НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ И ИЗМЕНЧИВОСТЬ В ИСТОРИЧЕСКОМ ПРОГРЕССЕ

В предыдущих главах, содержащих в себе социологические этюды, помещенные мною в «Знании» 1872—[ 18]73 гг., обследовано значение в историческом прогрессе сложных факторов органического прогресса, подбора естественного и полового, а из простых факторов — роль размножения и ограниченности средств (последний фактор является уже влиянием физической среды).

В главе III настоящего сочинения мы уже заметили: «Компетентность первого разряда органических деятелей (наследственности в том числе) в общественной жизни безусловна» и и несколько далее: «Простые органические деятели (наследственность в том числе), конечно, сохраняют свое значение (и в историческом прогрессе), но не надо забывать, что это — деятели, сами собой не производящие прогресса» 2\ В самом деле, как позже показано, их сочетание между собою производит подбор половой, а сочетание их же с влияниями физической среды порождает естественный подбор и прямое приспособление (определенное влияние среды); все же вместе эти три процесса и представляют двигателей и на- правителей органического прогресса. «Наследственность, — продолжали мы в цит[ир]ованном рассуждении в главе III, — наследственность — деятель только консервативный; это, так сказать, отрицательный фактор прогресса»3*. Наследственность лишь упрочивает то, что порождается другими деятелями и влияниями. В этом ее значение и в органическом, и в историческом прогрессе, но не она производит движение, не ею направляется развитие. И если с преобразованием органического прогресса в исторический прежние двигатели и руководители развития, былые деятели прогресса вытесняются новыми, то наследственность так же неизменно стремится сохранить и воспроизвести в ряде поколений новые влияния деятелей исторического прогресса, как раньше упрочивала и охраняла успехи прогресса органического. Если бы даже нимало не изменились ни роль, ни сила, ни характер наследственности под влиянием прогресса исторического, то и тогда это не могло бы служить помехою и препятствием тому решительному повороту в развитии жизни, который знаменует торжество исторического прогресса над органическим. Эти положения достаточно ясно формулированы и достаточно обстоятельно обоснованы в предыдущих главах, чтобы я мог выше выразиться: «Основные принципы и главнейшие существенные выводы и истолкования уже даны в вышенапечатанных тринадцати главах этой книги». Хотя, таким образом, после этого и не является настоятельным решение вопроса, не повлияет ли исторический прогресс на роль, силу и характер органической наследственности, тем не менее некоторое освещение этой стороны развития представляется и интересным, и небесполезным для более ясного представления о значении радикального переворота в прогрессе жизни, вступившей на путь исторического развития.

Наследственность в прогрессе органическом является, между прочим, главным и непременным условием и элементом подбора естественного и подбора полового, но эти главные и руководящие деятели прогресса органического вытесняются из прогресса исторического, так что с этим вытеснением должна сократиться и роль наследственности. Вся та сторона ее значения, которая была связана с явлениями подбора, сама собою отпадает с прекращением или хотя бы ослаблением этих явлений. Мы видели также (гл[ава] VIII и гл[ава] X этой книги), что жизнь для достижения своих целей пользовалась прежде органически наследственными орудиями: вооружением, как рога, клыки, когти, клюв, жало и т. д.: украшениями, как рога, перья, хохолки, окраска покровов и т. д., защитою от холода, как шерсть, пух; запасами пищи на зиму, как отложения жира у животных, впадающих в спячку; бронею от врагов, как панцири черепах и некоторых млекопитающих, как раковины улиток и т. д.; даже органически наследственным ночным освещением, как у светляков и некоторых других животных и пр., и пр. С вступлением жизни в период исторический эти органически наследственные орудия и преимущества заменяются культурными. Зачем жизни развивать у человека или одомашненных им животных клыки, рога, когти, клювы, когда все эти самые страшные и грозные органические вооружения являются жалкими и ничтожными перед пушками, ружьями и револьверами? Зачем жизни покрывать тело человека красными и синими перьями, волосами или мозолями (как у обезьян), когда разнообразие, красота, изящество нарядов далеко оставили за собою всякие возможные естественные украшения? Точно так же теплая одежда, теплое жилье, отопление лишили всякого значения обрастание на зиму шерстью и пухом; запасы и производство пищи уничтожили значение зимней спячки; электричество, газ, керосин заставили померкнуть ночной фонарь светляка. Жизнь, создав культуру, стала постепенно, с успехами этого нового элемента развития, отодвигать на второй план органически наследственные орудия и преимущества, понижая тем самым роль и значение органической наследственности в прогрессе.

Развитие культуры повело к понижению этой роли и этого значения и с другой стороны. До развития культуры одна наследственность представляла собою деятеля, упрочивающего успехи развития. Культура создала рядом с наследственностью нескольких других деятелей, имеющих то же значение. Передача материальной культуры (жилищ, орудий, нарядов, учреждений и т. д.) от поколения к поколению, т. е. юридическое наследование является первым таким соперником органической наследственности. Роль воспитания еще более значительна в этом направлении, так как прямо вторгается в сферу деятельности органической наследственности: обучение начинает легко заменять унаследование при рождении. Ту же роль играют предание, традиции, пример и разные другие способы, которыми развитая цивилизация пользуется для внушения особям, входящим в историческое общежитие, следовать в своей деятельности и жизни путям, проложенным другими особями. Между тем в эпоху органического прогресса одна лишь органическая наследственность могла упрочить эти успехи развития и передать их последующим поколениям. Культурные способы значительно ускоряют такое упрочение и такую передачу и вместе с тем ограничивают и поле деятельности органической наследственности. Вместо единственной силы, упрочивающей успехи развития, органическая наследственность становится одною из нескольких таких сил, притом отстающею в быстроте своего действия. Отметим еще, что в историческом подборе (гл[ава] IX настоящего сочинения) органическая наследственность не играет никакой роли и заменяется вышеперечисленными культурными деятелями. Та- жим образом, успехи исторического подбора сопровождаются ослаблением значения и понижением роли органической наследственности в прогрессе. Это понижение и ослабление порождается, стало быть, следующими условиями: 1) вытеснением подбора естественного и подбора полового, в составе которых органическая наследственность играла важную и неотменимую роль; 2) развитием органически ненаследственных орудий и преимуществ; 3) развитием органически ненаследственных способов передачи от поколения в поколение успехов развития, и 4) историческим подбором, пользующимся органически ненаследственными орудиями борьбы и победы и органически ненаследственными способами упрочения и сохранения результатов развития.

Поле деятельности органической наследственности все ограничивается с успехами культуры, и значение ее для прогресса постепенно понижается, и притом совершенно независимо от того или иного решения вопроса, каково влияние исторического прогресса на силу и характер органической наследственности. Самый беглый взгляд, однако, на органическое развитие в условиях исторической жизни показывает, что и сила органической наследственности не может сохраниться незатронутой этими новыми условиями прогресса. Прежде всего вспомним (см. гл[аву] V настоящего издания), что сама сила наследственности есть качество наследственное, передаваемое от поколения поколению при рождении. Чем же сила органической наследственности значительнее и без- условнее, тем скорее и полнее упрочиваются в жизни плоды естественного подбора, тем легче проявляется действие подбора полового, тем правильнее и, так сказать, напряженнее все течение органического прогресса. Развитие и рост силы органической наследственности является, стало быть, одним из проявлений прогресса органического столько же, сколько и одним из важнейших его условий. Те разновидности, которые проявляют большую силу органической наследственности, скорее и прочнее достигают приспособления к условиям среды и, стало быть, будут покровительствоваться естественным подбором. Сила наследственности, таким образом, подбирается в борьбе за существование, развивается под повелительными условиями естественного подбора и охраняется этими условиями от ослабления и вырождения. Но естественный подбор вытесняется историческим прогрессом, а с этим великим фактом падает и сила, развивавшая силу наследственности и служившая ей щитом против игры изменчивости. Отныне, стало быть, дальнейшее усиление органической наследственности лишается стимула и должно прекратиться. Ослабление же становится возможным, лишь бы явились на смену естественного подбора новые влияния, действующие в новом, ином направлении. Сила наследственности поддерживается подбором чрез устранение потомства всех особей, не обладающих этою силою в известной степени; с падением подбора прекращается и это устранение. Потомство особей, обладающих меньшею силою органической наследственности, выживает наравне с потомством особей, отличающихся самою напряженною наследственностью. Это одно в ряде поколений должно понизить и ослабить среднюю силу органической наследственности расы, перешедшей с путей прогресса органического под власть и руководство исторического прогресса. Так называемый закон экономии сил организма4', с другой стороны, содействует тому же ослаблению силы органической наследственности, потому что с тех пор, как эта сила в прежней степени перестала быть настоятельною и необходимою для развития и сохранения расы, всякие затраты организма на поддержание ее на прежнем месте представляются уже вычетом и отнимают силы организма от других задач, более целесообразных и полезных при изменившихся условиях. Исторический подбор (сам, как мы видели, вовсе не нуждающийся в органической наследственности) окажет немедленно покровительство расам и племенам, успевшим ослабить силу органической наследственности в уровень новым изменившимся требованиям. Этим путем исторический подбор прямо покровительствует постепенному ослаблению органической наследственности; того же он достигает косвенно, покровительствуя расам и племенам экзогамичес- ким и устраняя расы и племена эндогамические (см. гл[аву] VII настоящего] сочин[ения]). Известно, что сила органической наследственности у чистых рас гораздо значительнее, нежели у смешанных. Скрещивание рас ведет к значительному понижению силы органической наследственности и вызывает наклонность к усиленной изменчивости (см. гл[аву] V). Помимо того покровительства, которое исторический подбор в ранние стадии исторического прогресса оказывает экзогамии, а чрез нее и скрещиванью рас, это последнее явление сопровождает собою повсюду исторический прогресс, сливая племена в многочисленные народы, перемешивая народы между собою, порождая явление метисации и выработку этнологически разнородных рас5* на всем протяжении исторического движения. А все это неизменно и неуклонно ослабляет и понижает силу органической наследственности. Быстрое развитие органически ненаследственных орудий и преимуществ облегчает этот процесс, еще более облегченный не менее быстрым развитием культурных, органически ненаследственных способов передачи плодов развития следующим поколениям. Это ослабление органической наследственности в историческом прогрессе, сравнительно с органическим, вполне соответствует относительно гораздо более быстрому ходу прогресса исторического. Чрезвычайной медленности органического прогресса, для которого и тысячелетия довольно мелкая единица времени, вполне соответствовало и необычайное развитие наследственности, этого фактора, консервативного по преимуществу. Для более быстрого движения, обнаружившегося с преобразованием органического прогресса в исторический, такая сила консерватизма стала бы даже тормозом, и ослабление органической наследственности явилось, стало быть, не только последствием, но отчасти и условие^ исторического прогресса.

Сравнение неустойчивости и чрезвычайного разнообразия типов и характеров высших исторических рас с замечательным однообразием и устойчивостью типа и характера рас отсталых является лучшим подтверждением теоретического вывода, сделанного нами на предыдущих страницах. Исчезновение инстинктов у человека и у домашних животных (вовлеченных волею человека в прогресс исторический) является другим, еще более ярким и доказательным подтверждением нашего заключения. Инстинкты по отношению к уму являются таким же специальным органически наследственным психическим образованием, как рога, клювы, когти, вообще специальные органически наследственные вооружения к физической силе, или специальные органически наследственные украшения к физической красоте, или специальные физически наследственные зимние покровы (шерсть, пух) к теплокровности (способности организма поддерживать известную относительно высокую температуру, необходимую для проявления активности с известною силою) и т. д. Ум, сила, красота, активность развиваются и в органическом, и в историческом прогрессе, но специальные органически наследственные качества, развиваемые на почве ума, силы, красоты, активности, заменяются в историческом прогрессе, как мы видели, орудиями, органическими ненаследственными, культурными. Судьба, постигшая специальные органически наследственные вооружения, украшения, зимние покровы и т. д., постигла в историческом развитии и инстинкты. Эти, так сказать, умственные клювы, эмоциональные перья, душевные покровы, эти инстинкты, как мы их называем, упраздняются историческим прогрессом; они становятся более не нужны и заменяются культурою с ее гибким развитым умом, с ее воспитанием и обучением, с значением, которое она дает преданию, примеру и пр. Инстинкты, однако, подобно всем специальным образованиям (и даже в большей степени), поддерживаются в расе лишь очень значительною силою органической наследственности. Падение и исчезновение инстинктов под влас тью исторического прогресса, соответствуя новым требованиям и условиям жизни, является вместе с тем свидетельством ослабления органической наследственности. Это явление (пониженная сила наследственности) представляется, таким образом, порождением весьма многих деятелей исторического прогресса. Вытеснение естественного подбора, развитие исторического подбора, явления эндогамии и экзогамии, смешение и скрещивание рас, рост культуры, устраняющий специальные физически наследственные образования и создающий органически ненаследуемые способы передачи успехов развития, наконец, падение инстинктов, вместе с общею тенденциею исторического прогресса к ускорению движения — все это постепенно, но неуклонно ослабляет органическую наследственность исторических рас, все решительнее отрывая их от прошлого, все шире открывая ворота новому, что несет с собою поток всемирной истории. В этом, однако, заключается и зерно широкого развития и совершенствования исторических рас, и семена их регресса и вырождения. Организм, все менее прикрытый органическою наследственностью от пертурбационного6* влияния среды, становится все пластичнее под властью этой среды, а органические препятствия культурным влияниям все уменьшаются и ослабляются. Культура же бывает всякая. Отсюда и благодетельность, и опасность того нового направления в органическом развитии, которое порождено условиями исторического прогресса.

Органическая наследственность всегда и навсегда сохраняет свою компетентность в исторической жизни, как и в доисторической, но ее роль и значение, во-первых, сила и степень, во-вторых, значительно ослабляются и понижаются, а поле деятельности сильно суживается. Вместе с ослаблением органической наследственности, однако, естественно должна усиливаться органическая изменчивость, другой элементарный органический деятель. К обзору его положения и роли в историческом прогрессе мы и перейдем теперь. Характеризуя в главе III этого сочинения значение органической изменчивости, мы сказали: «Изменчивость же сводится, в последнем счете, на столкновение наследственностей и на влияние среды»7*. Поэтому-то и об ней, как и о наследственности, мы выразились, «что это деятели, сами собою не производящие прогресс». Более подробный анализ явления органической изменчивости в главе V может служить лучшим оправданием этих положений и вместе с тем дает решение и вопроса о роли органической изменчивости в историческом прогрессе. Косвенное влияние среды (чрез ограниченность средств) ослабляется, а затем и изгоняется историческим прогрессом, а прямое определенное влияние, хотя и сильно возрастает, но здесь среда культурная сменяет среду органическую. Этот последний вопрос мы разберем ниже, а теперь сказанного достаточно, чтобы признать, что органическая изменчивость еще менее, нежели органическая наследственность, может служить помехой и препятствием тому новому направлению развития, которое придает жизни прогресс исторический. И это заключение будет верно и правильно даже независимо от того, сохранит ли органическая изменчивость свою прежнюю роль и значение в прогрессе жизни. Несомненно, однако, что роль и значение ее не могут остаться прежними.

В главе V мы перечислили и описали разные виды изменчивости. Все они, в конце концов, могут быть сведены в две группы: явления изменчивости определенной и явления изменчивости неопределенной8\ Прямое определенное влияние среды, влияние упражнения и неупражнения, наконец, соотносительная изменчивость — такова группа явлений изменчивости определенной, где мы можем определить не только причину органических изменений вообще, но и причину каждого отдельного изменения в частности, причину его качественного и количественного состава. Изменчивость, порождаемая столкновением наследственностей родительских организмов, скрещиванием рас, реверсией, отличается неопределенностью направления и невозможностью установить точное соотношение причин и следствий. Эта-то неопределенная изменчивость и являлась главным нервом органического прогресса. Прямые определенные влияния среды, встречая препятствия в устойчивости типа, охраняемого высокоразвитою органическою наследственностью, могли порождать лишь относительно очень слабую определенную изменчивость, тогда как та же сила органической наследственности не мешала в такой степени изменчивости неопределенной, порождаемой столкновением наследственностей же. Главная доля изменчивости в условиях органического прогресса принадлежала игре неопределенной изменчивости. Уклонения, вызываемые именно этою игрою, подхватывались подбором, если составляли преимущество, и являлись непременным условием деятельности и естественного и полового подбора. В этом их громадное значение в органическом прогрессе, но в этом и причины, что значение и роль неопределенной изменчивости понижается в историческом прогрессе, когда подбор вытесняется новыми деятелями и влияниями. Если хотите, игра неопределенной изменчивости усиливается в исторической жизни, благодаря ослаблению органической наследственности, но, не сортируемая более подбором, она лишается своего былого значения. Облегчая же реверсивную изменчивость, она этою стороною может даже сослужить роль тормоза развития, хотя едва ли значительного.

Понижение значения неопределенной изменчивости сопровождается таким же повышением роли изменчивости определенной, но эта изменчивость порождается условиями среды и сводится к вопросу о значении среды, несомненно приобретающей громадное прямое определенное влияние на ход прогресса. Вопрос лишь в том, какая это среда властвует над жизнью и ее развитием в этих новых условиях исторического бытия. Прежде, однако, нежели перейдем к обзору этого вопроса о прямом влиянии среды физической и исторической, укажем еще на некоторые частные вопросы, связанные с вопросом о роли и значении органической наследственности и органической изменчивости в историческом прогрессе.

Мы уже касались в разных местах настоящего сочинения вопроса о значении скрещиванья. Этот вопрос заслуживал бы специального исследования. История развития форм брака тесно связана с законами, управляющими скрещиванием. Экзогамические формы потому ли только восторжествовали, что, связанные с полигамией, даровали более быстрое размножение экзогамическим и полигамическим племенам, или же это торжество произведено также и понижением расы при строгой эндогамии, как то некоторые утверждают? Само значение кровосмешения нельзя считать достаточно выясненным, а с другой стороны, явление метисации заслуживает более внимательного исследования антропологии. Известно, напр[имер], что если часто смешение рас оказывается, по-видимому, благодетельно, то иногда такое скрещивание дает потомство, весьма слабо организованное и малоспособное к продолжению рода. Исследование условий и последствий метисации можно почитать еще далеко недостаточным, и биология, и антропология в этом случае не приготовили вполне обработанного материала для обобщений и выводов социологии.

Равным образом нельзя признать достаточно подготовленным для социологических работ и материал, собранный биологами, антропологами и медиками о болезненности в связи с наследственностью и изменчивостью. Органическая наследственность весьма многих форм заболеваний, как чахотка, рак, некоторые душевные болезни и пр., по-видимому, установлена довольно твердо, но недостаточно выяснена связь наследственного развития этих явлений в организме с таким же развитием других явлений в том же организме9*. Соотносительная изменчивость, связанная с этими и другими (ненаследственными) болезнями, тоже недостаточно прослежена, так что самый важный, с точки зрения теории прогресса, вопрос о тех органических качествах, которые предрасполагают организм к тому же самому заболеванию, должен почитаться еще недостаточно разработанным. А между тем только на этой почве еще возможно предположение о деятельности естественного подбора в культурном обществе. Если бы было доказано, что та или иная болезнь (а стало быть, и смертность) особенно поражает особей, обладающих теми или иными органическими, стало быть, и органически наследственными качествами, а с другой стороны, что иные такие же органически наследственные качества служат препятствием развитию той или иной формы заболевания, то это вымирание предрасположенных к данной болезни и выживание огражденных своими органическими свойствами от данных заболеваний можно было бы подвести под закон естественного подбора в борьбе за существование. Микроб, которым ныне стремятся объяснить чуть ли не большинство серьезных болезней, оказался бы этим единственным, доселе непобедимым хранителем традиций органического прогресса и проводником явлений и процессов последнего в эпоху исторического прогресса... Только правда ли, что непобедимый? Устраняя со своей дороги зверей и гадов, легионы насекомых и, казалось, неодолимую могучую растительность, неужели исторический прогресс остановится в бессилии перед микробом? Этот тайный, неуловимый и незримый враг открыт на памяти живущих поколений, и, однако, в борьбе с ним достигнуты уже большие успехи. Против некоторых микробов средства уже найдены наукою, и нет никаких оснований думать, что остальные, более злые и более могущественные товарищи их совершенно недоступны и неуязвимы, а с каждым таким торжеством последние закоулки, где, быть может, еще укрываются факторы органического прогресса, очищаются от этих антагонистов исторического прогресса. Из этих беглых замечаний читатель легко усмотрит те задачи, которые предстанут пред социологией, когда учение о наследственности болезней, бактериология и эпидемиология подготовят достаточно достоверный и обработанный материал для плодотворного сопоставления с прочими условиями и деятелями общественного развития как основания для обобщений и выводов.

Этими замечаниями мы и заканчиваем наш обзор роли и значения простых органических деятелей в историческом прогрессе. Размножение и плодовитость подробно проанализированы в предыдущей главе; наследственность и изменчивость мы обозрели в этой главе. Вывод из этого анализа всюду один и тот же. После разложения сложных органических деятелей, подбора естественного и подбора полового, и с возникновением новых исторических деятелей, общественной активности и общественной культуры, простые органические деятели становятся служебными деятелями исторического прогресса в той же мере, в какой раньше того играли ту же роль в прогрессе органическом. Плодовитость, ан- тагоничная активности, должна сокращаться с ростом активности и в конце концов прийти к равновесию со смертностью; размножение, ограничиваемое активностью и правильно идущее к равновесию рождений и смертей, ныне, с другой стороны, уже вполне уравновешивается ростом культуры. Рост активности и рост культуры вполне обеспечивают изгнание борьбы за существование из человеческого общества и уничтожают значение ограниченности средств. Если этого, однако, мы не видим в действительности, то тому виною не невозможность и недостижимость такого состояния, а единственно неуменье или нежелание самого человечества, невежество одних, злая воля других, бессилие третьих, раздор и вражда четвертых. Решительно упраздняя то значение, которое плодовитость и размножение имели в органическом прогрессе, историческое развитие отразилось таким же преобразованием и на роли других простых органических деятелей. Наследственность, и без того лишь упрочивающая плоды деятельности иных сил и влияний, теряет свое былое значение, благодаря культуре, ее во многом заменяющей, и ослабляет свою интенсивность, благодаря тому же развитию культуры и вследствие скрещиванья рас, сопровождающего исторический прогресс. Изменчивость, напротив того, по тем же причинам усиливается, но от этого ее значение не только не увеличивается, а даже уменьшается. С устранением подбора неопределенная изменчивость, имевшая некоторое самостоятельное место в прогрессе, это значение теряет. Определенная изменчивость развивается на ее место, но этот род изменчивости есть лишь воплощение прямого влияния среды, к которому мы и можем перейти теперь. Глава XV. РОЛЬ ФИЗИЧЕСКОЙ СРЕДЫ В ИСТОРИИ

Между деятелями органического прогресса, направляющими развитие жизни в период дообщественный, докультурны# и доисторический, мы различаем деятелей простых (для биологии), каковы ограниченность средств, плодовитость, наследственность и изменчивость, и деятелей сложных. Первые не являются самостоятельными причинами и двигателями прогресса ни в период органического развития, ни в сменяющую его эпоху развития исторического. Сочетание их всех между собой производит, однако, подбор естественный, самый могучий фактор органического прогресса. Анализ этого деятеля убеждает, что историческое развитие разлагает сочетание простых деятелей, производящее этот подбор, который и устраняется из прогресса. Сочетание трех простых деятелей (плодовитости, наследственности и изменчивости) с половым инстинктом и неравночисленностью полов порождает другой сложный деятель органического прогресса, подбор половой. Внимательный анализ его роли обнаруживает, что историческое развитие склонно разлагать и это сочетание и ведет к устранению и этого деятеля органического прогресса. Наконец, сочетание двух из вышепоименованных простых деятелей (наследственности и изменчивости) с прямыми непосредственными воздействиями среды является причиною возникновения и деятельности третьего сложного фактора органического прогресса, обыкновенно именуемого, по примеру Дарвина, определенным влиянием условий. Герберт Спенсер называет его прямым уравновешением в отличие от уравновешения косвенного, как он называет подбор. Роль в историческом прогрессе этого последнего из трех факторов органического

< 1 Издавая свои «Социологические этюды» отдельною книгою, автор нашел необходимым дополнить ее несколькими главами с целью обозреть со всех сторон отношения между органическим и историческим прогрессом.

Исторический прогресс, как мы уже знаем, слагается из двух основных течений: развития активности <(целесообразной деятельности индивидов^ и развития культуры. Только гармоническое, согласное и взаимно уравновешенное развитие и активности, и культуры обеспечивает неуклонное и неослабное течение исторического прогресса, представляя нормальное типичное историческое движение. Поэтому и влияние физической среды может сказаться в двух направлениях: чрез воздействие на активность и чрез воздействие на культуру, которая, будучи плодом переработки активностью продуктов и условий физической среды, не может с этой стороны не зависеть от физической среды, предлагающей труду человека тот или иной материал для переработки. Таким образом, строение и характер физической среды сказывается прежде всего (и нагляднее всего) в тех облегчениях или затруднениях, которые встречает развитие культуры в природных условиях территории. Плодородие или скудость почвы; обилие или недостаток пищи; присутствие или отсутствие грозной и труднопобедимой фауны и флоры; крайности зноя и холода, влажности и сухости; фатальные стихийные явления, как ураганы, наводнения, грозы, землетрясения, извержения и т. д., и т. д. — таков длинный ряд условий физической среды, облегчающих или затрудняющих возникновение и рост культуры, возникновение и рост тех или иных ее сторон и тем определяющих до некоторой степени ее направление и характер. Влияние это сказывается: 1) вследствие предложения разного материала для переработки его культурою активного общежития, и 2) вследствие сосредоточения активности (работы человека) на тех или иных предметах и чрез возникающие отсюда различия в самых способностях, склонностях и настроенностях разных рас, избравших поприщем своей истории разные территории. К этому надо прибавить еще: 3) чрез прямое физиологическое влияние физической среды на организм племен, поселившихся среди разных условий. Нетрудно сообразить, что первый род влияния зависит, главным образом, от почвы и связанных с нею пищиу флоры и фаунЫу в меньшей мере от климата, тогда как третий способ влияния преимущественно исходит из климата. Второй способ сложнее и одинаково обязан почвенным, климатическим и иным факторам. Такая группировка влияний дала возможность Боклю разделить первобытные цивилизации на почвенные и климатические, т. е. на те, которые своим возникновением обязаны легкости культуры, не требующей напряженной активности, и на другие, которые возникли из условий, развивавших напряженную активность, способную преодолеть более значительные препятствия228*. Различение это в основании своем совершенно правильно, хотя приурочение его к почве и климату несколько грубовато. Остановимся, однако, вкратце на тех любопытных влияниях, которые в эти первобытные времена человеческой истории оказывает физическая среда на характер культуры и на развитие активности, а чрез это и на направление, принимаемое историческим развитием.

«Основания социологии» Герберта Спенсера посвящают одну главу влиянию физической среды на общественное развитие1. Вообще говоря, это лишь очень краткое и беглое обозрение предмета, большею частью повторяющее идеи Бокля, Риттера и других авторов и носящее характер скорее конспекта, нежели анализа. Среди этих беглых замечаний можно указать, однако, на одно, и очень оригинальное, и очень ценное, именно: на значение влажности климата для жизнедеятельности, а отсюда и для развития энергии и активности в расах, испытывающих влияние климатов разной влажности. Дело в том, что если присутствие влажности в физической среде является непременным условием развития жизни, так как организмы, постоянно выделяя влагу, должны постоянно и поглощать ее, заимствуя из среды, то с другой стороны столь же непременным и важным условием жизнедеятельности является и способность среды поглощать влагу, выделяемую организмом. «Кожное и легочное испарение, — указывает Спенсер (§ 16), — необходимы для поддержания движения жидкостей через ткани и [...] вследствие такой своей роли влияют на быстроту молекулярных процессов»3*. Другими словами, испарение влаги кожею и легкими является одним из очень важных процессов обмена вещества и энергии организмом, одною из существенных сторон основного отправления жизни, обусловливающего все остальные отправления и определяющего своею интенсивностью интенсивность жизнедеятельности. Поэтому-то, как замечает там же Спенсер, «различные отправления нашего тела облегчаются такими атмосферическими условиями, которые вызывают довольно быстрое ис парение из кожи и из легких»4*. Таким образом, от степени насыщения атмосферы парами и вытекающей отсюда способности воздуха поглощать влагу, выделяемую легкими и кожею, зависит и степень нашей жизнедеятельности. Относительно сухой климат, таким образом, благоприятствует жизнедеятельности и в ряде поколений должен произвести расу, более энергическую, более богатую активностью. Спенсер указывает, что расы монгольская, арийская и семитическая5*, которые покорили все остальные расы, воспитались в полосе, на географической карте обозначаемой поясом почти полного бездождия. Самые ранние цивилизации тоже возникали там, где обильное орошение почвы (необходимое для культуры) совпадало с сухостью климата (необходимою для активности). Таковы Египет, Палестина6*, Счастливая Аравия7*, Месопотамия, Иран8*, Верхний Китай (где началась китайская историческая жизнь)9*. Сухостью же климата (хотя без обильного почвенного орошения) отличаются и Сирия (Арамея), Финикия, Греция, Сицилия. В Америке именно высокие плато Мексики и Перу, бывшие театром развития оригинальной американской цивилизации, отличаются вместе с тем сухостью климата10*. Спенсер далее пробует установить физиологическую связь между влажностью климата и яркостью пигментации кожи и старается указанием на покорение цветных племен светлокожими найти новое косвенное доказательство развития активности у рас, воспитанных сухим климатом11*. Но связь между пигментацией кожи и влажностью климата установлена у Спенсера недостаточно доказательно, и едва ли не следует предпочесть мнение, связывающее цвет кожи преимущественно с половым подбором. Гораздо важнее другое указание Спенсера, именно: на значение температуры воздуха для легкости респирации12*. Дело в том, что если воздух, даже вполне насыщенный влагою, обладает температурою, значительно более низкою, чем температура тела, то при соприкосновении с поверхностью тела и особенно при вдыхании он, быстро нагреваясь, получает способность к новому значительному поглощению влаги (гигроскопичность13* воздуха быстро повышается с повышением его температуры). Таким образом, умеренно холодный климат даже при влажности может представить условие, благоприятное для развития активности. Но соединение высокой температуры с влажностью действует угнетающим образом на организм, понижает жизнедеятельность и, при отсутствии противуборствующих влияний в ряде поколений создает расу малоактивную и инертную. Центральная Африка и Бразилия представляются лучшими примерами таких стран, которые если и приобщаются постепенно к всемирной истории, то при содействии рас, воспитанных в иных условиях.

Спенсер обратил внимание на сочетание температуры и влажности в климате, но мне кажется, что различное сочетание и других климатических элементов могло бы быть прослежено с той же точки зрения и должно бы привести к выводам, не менее важным и ценным. Остановимся, например, на явлении атмосферного давления. Не говоря о том, что самая влажность обусловлена в значительной степени атмосферным давлением; оставляя в стороне и значение атмосферного давления на силу и направление ветров (фактор для культуры первостепенной важности); игнорируя связь атмосферного давления с насыщением воздуха электричеством, с суточным ходом температуры и т. д., довольно указать на прямое физиологическое действие атмосферного давления, чтобы признать за этим климатическим элементом первостепенное значение в первобытной истории человека. Если мы, с одной стороны, вспомним те страдания, болезненные явления и упадок сил, которые испытывают люди при восхождении на высокие горные вершины и при подъеме на аэростате и которые вызываются ослаблением атмосферного давления, а с другой стороны, не забудем, что новейшая медицина создала даже целый особый метод лечения в камерах с повышенным атмосферным давлением14*, то, конечно, должны будем признать, что повышение атмосферного давления благоприятствует жизнедеятельности, а понижение ведет к ее ослаблению. Да это и естественно, потому что при более высоком атмосферном давлении каждое дыхание вводит в легкие соответственно большее количество кислорода, соответственно усиливая, облегчая и ускоряя процесс окисления крови, вызывая более деятельное кровообращение, более напряженный, стало быть, обмен вещества и энергии. И в самом деле, прародина рас арийской, туранской 15\ монгольской и семитической отличается не только относительно большею сухостью климата, но и относительно высоким атмосферным давлением. То же дблжно сказать и относительно большинства стран, послуживших поприщем развития самых ранних, оригинально возникших цивилизаций, как Верхний Китай, Иран, Египет, Греция, Мексика и т. д. Весьма вероятно, что именно за атмосферным давлением придется признать главное первенствующее значение в деле прямого физиологического влияния физической среды на историческое развитие, особенно если помнить, что явления насыщенности атмосферы влагою и электричеством находятся в тесной и прямой связи с явлением атмосферного давления.

Быть может, следовало бы еще остановиться на электризации атмосферы и связанных с нею явлениях земного магнетизма. Громадное влияние электричества на развитие жизни, и непосредственное, и чрез озонирование атмосферного кислорода, уже твердо установлено; но законы электрического насыщения атмосферы и особенно его географическое распределение еще недостаточно раскрыты и разработаны для социологических обобщений и выводов. Поэтому, ограничиваясь этим указанием, мы обратимся теперь к взгляду на роль и значение температуры. С наибольшим вниманием остановился на этом климатическом элементе Бокль, за которым мы и последуем в нашем обзоре16*.

Бокль основывает свой анализ на том факте, что работа теплокров- • ного организма заключает в себе, между прочим, трату на поддержание относительно высокой температуры тела. Где холоднее климат, где, стало быть, эта трата значительнее, где дороже стоит поддержание жизни, тем большее количество энергии должно быть затрачено организмом, а следовательно, тем большее ее количество должно быть и вырабатываемо организмом. Словом, холодный климат требует от расы выработки более высокой активности. Это, конечно, не прямое физиологическое действие среды, а чрез упражнение, с одной стороны, чрез подбор — с другой. Запрос высшей активности низкою температурою — это одна сторона влияния; другая заключается в том, что понижение температуры среды требует изменения не только количества пищи (больше траты — больше питания), но и ее качества. В этой части своего анализа Бокль опирается на известную теорию Либиха о роли азотистой и безазотис- той пищи17*. Английский историк писал свой трактат более тридцати лет тому назад18*, а с тех пор безусловная категоричность химико-физиологической теории немецкого химика поколеблена с многих сторон. Тем не менее остается несомненным, что животная пища лучше отвечает задаче поддержания высокой температуры, нежели пища растительная, а это все, что нужно для того, чтобы выводы Бокля в общих чертах сохранили свое значение. Животная пища, более приспособленная к холодному климату, добывается с ббльшим трудом, нежели растительная пища жаркого климата. Отсюда новый запрос на энергию в странах более холодных, новый стимул к ее упражнению (а следственно, и накоплению), новое основание для проявления подбора (в первобытные времена, покуда общественные условия не разложили его). Словом, разными путями климат более холодный содействует росту активности, а более жаркий не представляет таких стимулов. Конечно, излишнее понижение температуры, отнимая у организма слишком много силы на поддержание теплоты, оставляет слишком мало на другие процессы, задерживая развитие и совершенствование расы. Это непосредственное физиологическое влияние холода; непосредственное же физиологическое влияние зноя (т. е. температуры атмосферы, близкой температуре организма) выражается, как мы видели, затруднением респирации. Вообще же не следует забывать, что повышение температуры, не переходящее указанных пределов (или и переходящее, но на относительно короткие сроки года и суток), уменьшая трату организма на поддержание температуры тела, облегчает жизнедеятельность.

Этими беглыми замечаниями мы и ограничим наше обозрение значения климата для развития активности. Сказанного вполне достаточно, чтобы составить себе понятие о той громадной роли, которую играет климат в истории первобытного человечества, воспитываемого именно климатом для исторической деятельности. Пора нам взглянуть

теперь на те изменения в роли и значении климата, которые производятся этою самою историческою деятельностью, климатом же возбужденною и первоначально обусловленною. Мы уже выше видели, что всемирную историю творили и доселе творят расы, вышедшие из территорий, отличающихся высоким атмосферным давлением и относительною сухостью воздуха — словом, отличительными особенностями, характеризующими те климаты, которые мы называем континентальными. Эти расы покорили, истребили и вытеснили племена, заселявшие территории, более влажные, отличающиеся приморским климатом. Воспользовавшись новыми условиями, хотя и менее благоприятными для развития активности, но более благоприятными для роста культуры, континентальные пришельцы, опираясь на запас энергии, вынесенной из своей прародины, начали всемирную историю и постепенно своею историческою работою преобразовали течение прогресса. Но почему они не выродились в новых условиях, не потеряли постепенно активность, вынесенную из своей континентальной родины? Прежде всего, не надо забывать, что история записала не одно такое вырождение, и если главными причинами этих вырождений были иные, большей частью культурные, а не физические деятели, то нельзя отказать климатическому влиянию в значении фактора содействующего. Культура еще не успевала изменить условия жизни, и естественные климатические влияния творили свое дело, постепенно понижая активность расы или хотя бы только противуборствуя иным культурным возбуждениям активности. Появление таких культурных возбуждений активности наряду с физическими и представляется первым звеном в цепи причин, ослабляющих указанные выше климатические влияния. Напомним читателям заключительные страницы главы XIII этой книги, на которых излагается мнение Спенсера о постепенном понижении плодовитости под влиянием постепенного роста активности19’. Этот рост, опирающийся на закон упражнения, вызываемого новыми общественно-культурными условиями жизни, исходит исключительно из требований и влияний культуры, среды общественной, а не физической. Благодаря именно этим культурным возбудителям активности, обитатель низменной сырой Англии с приморским климатом развивает активность, превосходящую активность монгола или араба, родина которых отличается климатом, гораздо более благоприятным для развития активности. Таким образом, даже если бы культура не вносила никаких преобразований в климатические особенности цивилизуемой территории, то и тогда значение климата как возбудителя активности свелось бы к второстепенной роли фактора, то содействующего, то противудействующего, то усиливающего, то ослабляющего влияния культурных возбудителей и культурных угнетателей активности (потому что не надо забывать, что среди культурных условий, как и среди климатических, есть угнетатели активности, факторы вырождения и деградации). Однако культура не оставляет без изменения и сам климат. Она осушает болота, расчищает леса, распахивает и выкашивает степи и луга, повсюду ослабляя то изобилие влаги, которым обусловливается вредное действие климата на активность населения. Стоит сравнить первобытное состояние Европы, сплошь покрытой лесами и болотами, с атмосферою, насыщенной и пресыщенной парами, с более теплою зимою и более холодным летом, с низким атмосферным давлением, туманами и т. д., стоит сравнить это состояние с современным, чтобы увидеть, как сильно преобразован климат нашего материка, насколько стал он континентальнее, стало быть, благоприятнее для развития активности. Можно было бы написать целые тома на эту тему, и этот процесс, несомненно, не есть процесс порчи страны, как думают сентиментальные вздыхатели по первобытным лесам и озерам, но, напротив, является приспособлением страны к обиталищу высокоактивной расы. Если довольно часто это несомненно благотворное осушение атмосферы сопровождается слишком большим осушением почвы, отражающимся неблагоприятно на культуре, то не надо забывать, что эти регрессивные побеги вообще прогрессивного процесса не связаны с ним неразрывно, и, конечно, человечество сумеет найти равновесие между этими двумя последствиями своего воздействия на климат. Это преобразование климата культурою и появление культурных возбудителей и угнетателей активности, вместе взятые, оставляют прежнему главному возбудителю и угнетателю активности роль, далеко не соответствующую былому значению. Совершенствование и вырождение исторических рас в смысле развития или понижения активности, этого первого непременного условия исторической жизни, отныне уже зависит не от естественных условий климата, а от состояния и характера культуры, этого второго непременного условия исторической жизни. Посмотрим же теперь на те влияния, которые оказывала и оказывает физическая среда на культуру.

Влияние физической среды на культуру гораздо многостороннее. Можно сказать даже, что оно бесконечно разнообразно и может быть удовлетворительно исчерпано лишь для каждой отдельной территории в частности. Очень многочисленны и те влияния, которые поддаются обобщению. Мы остановимся лишь на важнейших. Бокль обобщает климат и почву в одну группу явлений, относя в другую общий вид природы20*. Риттер обследовал третью группу влияний, связанных преимущественно со строением территории (горизонтальное и вертикальное развитие, орография и гидрография21*, соседство, естественные сообщения и пр.). По этим трем группам и мы бегло осмотрим влияние физической среды на культуру.

Горизонтальное развитие страны, на которое впервые серьезное внимание обратил Карл Риттер, заключается в отношении между площадью территории и протяжением ее морского берега. Горизонтальным развитием обладают, таким образом, лишь страны, прибрежные морям, и обладают им в размере, тем большем, чем извилистее их берега, чем богаче они полуостровами, заливами, бухтами, островами и т. д. Горизонтальное развитие, однако, определяет собою доступность территории с моря. В первобытные времена степи, леса, горы более разделяли, нежели соединяли племена и народы; соединяли их только моря. Таким образом, континентальное положение территории, служащей поприщем для возникновения и развития цивилизации, благоприятствует выработке замкнутой, изолированной культуры. С другой стороны, горизонтальное развитие страны покровительствует сближению исторических народов и благоприятствует взаимному влиянию и солидарному развитию их культур. Полное взаимное отчуждение континентальных культур Египта, Месопотамии, Ирана, Индии, Китая и постепенное объединение средиземных культур (пунийской, эллинской и латинской) со всеми громадными результатами этого факта могут служить лучшею иллюстрацией указанной роли горизонтального развития. В этом обобщаются, как в фокусе, все многоразличные и многосторонние влияния горизонтального развития. И все они в последнем счете сводятся к тому факту, что море служит удобным сообщением, а суша в первобытное, докуль- турное или малокультурное время представляется скорее препятствием общения. Если мы затем обратим внимание на состояние путей сообщения в эпоху высокой культуры, то легко заметим, что указанное основное различие суши и моря теряет былое категорическое и великое значение. Ныне континентальные пути сообщения так же служат сближению и общению стран, как и морские. Сами пустыни постепенно теряют свое значение факторов разобщения и изолированности. Горизонтальное развитие страны, сохраняя большое, так сказать, факультативное значение, уже вполне потеряло свою былую роль основного двигателя и направителя культурного развития.

Велико значение в первобытные времена и вертикального развития территории, т. е. рельефа страны. Прежде всего, именно вертикальным развитием материки разделяются на отдельные территории, которые могут служить районами разных культур. Пустыни, горы, болота и первобытные леса служат разделителями и разобщителями территорий. Реки, направление и самое питание которых зависит от рельефа страны, представляются соединителями. Бассейны рек, отделенные друг от друга горами, пустынями или лесами, и послужили отдельными историческими районами. На Ниле возникла и развилась египетская цивилизация, на Иордане — еврейская, на Тигре и Евфрате — вавилоно-ассирийская, на Оксе и Яксарте22* — иранская, на Ганге — индусская, на Гоанго и Ян- цекианге23' — китайская. И чем обширнее был бассейн реки, тем шире и выше развивалась цивилизация, тем большее приобретала она значение.

У Риттера встречаем интересные указания на ту роль, которую имел даже характер речной системы. Например, Тигр и Евфрат в своих верховьях и средних течениях достаточно изолированы для зарождения совершенно самобытных цивилизаций, но ниже обе реки сближаются и сливаются, сообразно чему и в истории видим мы сближение и слияние цивилизаций, ассирийской (на Тигре) и вавилонской (на Евфрате). Такое возникновение цивилизаций не в одном центре с будущим объединением дарует историческому развитию более широкое основание и более многостороннюю жизнь. Пример еще более яркий представляет Китай, где южнокитайская цивилизация (возникшая на Янцекианге) постепенно объединялась и сливалась с северокитайской (развившейся на Гоанго)24*. Великие китайские реки, разъединенные и удаленные в верхнем и среднем течении, сближаются в нижнем, хотя и не сливаются, подобно Тигру и Евфрату. Все эти столь важные различия в распределении и направлении речных систем зависят, однако, от вертикального развития, и указанное громадное историческое значение этих различий, как и прямое непосредственное значение горных кряжей, их величины и направления, заключается в том, что одни сближают, а другие разобщают центры исторической жизни, зарождающейся на различных точках материка. Мы уже видели, как развитие культуры уничтожает естественные преграды и сближает цивилизации и культуры. Таким образом, и вертикальное развитие территории (вместе с зависимою от него гидрографией) теряет былое решающее значение в истории, сохраняя, конечно, все свое факультативное значение и роль.

Если строение территории (горизонтальное и вертикальное развитие со всеми последствиями) главным образом влияет на историю чрез облегчение или затруднение общения между историческими народами и культурами, уже возникшими на разных пунктах материка, то облегчение или затруднение самого возникновения этих культур зависит от другой группы физических деятелей, объединенных выше под именем «почвы и климата». Плодородие почвы, удобство и обилие орошения, обилие тепла и света—таковы условия, облегчающие возникновение культуры. Этими условиями отличаются Египет, Индия, Месопотамия, Китай, Мексика, Перу. Здесь и возникли самобытные древнейшие цивилизации. Легкость культуры является тому основною причиною. Эта легкость культуры дальше служит, по мнению Бокля, фактором, содействующим деградации и упадку. Его аргументация, однако, легко поддается критике, потому что она в своем рассуждении исходит из политико-экономических формул, неприменимых к странам некапиталистическим.

Бокль рассуждает так25*: обилие пищи и легкость ее добывания ведет к быстрому размножению рабочих классов; это быстрое размножение производит переполнение рынка рабочими, отсюда — понижение рабочей платы, нищенство и кабала большинства; экономическое порабощение порождает и политическое со всеми его последствиями: упадком и вырождением. В этом рассуждении две крупные логические ошибки: 1) переполнение рабочего рынка может произойти лишь тогда, когда существует этот рынок, явление, возникающее лишь при капиталистическом строе и свободной конкуренции. В первобытные времена, когда не возникло еще крупного производства и не выделился капитал в особое общественное явление, действуют иные экономические законы, определяющие заработок трудящихся классов; 2) быстрота размножения, с другой стороны, может служить причиною нищеты и скудости лишь в случае, если эта быстрота обгоняет производство пищи, но именно обилие и даже изобилие пищи и является исходною точкою всего рассуждения. Аргументация Бокля, таким образом, не выдерживает критики, но в самой идее Бокля есть своя доля истины. Легкость культуры дозволяет развитию культуры, так сказать, опередить рост активности, в которой одной, однако, заключаете* гарантия против разных уродливостей культуры, неизбежно возникающих из международной и междукультурной борьбы. Активность срезывает эти уродливости и исправляет течение культурного прогресса. Недостаток активности, отставшей в своем развитии от культуры, представляется, таким образом, явлением опасным, не однажды уже приведшим к падению и вырождению. «Очень благоприятные условия почвы и климата» могут, таким образом, служить и на благо, и на зло. Недостаточно развитая активность первобытных времен ведет к тому, что она служит сначала на благо, затем на зло и вызывает тот исторический циклизм, который уже давно замечен философами и историками. Высоко развитая активность, обеспеченная и развитая уже не физическими, а общественными ее возбудителями, обращает ныне эти «очень благоприятные условия почвы и климата» только на благо. Условия почвы и климата сохраняют, таким образом, лишь факультативное значение и лишаются былой власти над ходом и исходом исторического движения.

Третью группу физических деятелей составляет общий вид природы. Прекрасные страницы, посвященные этому вопросу Боклем, вполне удовлетворительно исчерпывают вопрос, но там же сам Бокль указывает, что его рассуждение относится преимущественно к первобытным временам26'. В самом деле, если несомненно очень высоко значение деятеля, под влиянием которого слагаются мифические воззрения народов, то столь же несомненно, что с падением мифического миросозерцания падает и значение деятеля, его обусловливавшего. Всемирные космополитические религии, сменяющие собою национальные мифологии, а затем и единая, для всех одинаковая наука сводят значение общего вида природы к роли, хотя и довольно заметной (чрез национальную поэзию, искусство, творческое воображение, поэтическую настроенность и пр.), но также факультативной, не господствующей более над всею духовною культурою народа.

Таким образом, физическая среда, которая сначала, с вытеснением подбора, приобрела такое громадное определенное прямое влияние на историческое развитие, затем постепенно уступает это значение культуре, и процесс истории все более и более сводится к взаимодействию культуры и активности, которая заключается в деятельности личностей и выражается в развитии личности. История человечества, взятая от возникновения первых семейных и племенных союзов и до самых совершенных цивилизованных форм, сама собою распадается на три явственно различные периода: 1) период, когда направляющими факторами развития являлись подбор естественный и подбор половой, а прямое определенное влияние среды имело значение второстепенное и служебное; 2) период, когда с разложением и вытеснением сложных деятелей органического прогресса и с ослаблением органической наследственности первенствующее значение приобрело определенное влияние среды, но, благодаря недостаточному развитию культуры, главная роль в этом влияний выпала на долю среды физической, климата, почвы, строения территории, общего вида природы; и наконец, 3) эпоха, в которую развитие культуры достигает такого могущества, что частью совершенно вытесняет, частью ограничивает значение физической среды, и человечество более, чем когда-либо, становится господином своей судьбы и своей истории. Дикость, варварство и цивилизация могут служить удобными терминами для обозначения этих эпох.