В центре технологических концепций лежит множество технологических инноваций, появившихся в конце 1970-х годов. Новые технологии — один из самых заметных признаков наступления новых времен, и их зачастую принимают за признак рождения информационного общества.
Имеются в виду кабельное и спутниковое телевидение, компьютерные сети, персональные компьютеры, новые офисные технологии, в особенности онлайновые ин формационные услуги и текстовые редакторы, а также CD-ROM. Идея состоит в том, что такой объем технологических новаций должен привести к социальному переустройству, ибо его воздействие на общество очень значительно. В конце 1970-х — начале 1980-х годов многие исследователи проявляли большой энтузиазм в отношении «могущественного микро», который был в состоянии революционизировать наш образ жизни (Evans, 1979, Martin, 1978), а самый большой восторг испытывал ведущий футуролог Элвин Тоффлер (Toffler, 1980). Свою мысль он выразил в запоминающейся метафоре: мир постепенно формируется тремя волнами технологических инноваций, которые, как высокий прилив, нельзя остановить. Первой была сельскохозяйственная революция, второй — промышленная. Теперь на нас надвигается третья волна — информационная революция, которая предвещает новый образ жизни (что, утверждает Тоффлер, будет просто замечательно, правда, в том случае, если мы удержимся на гребне этой волны). Позднее футуристический энтузиазм был подкреплен возможностью компьютерных технологий трансформировать телекоммуникации, действительно объединить две технологии (Toffler, 1990). В данный момент распространение цифровых коммуникационных технологий (электронная почта, передача данных и текстов, информационный обмен в режиме он-лайн и т.д.) порождает рассуждения о становлении нового общества (Negroponte, 1995; Gates, 1995; Dertouzos, 1997). Интернет, который дает возможность в реальном времени использовать экономический успех, способствовать обучению и демократическим процессам, вызвал особенно много комментариев. Постоянные рубрики в средствах массовой информации сообщают об «информационных супермагистралях», в потоке движения по которым населению еще предстоит научиться удерживаться. Появились непререкаемые авторитеты, которые объявили, что «прогресс в телекоммуникациях... навязывает ничего не подозревающему миру новый порядок... и тот, кого эти магистрали обойдут стороной, потерпит полный крах» (Angell, 1995, с. 10). Если рассуждать более трезво, распространение внутригосударственного, международного и действительно глобального обмена информацией внутри банков, корпораций, правительств и общественных организаций, а также между ними указывает на сходную тенденцию, ведущую к становлению технологической инфраструктуры, которая обеспечивает мгновенную компьютерную коммуникацию в любое время и в любом месте, где имеется соответствующее оборудование (Connors, 1993). Большинство ученых-аналитиков, не прибегая к пафосному стилю футурологов и политических деятелей, все же сходятся в определении основы такого подхода (Feather, 1998; Hill, 1999). Например, в Японии уже с 1960-х годов предпринимались попытки измерить рост информационного общества. Министерство связи и телекоммуникаций Японии, используя сложную технику учета, с 1975 г. начало вести исследования, чтобы проследить изменения объемов (т.е. числа) телефонных разговоров и средств доставки (т.е. распространения телекоммуникационного оборудования) информации (Ito, 1991, 1994). В Великобритании весьма уважаемая научная школа избрала неошумпетерианский подход. Сочетая мысль Шумпетера о том, что крупные технологические инновации порождают «творческое разрушение», с кондратьевским определением «длинных волн» экономического развития, эти исследователи полагают, что информация и коммуникационные технологии означают становление новой эпохи (Freeman, 1987), которая на ранних фазах создаст некоторый дискомфорт, но затем окажется экономически очень выгодной. Эта новая «техноэкономическая парадигма» и представляет собой «информационный век», зрелость которого совпадет с началом XXI в. (Hall and Preston, 1988). Надо признать, что с точки зрения здравого смысла эти определения информационного общества действительно кажутся верными. В конце концов если можно рассматривать «серию изобретений» (Landes, 1969) — паровой котел, двигатель внутреннего сгорания, электричество, роликовый челнок — как ключевую характеристику индустриального общества, то почему нельзя согласиться с тем, что блистательное развитие И КТ1 является свидетельством возникновения нового общества? Джон Нэсбит (1984) так и писал: «Компьютерные технологии стали для информационного века тем же, чем была механизация для промышленной революции» (Naisbitt, с.
28). А почему бы и нет? Может показаться, что эти технологии на самом деле служат определяющими чертами нового общества, но читая дальше, мы поражаемся, насколько туманным в этих рассуждениях предстает все, что касается технологий. Мы не видим эмпирических замеров — сколько ИКТ в этом обществе на данный момент и насколько это позволит нам продвинуться в определении того, что же необходимо, чтобы квалифицировать общество как информационное? Сколько нужно ИКТ, чтобы иметь право назвать общество информационным? Стремясь обнаружить разумную единицу из мерения, сразу же понимаешь, что большинство авторов, делающих упор на технологии, не могут предоставить нам реальных, простых, поддающихся проверке данных. И, как выясняется, И КТ вроде бы всюду и в то же время нигде. Измерение и связанная с ним сложность определения той точки на технологической шкале, достигнув которой общество может считаться информационным, являются центральными проблемами формулирования любого приемлемого определения информационного общества. Однако футурологи-популяризаторы это не принимают во внимание: сказано, что появились новые технологии, и без всяких сомнений делается предположение, что сам этот факт означает появление информационного общества. Как ни странно, этот вопрос обходят и те ученые, которые считают ИКТ главным признаком информационного общества. Они довольствуются тем, что в самых общих словах описывают технологические новации, почему-то полагая, что этого достаточно для описания общества нового типа. Очень часто выдвигается и другое возражение против технологических критериев определения. Критики не соглашаются с теми, кто утверждает, будто бы в каждую историческую эпоху сначала изобретаются технологии и только потом они оказывают влияние на общество, вынуждая людей приспосабливаться к новым условиям. В подобного рода утверждениях технологии отводится самое привилегированное место, она определяет весь мир социального: век пара, век автомобиля, атомный век (Dickson, 1974). Главное возражение заключается не в неизбежности технологического детерминизма при таком подходе, т.е. не в том, что технология здесь рассматривается как главный двигатель социальной динамики, а это соответственно приводит к чрезмерному упрощению процессов социальных перемен. Так и есть, разумеется, но гораздо важнее, что это ведет к полному отделению социальных, экономических и политических измерений от технологических инноваций. Отсюда с неизбежностью следует тезис о первостепенном положении технологий, которые представляются чем-то самодостаточным, хотя и оказывают влияние на все аспекты социальной жизни. Но ведь очевидно, что технологии не отделены от области социального. Напротив, они являются составной частью социального. К примеру, решения, принимаемые по поводу тех или иных исследований и научных разработок, выражают социальные приоритеты, и на основе этих оценочных суждений развиваются те или иные виды технологий (так, в течение практически всего XX в. военные проекты получали существенно большее финансирова ние, нежели медицинские, и нет ничего удивительного, что успехи в области вооружений затмевают, мягко говоря, прогресс в лечении обыкновенной простуды). Многие исследователи показали, насколько технологии отражают ценности социума: тут и конструктивное решение возведенных в Нью-Йорке мостов, пролеты которых устроены таким образом, что делают некоторые участки недоступными для общественного транспорта; и производство автомобилей, которые отражают ценности частной собственности, предполагаемый размер семьи (как правило, двое взрослых и двое детей), отношение к экологии (расточительство в использовании невозобновляемого топлива и загрязнение окружающей среды), статусные символы («порше», «жук», «шкода») и предпочтение индивидуального транспорта общественному; то же можно сказать и о строительной индустрии: дом является не просто местом, где живут, — он отражает образ жизни и предпочтения его владельца, престижные и властные соображения. Если все это принимать во внимание, то как можно внесоциальный феномен (технологию) считать определяющим фактором общества? Это слишком просто (можно выбрать любой фактор и описывать с его помощью общество: кислородное общество, водяное, общество картофеля) и неверно (на самом деле технология является одной из составляющих общества), и потому отдельная, главенствующая роль ИКТ в социальных переменах представляется весьма сомнительной.