Аристотель пытался теоретически овладеть элементами нового комплексного социального явления in statu nascendi (в стадии становления. — Прим. ред.). Экономика, когда она впервые в форме коммерческой торговли и разницы цен (покупных и продажных) привлекла осознанное внимание философа, была уже обречена пройти сложный путь своего развития и полностью проявить себя почти двадцать веков спустя.
Увидев зародыш, Аристотель предугадал, как будет выглядеть полностью сформировавшаяся особь38. Инструментом анализа, с помощью которого следует исследовать этот переход экономики от состояния безымянности к отдельному существованию, является противопоставление включенного (embedded) и выделившегося, или автономного (disembedded), положения экономики по отношению к обществу. Автономная экономика XIX столетия обособилась от остального общества и прежде всего от политической системы. В рыночной экономике производство и распределение материальных благ, в принципе, осуществляется посредством саморегулирующейся системы ценообразующих рынков. Эта система руководствуется своими законами, так называемыми законами спроса и предложения, и приводится в движение страхом перед голодом и надеждой на прибыль. He кровные узы, не правовое принуждение, не религиозные обязательства, не верность вассала вассалу, не магия, а специфические экономические институты, такие как система частного предпринимательства и наемного труда, заставляют отдельного человека участвовать в экономической жизни. С таким положением дел мы, конечно, неплохо знакомы. В условиях рыночной системы существование человека обеспечивается институтами, которые приводятся в действие экономическими мотивами и направляются законами специфически экономического характера. Это позволяет представить себе всеобъемлющий механизм экономики работающим без сознательного вмешательства власти человека или государства; он не нуждается ни в каких других стимулах, кроме страха перед нищетой и стремления к законной прибыли, не требует никаких других юридических предпосылок, кроме защиты собственности и выполнения контракта. Если заданы распределение ресурсов, покупательная сила, а также индивидуальные шкалы предпочтений, результатом будет оптимальное удовлетворение потребностей для всех. Таковы представления XIX века о независимой экономической сфере в структуре общества. Она выделяется мотивационно, поскольку получает импульс от жажды получения денег. Она отделена институционально от политического и административного центра. Она становится автономной областью, которая функционирует по своим собственным законам. Здесь мы имеем крайний случай выде- ленности экономики из общества, начало которой было положено широким использованием денег в качестве средства обмена. В силу своей природы процесс развития экономики от состояния включенности в общество к состоянию выделенности — это процесс постепенный. Тем не менее это различие фундаментально для понимания современного общества. Его социологическая основа была сначала сформулирована Гегелем в 1820-х годах и развита Карлом Марксом в 1840-х годах. Его эмпирическое открытие в исторических терминах было сделано сэром Генри С. Мейном в 1860- е годы с помощью категорий status и contractus, заимствованных из римского частного права. Наконец, этот взгляд был переформулирован в 1920-е годы Брониславом Малиновским в терминах экономической антропологии в более развернутом виде. Сэр Генри С. Мейн39 взялся доказать, что современное общество строится на контракте (contractus), в то время как древнее общество покоилось на статусе (status). Статус устанавливается рождением — положением человека в семье — и определяет права и обязанности конкретного человека. В основе статуса лежит родство и институт усыновления; его роль сохраняется и при феодализме с некоторыми оговорками — вплоть до эпохи гражданского равноправия, устанавливаемого в XIX веке. Ho уже в римском праве статус был постепенно заменен контрактом, то есть правами и обязанностями, вытекающими из двусторонних договоренностей. Позже Мейн раскрыл универсальный характер организации общества на основе статуса (на примере деревенских сообществ в Индии). В Германии Мейн нашел ученика в Ф.Тённисе40, концепция которого была отражена в названии его труда «Сообщество и общество» [Gemeinschaft und Gesellschaft 1888]. «Сообщество соответствовало статусу, общество — контракту». Макс Вебер частенько использовал слово Gesellschaft в смысле группы контрактного типа, a Gemeinschaft - в смысле группы статусного типа. Так что его собственный анализ места экономики в обществе был сформирован идеями Маркса, Мейна и Тённиса, хотя порой в нем также чувствуется влияние Мизеса. Впрочем, эмоциональное отношение к статусу и контракту и, соответственно, сообществу и обществу у Мейна и у Тённиса было весьма различным. Для Мейна доконтрактный период в жизни человечества соответствовал темным векам родоплеменного строя. Внедрение контракта он воспринимал как освобождение индивида от уз статуса. Симпатии Тённиса были на стороне внутренней близости отношений, свойственной сообществу, в противовес безличному характеру организованного общества. Сообщество идеализировалось им как состояние, при котором жизни людей были вплетены в ткань общего опыта, в то время как общество для него мало отличалось от «полюса чистогана» (cash nexus), как Томас Карлейль41 называл взаимоотношения лиц, связанных исключительно узами рынка. Политический идеал Тённиса предполагал восстановление сообщества, но не путем возвращения к стадии, предшествующей образованию общества, то есть к авторитарности и патернализму, а путем продвижения к высшей форме сообщества постобщественной стадии (post-society), которая придет вслед за нашей нынешней цивилизацией. Он представлял это сообщество как кооперативную фазу человеческого существования, которая сохранила бы преимущества технического прогресса и индивидуальную свободу при одновременном восстановлении полноты жизни. Трактовка эволюции человеческой цивилизации Гегелем и Марксом, Мейном и Тённисом была воспринята многими европейскими учеными как законченный конспект истории общества. В течение долгого времени направление, которое они начали разрабатывать, не получало дальнейшего развития. Мейн рассматривал эти вопросы преимущественно в контексте истории права, включая его корпоративные формы, как, например, в индийской деревне. Социология Тенниса возрождала очертания средневековой цивилизации. В отношении экономики эта антитеза стала применяться только после появления основополагающих трудов Малиновского о природе примитивного общества. Возникло понимание того, что статус (Gemein- schafi) доминирует там, где экономика включена в неэкономические институты, контракт (Gesellschaft) же — характерный признак экономики как мотивационно обособленной сферы общества. Объяснение тому очевидно в терминах интеграции. Контракт — это правовой аспект обмена. Неудивительно поэтому, что общество, которое базируется на контракте, должно иметь отделенную институционально и выделяющуюся мотивационно экономическую сферу обмена, а именно рынок. Статус в то же время соответствует более ранним условиям, которые в целом характеризуются взаимностью и перераспределением. Пока преобладают эти формы интеграции, нет нужды для возникновения отдельного понятия «экономика». Элементы экономики в этом случае включены в неэкономические институты, так что экономический процесс институционально оформляется посредством отношений родства, брака, возрастных групп, тайных обществ, тотемных ассоциаций и общественных торжеств. Термин «экономическая жизнь» не имеет здесь очевидного значения. Такое положение дел, весьма странное для современного сознания, зачастую ярко демонстрируется в примитивных сообществах. Наблюдателю порой почти невозможно подобрать фрагменты экономического процесса и сложить их вместе. Переживания индивида не дают ему такого опыта, который он мог бы обозначить как экономический. Он попросту не осознает какого-либо объединяющего интереса, который связан с обеспечением средств к существованию и который можно было бы как-то выделить. Однако отсутствие такого понимания вряд ли служит препятствием при выполнении им своих повседневных задач. Напротив, осознание наличия экономической сферы могло бы привести к снижению его способности спонтанно реагировать на нужды, связанные с обеспечением средств существования, коль скоро последние проходят преимущественно иными каналами, нежели экономические. Все это зависит от того, как институционально устроена экономика. Мотивы индивидуального поведения — каждый со своим именем и ясно очерченной программой действий — возникают в основном из ситуаций, созданных факторами неэкономическо-семейного, политического или религиозного порядка. То, что составляет хозяйство небольшой семьи, — это едва ли нечто большее, чем точка пересечения между различными видами деятельности, осуществляемыми более крупными родственными группами в различных местах проживания. Земля используется либо совместно в качестве выгона для скота, либо распределяется в своих многообразных функциях между членами различных групп. Труд — это чистая абстракция от необходимого содействия, которое оказывают различные группы помощников в установленных случаях. В результате весь процесс движется по проторенным колеям разных структур. В прежние эпохи формы добывания человеком средств к существованию привлекали значительно меньше его сознательного внимания, нежели многие другие стороны его организованного существования. В отличие от родства, магии или этикета с их исполненными значения словами-символами, экономика как таковая оставалась безымянной. Термина, обозначающего понятие экономики, как правило, не существовало. Соответственно, как можно судить, не существовало и самого этого понятия. Принадлежность к клану и тотему, половой и возрастной группе, идейное лидерство и церемониальные практики, обычаи и ритуалы были институционализированы посредством очень сложных систем символов, в то время как за экономикой не было закреплено никакого слова-знака, которое бы придавало смысл добыванию пищи, необходимой для выживания человека. Неслучайно до недавнего времени в языке даже цивилизованных народов не находилось терминов для обобщенного выражения того, что составляет организацию материальных условий жизни. Только двести лет назад эзотерическая секта французских мыслителей изобрела термин и назвала себя экономистами?. Это была заявка на открытие экономики. Основная причина отсутствия понятия экономики связана с трудностью идентифицировать экономический процесс в условиях, когда он включен в неэкономические институты. Конечно, незадействованным оказывается только понятие экономики, а не сама экономика. Природа и общество изобилуют процессами, обеспечивающими основы жизнедеятельности человека: со сменой времен года приходит время урожая, сопровождаемое периодами напряженного труда и отдыха; у торговли на дальние расстояния есть свой ритм подготовки и сборов, завершаемый торжествами по поводу возвращения купцов; изготавливаются и в конечном счете находят свое применение всевозможные артефакты этих видов деятельности, будь то каноэ или украшения; каждый день на неделе в семейных очагах готовится еда. Любое отдельное событие неизбежно несет в себе набор экономических элементов. И тем не менее единство и связь этих фактов не находят отражения в человеческом сознании, ибо цепь взаимодействий между людьми и их естественным окружением наделена разнообразными смыслами, которые отнюдь не сводятся к экономической зависимости. На фоне других зависимостей, более ярких, более драматических или более эмоционально окрашенных, экономические процессы могут не складываться в осмысленное целое. Там, где эти другие силы институционально закреплены, понятие экономики скорее может запутать индивида, чем помочь ему сориентироваться. Антропология дает этому много примеров. I. Если место, где человек живет, не является частью общего хозяйственного пространства, его жилище — домашнее хозяйство вместе с его материальным окружением — экономически малозначимо. Так и будет, как правило, когда события и действия, относящиеся к разным экономическим процессам, пересекаются в одном месте, в то время как события и действия, формирующие один и тот же процесс, распределены по многим местам, не связанным между собой. Маргарет Мид описала, как говорящий на папуасском наречии арапеш из Новой Гвинеи представляет свое физическое окружение: «Типичный мужчина-арапеш живет хотя бы часть времени на земле, которая ему не принадлежит (поскольку каждый мужчина живет в двух или более деревнях, в садовых и охотничьих домиках, а также там, где растут его саговые пальмы). Вокруг дома пасутся свиньи, которых кормит его жена, но которые принадлежат кому-то из ее или его родственников. Рядом с домом растут кокосовые пальмы и бетель, которые также принадлежат другим людям, и плоды этих деревьев он никогда не тронет без разрешения владельца или того, кому доверено этими плодами распоряжаться. Хотя бы часть времени он охотится в зарослях буша на территории, принадлежащей брату жены или двоюродному брату; ковда же он охотится на своей территории, если таковая имеется, к нему присоединяются другие. Он заготавливает свое саго и в тех зарослях саго, которые ему не принадлежат, и в своих собственных. Что касается личной собственности в его доме, которая имеет хоть какую-то постоянную ценность, например крупные горшки, тщательно вырезанные тарелки, доброкачественные копья, то она заранее предназначена его сыновьям, даже если они только еще учатся ходить. Принадлежащие ему свиньи находятся далеко в других деревушках; его пальмовые деревья разбросаны на три мили в одну сторону и на две — в другую; его саговые заросли простираются еще дальше, а его садовые делянки находятся там и сям, по большей части не на своей земле. Если над костром на палке висит мясо, то это либо мясо животного, убитого кем-то другим — братом, братом жены, сыном сестры и т.д. — и дарованного ему (тоща он и его семья могут есть это мясо), либо это мясо животного, которого он убил сам и которое он коптит, с тем чтобы отдать другим, поскольку есть то, что ты убил сам, будь это даже маленькая птичка, — преступление, на которое, считает арапеш, может пойти только сумасшедший. Если номинально дом, в котором он находится, ему и принадлежит, то он должен быть построен, хотя бы частично, из столбов и планок от чужих домов, которые были разобраны или временно покинуты и из которых он позаимствовал строительный лес. Он не будет укорачивать балки так, чтобы они подошли к размеру его дома, если они слишком длинные, так как они могут понадобиться в дальнейшем для чьего-то еще дома, который имеет другую форму или размер... Вот как выглядит картина обычных экономических связей человека»42. Сложность социальных отношений, регулирующих эти каждодневные действия, потрясает. Тем не менее только благодаря таким отношениям, ставшим ему знакомыми и обретшим для него конкретное содержание, арапеш способен найти свое место в экономической жизни, элементы которой, как мозаика, разбиты на множество различных социальных взаимоотношений неэкономического характера.
Таков пространственный аспект экономического процесса в обществе, где преобладают отношения взаимности. 2. Другая общая причина того, что в примитивном обществе экономика не проявляет себя как единое целое, — отсутствие в нем количественного начала. Тот, кто владеет десятью долларами, не называет, как правило, каждый доллар отдельным именем и воспринимает их скорее как взаимозаменяемые единицы, которые можно складывать и вычитать. Если нет этой возможности, то вряд ли появятся такие термины, как «фонд» или «баланс прибыли и убытков», да и само понятие экономики будет, пожалуй, лишено всякой практической ценности. Оно не поможет сделать поведение более дисциплинированным, труд — более упорным и организованным. Впрочем, никакой предрасположенностью к количественным измерениям экономический процесс сам по себе не обладает; тот факт, что средства к существованию подлежат счету, — это не более чем результат определенного способа организации экономики. Экономика Тробрианских островов, например, организована как непрерывный поток обменов «ты — мне, я — тебе», причем нет никакой возможности установить баланс взаимных дарений или применить к ним понятие «фонд» или «запас». Взаимность требует адекватности откликов, а не математического равенства. Соответстве- но, трансакции и решения не могут быть сгруппированы сколько- нибудь экономически точно, то есть в соответствии с тем, как они влияют на удовлетворение материальных потребностей. Цифры, если они и есть, не соответствуют фактам. Сколь бы ни велико было экономическое значение акта, оценить его относительную важность оказывается невозможным. Малиновский перечислил разновидности взаимообменов, начиная с бесплатных даров, с одной стороны, до чисто коммерческого бартера — с другой43. Его классификация «даров, платежей, сделок» включала семь категорий, которые он соотносил с восемью социологическими типами отношений, лежавшими в основе каждого из таких действий. Результаты его анализа были весьма показательными: а) категория «бесплатные дары» касалась исключений, поскольку благотворительность была ненужной и не поощрялась, а понятие дара всегда ассоциировалось с идеей адекватного ответного дара (при этом, конечно, не имелась в виду эквивалентность). Даже дары, которые фактически были бесплатными, представлялись в качестве ответных даров, причитавшихся за какую-либо фиктивную услугу, оказанную дарителю. Малиновский обнаружил, что «туземцы, несомненно, не думают, что все бесплатные дары имеют между собой что-то общее». Там, где отсутствует понятие «чистый убыток», оперировать понятием баланса по некоему единому фонду, из которого что-то отдается и в который что-то поступает, не имеет смысла; б) в той группе трансакций, где ожидается, что дар будет возмещен в экономически эквивалентном размере, мы встречаемся с другим обескураживающим фактом. По нашим понятиям, речь идет о категории, которая должна быть практически неотличима от торговли. Ho это совсем не так. Иногда партнеры дарят друг другу одни и те же предметы, лишая тем самым сделку какой-либо мыслимой экономической целесообразности или значения! Простой факт возвращения, хотя и кружным путем, свиньи ее дарителю показывает, что обмен эквивалентов — это скорее средство защиты против проникновения утилитарных ценностей, чем шаг в направлении экономической рациональности. Единственная цель обмена — сблизить отношения путем укрепления уз взаимности; в) взаимовыгодный (утилитарный) бартер (gimwali) отличается от любого другого типа взаимного обмена дарами. Если при церемониальном обмене рыбы на ямс (wasi) стороны придерживаются принципа адекватности, так что при небогатом улове или плохом урожае дар потерпевшей стороны уменьшается, то в случае бартерного обмена рыбы на ямс возникает хотя бы подобие торга по поводу условий обмена. Кроме того, для таких отношений характерно отсутствие особых партнерских отношений между участниками сделок, а также то, что подобный бартер допускается только применительно к вновь изготовленным предметам, ибо тем, что были в употреблении, может придаваться особая личностная ценность; г) в рамках социально определенных отношений многих типов обмен обычно бывает неравным по-своему для каждого типа отношений. Присвоение продуктов и услуг зачастую происходит посредством таких институтов, которые делают некоторые сделки необратимыми, а многие товары — не подлежащими обмену. Таким образом, использование количественных измерений едва ли можно ожидать в той обширной области обеспечения, которая проходит под рубрикой «дары, платежи и сделки». 3. Другое знакомое понятие, неприменимое в условиях примитивных обществ, — это понятие собственности как права распоряжаться определенными объектами. Соответственно, неосуществим прямой учет объектов владения. Налицо ситуация с многообразием прав разных лиц в отношении одного и того же предмета. В результате такой фрагментации единство предмета с точки зрения собственности разрушается. Изменения в правах собственности, как правило, распространяются не на объект целиком, например на участок земли, а только на отдельные способы пользования им, что лишает смысла понятие собственности в отношении объекта в целом. 4. Собственно экономические сделки едва ли возникают в сообществах, организованных по принципу родства. В ранние эпохи сделки представляют собой общественные акты, относящиеся к статусу людей и ряда самодвижущихся (self-propelling) вещей: невесты, жены, сына, раба, быка, лодки. В условиях оседлости изменения в статусе участка земли также удостоверялись публично. Такие статусные сделки, естественно, влекут за собой важные экономические последствия. Ухаживание, помолвка, свадьба, усыновление и совершеннолетие сопровождаются перемещением благ: одних — сразу, других — в отдаленной перспективе. Как бы ни была велика экономическая роль таких сделок, она уступала их значимости в установлении социального положения человека в обществе. Как же в таком случае сделки в отношении благ в конечном счете отделяются от типичных родственных сделок в отношении лиц? Пока отчуждению подлежали только некоторые статусные товары, такие как земля, крупный рогатый скот, рабы, нужды в отдельных экономических сделках не было, поскольку передача таких благ сопровождала изменения в статусе, в то время как передача благ вне связи с такими изменениями не получила бы одобрения коллектива. Кстати, если судьба вещи неотделимо связана с судьбой ее владельца, то ее экономическая оценка весьма затруднительна. Отдельные сделки совершались в древние времена только в отношении двух наиболее важных видов благ, а именно земли и труда. Таким образом, первыми объектами ограниченных сделок были именно те блага, которые в число свободно отчуждаемых благ вошли в последнюю очередь. Сделки были ограниченными, так как земля и труд в течение долгого времени оставались частью социальной ткани и не могли быть произвольно мобилизованы без ее разрушения. Ни землю, ни свободного гражданина нельзя было продать прямо и открыто. Их передача была временной и условной. Без неограниченной передачи собственности отчуждения не происходило. Примером могут служить экономические сделки в отношении земли и труда, совершавшиеся в феодально-родовой Appa- фе на Тигре в XIV веке. Собственность как на землю, так и на людей принадлежала у Нузи коллективам — кланам, семьям, деревням. Передавалось только право пользования. Насколько исключительным событием во время господства родового строя была передача собственности на землю, можно видеть из драматического эпизода (в Библии), когда Авраам покупает семейный склеп у Хиттитов. Особенно отметим тот факт, что передача одного только права пользования придавала сделке гораздо более экономический характер, чем это было бы в случае передачи собственности в целом. При обмене собственностью большой вес могут иметь факторы престижа или иные эмоциональные факторы; при отчуждении пользования превалирует утилитарный элемент. В современных терминах процент как цену пользования в единицу времени можно назвать одной из самых ранних институционально закрепленных экономических величин. В конечном счете тонкий экономический слой может «отколоться» от статусной сделки, относящейся к отдельному лицу. И тогда экономический элемент может переходить из рук в руки самостоятельно, а сделка — камуфлироваться под статусную, будучи таковой лишь фиктивно. Например, при запрете продавать землю не членам клана остаточные права клана на возврат земли могут быть нейтрализованы правовыми способами. Одним из таких способов было фиктивное усыновление покупателя или, как вариант, фиктивное согласие членов клана на продажу. Другая линия развития в сторону обособления экономических сделок проходила, как мы это видели, через передачу только права пользования при явном сохранении таким образом остаточных прав собственности клана или семьи. Этой же цели служил взаимный обмен правами пользования разными предметами, при котором сами предметы служили залогом. Классическая афинская форма залога (prasis epi Iysei) была, вероятно, именно такой передачей одного лишь права пользования, но при этом должник оставался на участке (in situ) исключительно под обязательство передавать кредитору в качестве процента часть урожая. Права кредитора охранялись путем установки пограничного камня, на котором было написано его имя и сумма долга, при этом, однако, не упоминались ни дата платежа, ни процент. Если такое толкование аттического horos верно, то это значит, что участок земли закладывался на дружеской основе на неопределенный срок против некоторой доли урожая. Неисполнение обязательства с последующим наложением ареста на имущество в обеспечение долга происходило крайне редко, а именно при конфискации земель должника или крахе всей его семьи. Почти в каждом случае отдельная передача права пользования служит цели укрепления семейных и клановых уз с их социальными, религиозными и политическими связями. Таким образом, экономическая роль права пользования оказывается совместимой с дружественной взаимностью таких связей. Это позволяет сохранять контроль со стороны коллектива над начинаниями его отдельных членов. Так или иначе, но экономический фактор едва ли мог претендовать на значительную роль в этих сделках. Услуги, а не блага составляют богатство во многих архаичных обществах. Они выполняются рабами, слугами и вассалами. Ho сделать человека расположенным к службе в силу его статуса — это задача не экономической, а политической власти. С увеличением материальных составных частей богатства в противовес нематериальным политический метод контроля отступает, освобождая дорогу так называемому экономическому контролю. Крестьянин Гесиод говорил о бережливости и обработке земли за века до того, как философы-аристократы Платон и Аристотель узнали о какой- либо иной социальной дисциплине, помимо политики. Спустя два тысячелетия в Западной Европе новый средний класс создал богатство, состоящее из товаров, и использовал экономические аргументы против своих феодальных хозяев, а еще век спустя их унаследовал рабочий класс промышленного века, сделав орудием своей собственной эмансипации. Аристократия сохраняла монополию на власть и смотрела сверху вниз на производство товаров. Таким образом, до тех пор пока зависимая рабочая сила является основным элементом богатства, экономика остается в тени. 6. В философии Аристотеля тремя дарами судьбы были: почет и престиж; безопасность жизни и сохранность тела; богатство. Первое включает в себя привилегии и почтение, ранг и высокое положение в общественной иерархии; второе обеспечивает безопасность от открытых и тайных врагов, предательства и восстаний, бунтов рабов, насилия со стороны сильных и даже защиту от руки закона; третье, богатство, — это благодать владения в основном наследством или известным сокровищем. Конечно, полезные блага, продовольствие и материалы, как правило, в достатке у тех, кому причитается почет и безопасность, но слава затмевает богатство. Бедность вместе с тем сопутствует низкому статусу: приходит ся зарабатывать на жизнь, зачастую подчиняясь другим людям. Чем меньше ограничен произвол тех, кто приказывает, тем унизительнее условия. He столько сам по себе ручной труд — об этом свидетельствует неизменно уважаемый статус крестьянина, — сколько зависимость от личного каприза и приказа другого человека вызывает презрение к тому, кто служит. И снова простой экономический факт более низкого дохода остается малозаметным. Высшие жизненные блага, или Agatha, - это самые желанные и одновременно самые редкие блага. Воистину это удивительный контекст, для того чтобы натолкнуться на такое свойство благ, которое современная теория стала рассматривать как критерий их экономического характера, то есть на их редкость. Ибо проницательный ум при рассмотрении жизненных благ должен быть поражен тем, что источник их редкости совершенно не тот, на который нас ориентировал бы экономист, для которого редкость отражает либо скудость природы, либо бремя труда, необходимого для производства блага. Самый высокий почет и редчайшие отличия не бывают частыми совсем не поэтому. Причина их редкости очевидна: на вершине пирамиды нет лишнего места. Agatha не может быть много по самой природе соответствующих благ, будь то высокий ранг, неповторимость или статус сокровища; они не были бы таковыми, окажись доступными многим. Вот почему в древнем обществе понятие редкости не имеет экономического оттенка, даже если порой количество полезных благ и в самом деле ограничено. Ho редчайшие блага относятся к иному ряду. Их редкость проистекает из неэкономического порядка вещей. Телесная самодостаточность человеческих существ — этот постулат повседневной жизни обеспечивается тогда, когда предметы первой необходимости доступны физически. Речь идет о тех предметах, которые поддерживают жизнь и могут храниться. Зерно, вино и масло — все это охватывается понятием chremata; сюда же вносятся шерсть и определенные металлы. Запаса этих благ должно хватать для граждан и членов их семей во времена голода и войны. Количество благ, в котором нуждаются семья или город, — это объективное требование. Домашнее хозяйство — самая малая, а полис — самая большая единица потребления: в обоих случаях то, что необходимо, устанавливается стандартами сообщества. Отсюда представление о том, что количество благ первой необходимости естественным образом ограничено. По смыслу это близко к понятию «пайка». Поскольку отношения эквивалентности в силу обычая или по закону устанав ливались только для тех жизненных средств, которые фактически служили единицей при платежах или выплате заработков, понятие «необходимое количество» было связано с этими основными продуктами. Отсюда ясно, что представление о неограниченности человеческих желаний и нужд, логически соответствующее понятию редкости, было совершенно чуждым для этого подхода. Вот некоторые из главных причин, которые в течение столь долгого времени стояли на пути рождения экономического поля интересов. Даже в глазах профессионального мыслителя тот факт, что человек должен есть, не выглядел достойным анализа.