После рассмотрения различных определений информационного общества нам становится ясно, все они или недостаточно развернуты, или неточны, или страдают обоими пороками. Все концепции — технологическая, экономическая, связанная со сферой занятости, пространственная или культурная — дают нам весьма проблематичные понятия относительно того, что, собственно, составляет информационное общество и как его определить.
Важно, что мы осведомлены об этих трудностях. Хотя в качестве эвристического термин «информационное общество» обладает некоторой ценностью для исследования основных характеристик современного мира, все же он слишком не точен, чтобы принять его как научную дефиницию. По этой причине на протяжении всей своей книги я, хотя и буду при случае использовать это понятие, а также соглашаться с тем, что информация играет определяющую роль в наше время, буду выражать недоверие относительно сценариев возникновения информационного общества и придерживаться скептицизма по поводу того, что информация стала одной из главных отличительных черт нашего времени. Сейчас я, однако, хотел бы осветить некоторые дальнейшие проблемы, которые возникают в связи с языком информационного общества. Первая проблема состоит в противоречии качественного и количественного измерений, о которых уже упоминалось. Ранее я говорил, что преимущественно количественные подходы не могут отделить стратегически наиболее важную информационную деятельность от рутинной, проходящей на низком уровне, а смешение этих двух видов деятельности приводит к заблуждениям. Здесь мне снова хотелось бы поднять вопрос о количестве и качестве, то есть означает ли переход к информационному обществу разрыв с предыдущими типами обществ. Большинство определений информационного общества исходят из количественных характеристик (число «беловоротничковых» работников, процент ВНП, обеспеченный информацией и т.д.) и предполагают, что в некой точке, когда информационное общество начинает доминировать, мы в него вступаем. Но нам не предоставляется никаких ясных оснований, по которым мы могли бы определить как новый тип общества то общество, в котором, как мы все видим, происходят обмен ббльшими объемами информации и ее хранение. Если стало больше информации, то трудно понять, почему нам предлагается увидеть в этом что-то принципиально новое. Напротив, вполне реально описать как новый тип общества то общество, в котором информация играет качественно иную роль и исполняет иные функции. И тут не требуется даже того, чтобы мы обнаружили, что ббльшая часть рабочей силы занята в информационной сфере или что экономика получает определенные прибыли от информационной деятельности. Например, теоретически можно представить себе информационное общество, где лишь небольшое число «информационных экспертов» имеют реальную власть. Нужно только заглянуть в научно-фантастические произведения Герберта Уэллса (1866—1946), чтобы вообразить общество, в котором доминирует элита, обладающая знанием, а большинство, экономически невостребованное, обречено на безработицу и безделье. С точки зрения количественных параметров, скажем, в концепции, связанной со сферой занятости, это не будет «информационным обществом», но нам, возможно, придется признать его таковым, поскольку информация (знание) играет решающую роль во властных структурах и выборе направления социальных перемен. Дело в том, что количественные параметры — просто больше информации — сами по себе не могут означать разрыва с предыдущими системами, хотя, по крайней мере теоретически, возможно рассматривать небольшие, но решающие количественные изменения как системный слом. В конце концов сейчас у нас намного больше автомобилей, чем в 1970 г., но никто же не пытается определить нас как «автомобильное общество». Но именно системную перемену хотят подчеркнуть те, кто пишет об информационном обществе, от Д. Белла с его постиндустриализмом, М. Кастельса с его информационным типом развития до М. Постера с его способом информации. Особенно странно, что многие из тех, кто определяет информационное общество как новый тип общества, делают это, исходя из предположения, что качественное изменение может быть определено простым подсчетом циркулирующей информации, людей, занятых информационной сфере, и т.д. То есть здесь мы имеем дело с допущением, что количественное увеличение — неясно, каким способом, — трансформируется в качественное изменение социальной системы.
Интересное открытие относительно этого парадокса делает Теодор Розак (1986), подвергая критике разного рода теории информационного общества. Он подчеркивает необходимость качественного анализа информации, понимая под этим то, что мы делаем ежедневно, проводя различия между такими явлениями, как данные, знания, опыт и мудрость. Разумеется, эти термины «растяжимы», и то, что для одного является приобретением знаний (например, получение аттестата), для другого может оказаться информацией (например, об условиях поступления в университет), но все же они играют важнейшую роль в нашей повседневной жизни. По представлениям Розака, нынешний «культ информации» служит для размывания этого рода качественных различий, которые являются сутью повседневной жизни. Это размывание достигается постоянными утверждениями, что информация — чисто количественный фактор и предмет статистических измерений. Но при подсчете экономической ценности информационной индустрии, доли информационной деятельности в ВНП, процента национального дохода, качественные характеристики предмета (полезна ли информация? правдива она или ложна?) в расчет не принимаются: «Для теоретиков информационного общества совершенно не важно, передаем ли мы факт, суждение, плоское “общее место”, глубокое учение, высокую истину или грязную непристойность» (Roszak, 1986, с. 14). Когда вся информация рассматривается как однородная масса и соответственно становится доступной измере нию, качественная сторона вопроса остается вне поля зрения: «Информация оказывается чисто количественным измерением коммуникативных обменов» (с. 11). Розака поражает, что вместе с количественным измерением информации приходит убеждение в том, что ее большее количество означает глубокую трансформацию жизни общества. Получив устрашающие цифры информационной деятельности и уйдя от качественных различий, теоретики информационного общества утверждают, что эти тенденции качественно изменят нашу жизнь. Для Розака все это мифология информационной болтовни: термин скрывает различия, а нас пытаются убедить, свалив всю информацию в один большой горшок, будто его содержимое — эликсир жизни, а не малосъедобное варево. По словам Розака, это очень полезно для тех, кто хочет, чтобы общество согласилось на перемены, которые представляются столь бесспорными: И нформация имеет привкус безопасной нейтральности; и очень просто и полезно нагромождать горы бесспорных фактов. Такое невинное прикрытие — великолепная стартовая позиция для политических замыслов технократов, которые не хотят открывать, насколько это возможно, свои истинные цели. В конце концов, что можно возразить против информации? (Roszak, 1986, с. 19) Розак яростно возражает против такого способа размышления об информации. В результате того, что людям в огромных количествах «скармливают» статистические сведения о разумности компьютеров, о возможностях новых технологий обработки данных и создании цифровых сетей, они готовы поверить, что информация — главный элемент в жизнеобеспечении социальной системы. От обилия подобного рода сведений испытываешь искушение согласиться с теми теоретиками информационного общества, которые настаивают, что мы уже живем в совершенно новом обществе. Против аргумента «от большего количества информации к качественно новому обществу» Теодор Розак выдвигает свое возражение: «главные идеи» (1986, с. 91), которые лежат в основе нашей цивилизации, основаны отнюдь не на информации. Такие принципы, как «все люди созданы равными», «это моя страна, права она или нет», «живи сам и давай жить другим», «все мы дети Господни» и «поступай с другим так, как тебе хотелось бы, чтобы поступали с тобой», занимают центральное место, но все они появились до «века» информации. Розак не утверждает, что все эти идеи верны (наоборот, некоторые из них вредны: «все евреи богатые», «все женщины послушны», «все черные от природы хорошие спортсмены»). Он только подчеркивает, что идеи и качественные оценки, которые они неизбежно влекут за собой, имеют гораздо более раннее происхождение, чем количественные подходы к информации. И особенно он возражает против тезиса, что большее количество информации приводит к фундаментальным трансформациям общества, в котором мы живем.