворянского венгерского рода возносила Кошута на ту же высоту, что и “величайшего венгерского короля” (слова Тали) - Матяша Корвина (1458-1480).

Сын выдающегося полководца, победившего османов в 1456 г. в битве при Белграде, и правителя страны Яноша Xуняди, юный Матяш в 15 лет был избран на венгерский престол, и его долгое правление стало символом могущества и процветания средневековой Венгрии. В ряду предков Матяша. не было коронованных особ. В соответствии с традициями гуманистической учености придворные историографы-итальянцы принялись за поиск античных предков венгерского короля. Герб дворянского рода Xуняди украшал ворон с кольцом в клюве. Это и послужило достаточным основанием провозгласить Матяша. потомком древнеримского рода Валериев Корвинов (на латыни corvinus - ворон). Таким образом, в силу своего мнимого древнеримского происхождения Кошут становился в один ряд с особо почитаемым венгерским королем.

Духовная связь между ними становилась еще теснее по той причине, что род Кошутов получил свой дворянский герб в 1479 г., т.е. именно в правление Матяша.
В стране, где прошлое оставалось легитимирующим источником власти, любые попытки критического анализа, например, освободительных движений раннего Нового времени воспринимались как антипатриотические, а их авторы подвергались остракизму. Крупнейший публичный скандал был связан с публикацией в канун Первой мировой войны монографии молодого историка с великим научным будущим Дюлы Секфю “Ракоци в изгнании”57, в которой тот подверг систематической критике национально-романтическую концепцию Кальмана Тали и его менее талантливого ученика Шандора Марки. Вместо “князя свободы и христианской добродетели” перед читателем предстал усталый и глубоко разочарованный пожилой человек, который сошел с пьедестала славного и обожествляемого правителя, превратившись в обломок собственного застывшего прошлого. Недостоверным и некритично используемым источникам, сомнительной научной этике, не чуждой откровенным фальсификациям, Секфю противопоставил блестящее знание фактического материала, ясную логику аргументов и полное отсутствие ложного патриотического пафоса58.
Своей книгой молодой историк не только подверг сомнению величие Ракоци, но и заставил современников задуматься о безупречности политического выбора и святости ореола самого Лайоша Кошута. Ангажированные оппоненты, которые сводили национальную традицию к антигабсбургской борьбе и “доверяли” представительство национальных интересов лишь инсургентам, будь то Ракоци или Кошут, усмотрели в книге Секфю апологию габсбургского владычества в Венгрии и обвинили автора в предательстве. Ведь считая Сатмарский мир 1711 г. благом для истерзанной гражданской войной страны, историк по сути оправдывал и Соглашение 1867 г., предоставившее Венгрии лишь частичный суверенитет. Те, кто пребывал в плену куруцских иллюзий, простить подобного “кощунства” не могли. Началась беспрецедентная травля ученого и в академических кругах, и в прессе. Секфю попрекали даже случайными опечатками, не говоря уже об искажении, доведении до абсурда высказываний историка.
Позицию своих хулителей он назвал “безответственным транжирством”, потому что под предлогом защиты ложно понимаемых национальных идеалов они выбрасывали из национальной культуры все, что не могло быть использовано в их куруцской пропаганде. “В их глазах Шандор Каройи такой же ... предатель, как и Гергей, как Тамаш Надашди, как Баттяни или Бато- ри[‡‡‡‡], избравшие королем не Яноша Запольяи[§§§§], а Фердинанда I, а значит про
давшиеся Габсбургам, наконец, как Зрини, герой битвы при Сигетваре[*****] или же верный слуга габсбургского государя Иштван Лошонци[†††††] - герой обороны Темешвара! Мы и прежде знали, что половина венгров, а именно: те, что жили в западных областях королевства и изо дня в день с оружием в руках защищали венгерскую землю от турка ... эти венгры в течение двух сотен лет были предателями, продавшимися чужеземному королю. Теперь же ... они заявляют, что с заключением [Сатмарского] мира вся нация стала ана- циональной”59.
Здравый смысл и историческая справедливость были на стороне Сек- фю. С его появлением в науке, как уже говорилось выше, стала возможна принципиально иная, не сведенная к антигабсбургской риторике парадигма национального прошлого. Та парадигма, что он со всей полнотой развил в “Венгерской истории”. Войдя в отечественную историческую науку с труда о Ракоци, на склоне дней Секфю написал эссе “Старый Ко- шут” о жизни изгнанника60. Драма Кошута, как ее показал историк, заключалась в том, что еще при жизни обожествленный современниками, революционер не находил ни достаточной поддержки для своих радикальных взглядов в венгерском обществе, ни глубокого понимания собственной политической программы в рядах довольно малочисленной партии 48-го года, прикрывавшейся его именем. Интересно наблюдение Секфю о том, что легенда о Кошуте существовала самостоятельно от культа Кошута. Если легенда жила в умах и сердцах простого народа, ждавшего его второго пришествия, то культ, преследуя свои политические цели, творила интеллигенция.
Что же касается Ракоци и Кошута, они оказались вновь востребованы официальной пропагандой после установления в Венгрии коммунистического режима. Смена политического строя нуждалась в легитимации поколениями революционеров, и вектор, уходивший в глубь веков от коммунистов ХХ в. к мятежным трансильванским князьям, встраивал иначе чуждую идеологию в национальный контекст. Символическая связь между Ракоци и Кошутом по сей день зримо воплощена в памятниках: в Будапеште соседствуют и близ здания парламента (установлены, соответственно в 1935 и 1962 г.), и в скульптурном ансамбле площади Героев. То, сколь экстравагантные формы принимал культ Кошута при коммунистическом режиме, удачно показал А. Герё в сборнике документальных свидетельств о праздновании столетнего юбилея революции 1848 г. “Огосударствленная революция”. Так, в номере газеты “Miskolci HMap” (“Мишкольцская газета”) от 2 февраля 1948 г. появилась заметка следующего содержания: «Три вождя племени ирокезов возложили венки к памятнику Кошута в

Нью-Йорке. “Мы чтим дух Лайоша Кошута, ибо он был одним из величайших борцов за права человека, - заявили они. - “Мы знаем, что идеалы прав человека и свободы, которые он воплощал, продолжают жить повсюду в мире”»61.

<< | >>

↑

Источник: В.А. Тишков, В.А. Шнирельман. Национализм в мировой истории. 2007

Еще по теме РАКОЦИ И КОШУТ:

- Внешняя политика и международные отношения - Вопросы политологии - Геополитика - Государственное управление. Власть - Гражданское общество - История международных отношений - История политических и правовых учений - Общие вопросы политологии - Политика - Политическая философия - Политические исследования - Политические режимы и партии - Политология в Украине - Социальная политика - Социология политики - Этнополитология -