Захват городов Нижней Месопотамии западными семитами (амореями)

До недавних пор историческая полоса, наступившая в Двуречье после падения III династии Ура, называлась «периодом Иссина и Ларсы» или «I Старовавилонским периодом» («II Промежуточным периодом», по Д.

О. Эдцарду[§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§]); а с момента, когда оба царства — Иссин и Ларса — перешли под власть Хаммурапи вавилонского, историки начинали «II (или собственно) Старовавилонский период», длившийся до падения дома Хаммурапи. Сравнительно недавно выяснилось, что Иссин и Ларса не были, как предполагалось раньше, царствами, основанными одновременно на развалинах государства III династии Ура: царство Ларсы было создано позднее. Более того, как оказалось, все историко-экономические и историко-культурные признаки, считавшиеся характерными для I Старовавилонского периода, возникли уже только после основания царства Ларсы и других аморейских царств. Поэтому мы и отнесли время падения царства Ура и возвышения царства Иссина к периоду «первых деспотий в Двуречье» как его завершающий этап, а время от возникновения царства Ларсы, за которым всего через одно поколение последовало и возникновение царства Вавилона, к новому, Старовавилонскому периоду истории Двуречья.
Источники для этого периода те же, что и для предшествующего, толїgt;ко теперь «датировочные формулы» составляются обычно по событиям не текущего, а предшествовавшего года и в нашем распоряжении
имеется гораздо больше частноправовых документов и писем и меньше учетных документов царских и храмовых хозяйств, которые в этот период снова обособились друг от друга. Конечно, играет роль и случайность археологических находок: от одних городов клинописных плиток дошло много, от других — мало; один семейный архив представлен хорошо, другой — совсем не представлен (а у большинства семей и вообще не велось документов); к тому же и археологи более интересуются храмами и дворцами, а городские кварталы либо остаются нераскопанными, либо уничтожаются при земляных работах неосведомленными местными жителями.
Царство Ларсы возникло при довольно необычных обстоятельствах. Позже в официальные списки царей династии этого города включались Напланум, современник падения III династии Ура, и его потомки, предшественники Гунгунума (Эмйцум, Самиум и Забайя), однако Напланум, Эмицум и Самиум не оставили никаких следов в Ларсе, хотя нам известно, что именно Самиума, а не царя Иссина того времени признавали правителем в Лагаше. Но, очевидно, это объясняется тем, что Напланум и его род были вождями пастухов-амореев, базировавшихся на водные ресурсы «нома» Лагаш и других восточных районов Двуречья, а не тем, что они действительно были царями Лагаша или Ларсы. Еще Ишме- Даган иссинский (1953—1935 гг. до н. э.) строил в Уре, а попасть в «ном» Ура, минуя Ларсу, иссинцы никак не могли. Впрочем, есть косвенные данные о том, что власть Ишме-Дагана, по крайней мере номинально, признавалась и в Лагаше; это означало бы, что амореи Юго- Восточного Двуречья (вероятно, племя амнанум), окруженные владениями Иссина от Дера на севере до Ура на юге, вынуждены были признать верховенство Ишме-Дагана над собой хотя бы на словах, так что их вожди стали как бы иссинскими представителями или наместниками в тех краях. Но тогда не было бы ничего невероятного и в том, что такие вожди жили не в шатрах посреди разоренной равнины, а устроили себе резиденцию на иссинской территории в городских условиях маленькой Ларсы. Действительно, уже Забайя, нося лишь титул вождя амореев, а не царя, вел храмовое строительство в этом городе.
Приход к власти в Ларсе Гунгунума, брата Забайи, не носил характера восстания против Иссина и отпадения от него. Гунгунум (1932— 1906 гг. до н. э.) действительно пользовался собственными «датировоч- ными формулами» вместо формул Иссина или по крайней мере был первым из властителей Ларсы, чьи «датировочные формулы» включались и позже в официальные списки. Мало того, он вел активную культовую деятельность ь Ларсе и активную военную политику: известны его походы против Вашими (Мишиме) и далекого Анчана в Эламе в 1931 и 1929 гг. до н. э. Однако, как фактический властитель лагашского «нома», он мог предпринимать такие походы, быть может и не выходя из-под номинального верховенства Иссина. Дочь Ишме-Дагана, некая Эн-Ана- тума, оставалась верховной жрицей-энтум в Уре, хотя и посвящала надписи «за жизнь (т. е. «во здравие») Гунгунума», а не «за жизнь» своего (единокровного?) брата Липит-Иштара, царя Иссина. Еще в 1930 г. в урских храмах строил Липит-Иштар, и, по-видимому, даже и позже здесь велись большие работы по повелению непосредственно жрицы Эн-Анатумы. Но в 1925 г. до н. э., т. е. незадолго до смерти Липит-Иштара, Гунгунум уже решился не только сам начать храмовое строительство в Уре, но и назвать по этому строительству свою следующую «датировоч- ную формулу».
В 1924 г. до н. э. в Иссине умер (или был изгнан амореями?) Липит-Иштар. На престол взошел некто Ур-Нинурта, называвший себя «сыном Ишкура» (бога грозы и бури), скорее всего не родственник
бывшего царя; около этого же времени Гунгунум, видимо, уже отважился принять титул «царь Шумера и Аккада». При этом он, очевидно, все же стремился создать видимость законного преемства власти, и когда в 1921 г. до н. э. умерла Эн-Анатума, на ее место Гунгунум возвел не свою дочь, а дочь покойного Липит-Иштара, Эн-Нинсунзй, предназначенную для этого еще при жизни своего родителя специальным обрядом «избрания жребием» (с помощью гадания по жертвенному козленку?). Гунгунуму удалось сохранить и с новым иссинским царем Ур-Нинуртой столь добрые отношения, что тот в эти же годы мог посылать через власти Ларсы посвятительные дары в храм уже фактически потерянного им Ура. Видимо, Ур-Нинурта хотел иметь в усилившейся Ларсе союзника. Может быть, он и Гунгунум уже и были союзниками по низвержению Липит-Иштара?
Большинство «датировочных формул» Гунгунума начиная с 1932 г. говорит о культовых и храмостроительных мероприятиях в Ларсе, а позже — также о прорытии новых каналов и сооружении укреплений. В 1915 г. Гунгунум разорил Малгиум на Тигре, близ устья реки Диялы; еще по крайней мере в 1917 г. и, возможно, позже он продолжал властвовать в Эламе (в Сузах) и в 1911 г. — в Лагаше. При Гунгунуме царство Ларсы возобновило через Ур активную торговлю с Индией, правда теперь уже не непосредственно с Мелахой, а через перевалочный пункт в Тёль- муне (Дильмуне), первые контакты с которым были налажены еще при ранних царях Иссина.
Что касается иссинского Ур-Нинурты (1923—1896 гг. до н. э.), то он какое-то время еще владел Уруком (чуть выше Ларсы по Евфрату), но нет никаких данных о том, чтобы его власть распространялась за пределы «нома» Иссин дальше Ниппура. Известно, что он освободил цар- ско-храмовых людей Ниппура от долгов и недоимок по сбору-налогу гун. При нем в Ниппуре состоялся громкий процесс: дело шло об убийстве, о котором знала жена убитого, но не донесла на убийцу. Все виновные были казнены; протокол этого процесса переписывался в школах как учебное пособие; может быть, дело сохраняло значение прецедента? Как мы увидим, законы с течением времени становились все суровее и все реже суды и законодатели шли на материальное возмещение за преступление, вместо того вводя калечащие наказания и казни.
Сила царства Ларсы значительно возросла при сыне Гунгунума — Абисарихи (1905—1895 гг. до н. э.); войска его разбили войско Ур- Нинурты в 1898 г., и граница Ларсы придвинулась по Итурунгалю вплотную к Ниппуру. Деятельность по рытью и улучшению каналов в царстве Ларсы усердно продолжалась. Впервые от Абисарихи до нас дошло уже довольно значительное количество хозяйственно-учетных и частноправовых документов из Ларсы, Ура и Лагаша.
Между тем по примеру рода Гунгунума и другие вожди пастушеских племен начинают предпринимать попытки стать аккадскими царями. Переломными были годы после 1900 г. до н. э.: в 1898 г. возникла война между Ларсой и Иссином, в 1896—1895 гг. почти одновременно умерли Ур-Нинурта и Абисарихи, и, как обычно, бурные дни смены правителей ознаменовались мятежами, набегами и военными походами. Преемник Ур-Нинурты на престоле Иссина Бур-Син II на короткое время захватил в свои руки Ларсу, но успехи его были сведены на нет действиями пастушеских племен в северных «номах».
Не нужно думать, будто племена западных семитов (амореев) в Месопотамии образовывали какое-то единство. Напротив, так называемые амореи разделялись на множество совершенно независимых друг от друга и родственных, но нередко и враждовавших племен. На реке Хабур обитала одна часть племени идамарац, на среднем Евфрате пасли своих
овец среди прочих бини-сим’ала, ханейцы ('анейцы) и бини-ямйна, причем их ответвления под особыми названиями держались также и гораздо южнее; так, между Евфратом и Тигром в Южном Двуречье кочевали племена амнанум, яхрурум, рабабум, а может быть, и ряд других, в в то же время они составляли часть бини-ямина и ханейцев. Часть племени амнанум пасла скот даже далеко на юге страны, возможно в степи Ан-эдена, между Уруком и Уммой, а севернее их, в Центральном Двуречье (восточнее и западнее Ниппура?), держалось племя нумхум; пастбища же вдоль Тигра и за Тигром были заняты ниже долины Диялы племенами мутиябаль и ямутбала, а выше Диялы, до гряды Джебель- Хамрин, — второй частью племени идамарац. Термин «амореи» теперь к ним всем обычно более не применялся, это стало, как мы уже отмечали, скорее обозначением наемников (воинов и др.) на царской службе, а также жителей далекой Сирии, куда тянулись родственные связи месопотамских овцеводческих племен. Сами же племена теперь чаще называли сутиями — по-видимому, по имени [********************************]Сутума (библейского Шета, или Сифа, сына первочеловека Адама)*, легендарного предка-эпонима всех или большинства западносемитских степных племен — не только в Месопотамии, но и в Сирии, вплоть до границ Палестины и Аравии Впрочем, одна определенная группа сутийских племен, в которую входили амнанум, яхрурум, нумхум и др., продолжала называть себя «амореями» в собственном смысле, хотя одновременно и считала себя ветвью ханейцев.
Все эти скотоводческие племена еще, разумеется, нельзя считать кочевыми: не имея ни верблюда, ни лошади, они не могли в то время откочевывать далее чем на один-два перехода от воды, но они не образовывали, конечно, и постоянных территориальных общин — ни городских, ни сельских, хотя всем им требовались постоянные места для водопоя и подсобных посевов, и потому они при необходимости довольно легко совсем оседали на земле. Обычно их группы были связаны помимо общего производства лишь кровным патриархальным родством; каждый человек хранил в памяти пространные генеалогии своих родичей и предков, так что, например, еще не только цари Вавилона Старовавилонского периода, но и цари Ашшура аморейского происхождения, жившие многими столетиями спустя, числили среди своих предков («царей, живших в шатрах») даже Диданума, предка-эпонима исчезнувшего из Месопотамии еще на грани III и II тысячелетий до н. э. племени диданов. Предкам приносились посмертные жертвы, чтобы они не голодали в потустороннем мире, и поэтому нет ничего удивительного в том, что разница между божеством и племенным предком ощущалась неясно, и ребенку также могли дать имя Суму-Нумхим [«Имя (или отпрыск) Нумхума»] или Суму-Ямутбала, давали имя Суму-Эль—«Имя (отпрыск) Эля» (прозвищем Эль, или «Бог» с большой буквы, по-аккадски Иль-Амур- рим—«Бог амореев», или просто Амуррум, обозначался верховный бог сутиев-амореев).
В начале XIX в. до н. э. вожди сутийско-аморейских племен, следуя правителям Ларсы, стали захватывать один за другим почти все города, в которых их люди служили наемниками, как в Сирии и Верхней Месопотамии, так и в Южном Двуречье. О Верхней Месопотамии нам пока известно мало, да и речь о ней пойдет в следующей книге; упомянем

Одеяния месопотамских военачальников конца III—начала II тысячелетия до н. э. (реконструкция М. Б. Горелика), с изображений на терракотовых таблетках:

а)              из Эшнуны (Телль-Асмара);
б)              из Нгирсу (Телло);
в)              из дворца Зимри-Лима в Мари

Терракотовая статуэтка военачальника из Лагаша, конец III тысячелетия до н. э.

только захваченные этими племенами богатый город Мари на среднем Евфрате, где правили после 1900 г. до н. э. амореи Яггид-Лйм, а затем Яхдун-Лйм, и город Рапикум, тоже на Евфрате, но ближе к Аккаду (мы отмечаем именно их только потому, что они в дальнейшем сыграли определенную роль в истории юга).
В Нижней же Месопотамии нам известны следующие города, где между 1900 и 1850 гг. до н. э. образовались самостоятельные царства во главе с сутийско-аморейскими династиями: по Евфрату (с севера на юг), к северу от Иссина и Ниппура, — Сиппар и Киш (может быть, самое древнее из всех)[††††††††††††††††††††††††††††††††], к югу от них — Кисура—Шуруппак и (позже прочих) Урук; по Арахту и Ирнине — Вавилон; по Ме-Энлиле — Казаллу—Марад; по Тигру — Малгиум (тут же находился неизвестный независимый город, богом-покровителем которого был Нанна, как и в Уре, может быть, Акшак?); по Дияле — Тутуб. Наряду с ними продолжали существовать аморейское царство в Ларсе и аккадские в Иссине и Эшнуне (хотя и в последнем городе временами тоже правили амореи), а также, о чем мы уже говорили, многочисленные города-государства Верхней Месопотамии и Сирии, в большинстве также управлявшиеся аморейскими династами.
Но если в Верхней Месопотамии множество приобретших независимость царств носило,              в общем, скорее характер именно городов-госу-
Ил. 95 дарств, или «номовых              государств», то в Нижней Месопотамии (Южном
Двуречье), где каждый захвативший власть принимал возможно более пышные титулы, тщась слыть преемником династий Иссина и Ура, происходили беспорядочный дележ страны и всеобщая борьба за власть над нею всею. Установить              сферу влияния каждого отдельного царства часто
вообще невозможно: в              одном и том же городе нередко датировали доку
мент по годичной формуле одного царя, а приносили присягу именем другого, соседнего и более могущественного, или наоборот. Понятно, что в Нижней Месопотамии большинство аморейских царств оказались непрочными; так, царства в Кисуре (созданное вождем аморейского пле мени рабабум) или в Тутубе были совсем эфемерными, а царства в Сип-

паре, Кише и, видимо, в Малгиуме переходили из рук в руки и были независимыми лишь в течение коротких периодов времени. Если не считать некоторых верхнемесопотамских государств (по ту сторону «гипсовой» пустыни), то укрепиться удалось только царствам Вавилона и отчасти Казаллу (оба на каналах—ответвлениях от Евфрата), причем действительно сильным стал лишь Вавилон, который по своему стратегическому положению мог со сравнительно меньшей затратой воинских сил контролировать верховья важнейших каналов, питавших всю Нижнюю Месопотамию.
Захват амореями городов преимущественно северной части Южного Двуречья больше всего ударил по царству Иссина; хотя преемники Ур- Нинурты — Бур-Син II, Липит-Эллиль и Эрраимитти — и продолжали числить в своей титулатуре Ур и Эреду, Урук и Ниппур и даже иногда делали довольно безуспешно попытки на самом деле овладеть Уром, однако фактически значение Иссинского царства поддерживалось теперь уже только былым престижем, а главное — тем, что на его территории находился священный центр Двуречья — Ниппур. Вероятно, попыткой укрепить свое положение среди местного населения было предпринятое (может быть, Бур-Сином II?) сокращение трудовой повинности для царских людей до 48 дней в году на семью и налога ни-тара [‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] для остального (?) населения с 1/5 до 1/10 валового дохода.
В 1860 г. до н. э. в Иссине, если верить более поздней легенде,, по-видимому восходящей к Omina, произошло курьезное событие. В области шумеро-аккадской культуры существовал обычай в весенний праздник Нового года подвергать царя неприятному и даже унизительному обряду — пережитку ритуального убиения состарившегося вождя первобытного племени; также и помимо этого иногда гадатели могли предсказать царю те или иные близко грядущие неприятности бытового характера. На такие случаи на место царя временно возводился «подменный царь» — бедняк, раб или помешанный, чтобы отвести беду от настоящего царя (вспомним восходящую к этому обычаю арабскую сказку о халифе на час). В царствование Эрраимитти, царя Иссина, произошло, однако, событие, о котором позднейшая хроника рассказывает так: «Эрраимитти посадил на престол Эллильбани, садовника, в образе подмены и возложил на главу его тиару царственности. Эрраимитти, заглотив во дворце своем горячей каши, умер, а Эллильбани не сошел с престола и был поставлен на царство». Если это сказка, мораль которой может быть разве только та, что государственным деятелям не следует чревоугодничать, то кем и как она была создана, почему связана именно с этими именами? Если это действительное событие, то какие силы стояли за Эллильбани? Ответить на эти вопросы трудно. Известно одно: Эллильбани правил царством нисколько не хуже, чем Эрраимитти, последний царь из дома Ур-Нинурты. Источники говорят, что в 1-й свой год Эллильбани простил сбор гун жителям Ниппура, что он строил в этом городе различные храмы, а также чинил разрушенное — то ли после оккупации города Суму-Элем, царем Ларсы, то ли после катастрофического разлива., о котором речь пойдет ниже. Хотя Эллильбани еще включал (последним из царей Иссина) в свой титул Ур, Эреду и Урук («сделавший обильным хлеб Ура» и т. п.), маловероятно, чтобы его владения простирались далее Ниппура и за пределы самого «нома» Иссина. Умер он в 1837 г. до н. э.
Между тем царство Ларсы, менее, чем Иссин, затронутое аморейским завоеванием и само по происхождению аморейское, поначалу справилось с кризисом и даже окрепло. Как и цари Иссина, его цари тоже часто называли себя «царями Шумера и Аккада», ставя, однако, впереди этого

титула либо звание «царь Ура», либо «царь Ларсы», либо оба вместе. Преемник Абисарихи, Суму-Эль (1894—1866 гг. до н. э.), завоевал город Пи-Наратим [§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§], по-видимому, по южную сторону лагуны, у самого Персидского залива, возможно, недалеко от современной Басры или даже Фао [*********************************], и — что, может быть, существеннее — успешно воевал с царствами Казаллу и Киша, оставив Иссин в тылу. Года за два до своей смерти он даже овладел Ниппуром. Незадолго до этого он посадил свою дочь жрицей-энтум в Уре (по-видимому, ее предшественница была иссинян- кой, во всяком случае, скорее дочерью Ур-Нииурты, чем Абисарихи, иначе последний не преминул бы отметить ее возведение в сан особой «датировочной формулой»). Суму-Эль же первым из царей Ларсы принял прижизненное обожествление; его преемники долго еще не смели следовать этому примеру.
Жрецы Ниппура составили в честь следующего царя Ларсы, Нур- Адада (1865—1850 гг. до н. э.), литургический гимн — честь, которой до тех пор удостаивались только цари Ура и Иссина. При Нур-Ададе произошел катастрофический разлив Евфрата и Тигра, приведший к изменению русел рек и каналов. Разлив был вызван, несомненно, необычно сильным таянием снегов в горах Армении. Но в какой-то мере, возможно, тут сказалось и отсутствие общего контроля за проведением новых каналов (новых, стало быть, не огражденных многолетними выбросами ила, образовывавшимися при их очистке из столетия в столетие); уже при первых трех царях Ларсы, судя по одним только «датировочным формулам», в царстве Ларсы было прорыто на новом месте или переделано и заново введено в действие не менее 11 каналов; кроме того, несколько каналов было вырыто царями Иссина, Киша и Вавилона. В создавшемся трудном положении, когда разоренное население разбежалось с насиженных мест, Ларсе не удалось сохранить прежние, сравнительно обширные границы. Однако в целом государственные власти при Нур-Ададе справились с бедствием, причиненным наводнением, хотя полностью его последствия были ликвидированы лишь при его сыне; во всяком случае, деловая жизнь в Ларсе и Уре продолжалась. В Ларсе был впервые построен кирпичный царский дворец (до этого цари Ларсы, видимо, пользовались обветшавшим зданием, сооруженным еще при III династии Ура); в Уре — воздвигнуто несколько храмовых зданий и новых хозяйственных помещений при храмах.
Может быть, уже при Нур-Ададе создал в соседнем Уруке отдельное царство некто Синкашид — глава пастушеского западносемитского племени амнанум, по имени аккадец, с титулом «царь». Возможно, он был в родстве со следующими царями Ларсы. О царстве Синкашида еще придется упомянуть ниже. В нем велось бурное храмостроительство, несомненно требовавшее больших средств, и, по утверждению царской надписи, царила баснословная дешевизна на сырье в пересчете на серебро; причины этого «процветания» пока не вполне ясны; секрет, по- видимому, заключался в дороговизне самого серебра.
Вслед за Нур-Ададом в Ларсе правили три царя с одинаково образованными именами, по-видимому три его сына: Сиииддинам, Синэрибам и Синикишам. Наиболее значительным их них был первый (1849— 1843 гг. до н. э.). Он завершил восстановительные работы, начатые его отцом, и вел успешные войны с Вавилоном, Эшнуной и в районах вдоль Тигра, а также вновь овладел утерянным во время катастрофы Ниппуром; погиб он, согласно Omina, от несчастного случая. При его братьях (?) начинается временное ослабление Ларсы: Синикишам захватил
на время Казаллу, но снова потерял Ниннур, воевал на территории, давно, казалось бы, принадлежавшей Ларсе на юге, и перед смертью (в 1836 г. до н. э.) одержал сомнительную «победу» над эламитами. Таким образом, к 30-м годам XIX в. до н. э. и Ларса, подобно Иссину, тоже начала клониться к упадку; между ней и Иссином как буферное государство образовалось еще царство Урук, заключившее союз с третьим из важных царств Нижней Месопотамии — Вавилоном.
В 1894 г. до н. э. в Вавилоне создал отдельное царство некий аморей Сумуабум, имевший за собой, как все аморейские вожди, длинную генеалогию пастушеских предков. Впрочем, в этой генеалогии не все имена легендарные: предшественник Сумуабума, Дадбанайа (?), и еще пять- семь его предков, вероятно, действительно существовали и правили, правда, не обязательно Вавилоном, а скорее всего только племенем яхрурум, которое иногда, вероятно, подчиняло своей власти и какой-либо из окрестных городов, но в обычное время владело только шатрами своих пастухов и их стадами и водопоями. Новое царство Вавилон включало весь «ном» вдоль каналов Арахту и Апкаллату, т. е. города Вавилон, Борсиппа и Дильбат, а также Куту (шумер. Гудуа) на канале Ирнина. Однако Киш, отстоявший всего в 15 км от Вавилона вниз по Евфрату, был уже центром другого царства.
Правление Сумуабума и его сына (или племянника?) и преемника Суму-ла-Эля (1880—1845 гг. до н. э.) прошло в ожесточенных войнах с переменным успехом против соперничавших с Вавилоном аморейских царьков Казаллу, Киша, Сиппара и др. и в сооружении крепостей и укреплений. Несмотря на поражение, которое стареющий Суму-ла-Эль понес от ларсского царя Синиддинама, ему удалось окончательно изгнать соперников из Киша, а также из Сиппара. В этом важном для всего Двуречья пограничном «номе» он, видимо, посадил правителем своего сына Сабиума; кроме того, воинские силы Вавилона близко подступили к Иссину и Ниппуру. Помимо военных мероприятий Суму-ла-Эль приступил к прокладке новых каналов и провел отмену долгов. Успешно продолжал после его смерти ту же политику и Сабиум. К концу его правления (1831 г. до н. э.) царство Вавилона не только не уступало по силе государствам Верхней Месопотамии, а также таким царствам Двуречья, как Эшнуна, Малгиум, Казаллу, Иссин, Ларса, но и смогло уничтожить и поглотить два соперничавших царства (Киш и Сиппар).
Что касается долины реки Диялы, то она сохраняла свою самостоятельность в течение всего рассматриваемого нами периода, но большого исторического значения не имела, хотя иногда и участвовала в военнополитических интригах с Иссином, Казаллу н т. п. Однако в истории Месопотамии Эшнуна еще сыграла в дальнейшем некоторую роль.

Общественно-политические изменения в аморейских царствах

Очерк истории Двуречья времени первых аморейских династий создает впечатление хаоса: на игральной доске слишком много фигур и все фигуры спутаны. Однако в недрах этого хаоса складывались совершенно новые для своего времени отношения.
Каждое завоевание шумеро-аккадского города в Месопотамии отрядами воинов из пастушеских племен вносило беспорядок в ее хозяйственную жизнь, причем прежде всего разрушалось царское хозяйство, в новых условиях совершенно потерявшее экономическую эффективность. Аморейские вожди и их дружинники не только не хотели, но и не могли
поддерживать существование сложного организма государственного хозяйственного управления: для этого у них не было ни традиций, ни собственной выучки, ни специальных чиновников. По всей вероятности, они ограничивались выжиманием из населения поборов. Поэтому им проще было раздавать захваченную царскую (да и общинную) землю отдельным лицам, чем сколачивать отряды работников, которые трудились бы в сельском хозяйстве или ремесле под надзором царских чиновников. Однако же ни завоевания, ни распад государственного хозяйства не могли остановить жизнь: надо было пахать землю, выращивать и убирать урожай. Дело обеспечения страны пропитанием перешло поэтому в руки отдельных частных хозяйств. Но так было не только в сельском хозяйстве. Многочисленные государственные начальники мастерских, торговые агенты и всякого рода надзиратели оказались в положении, когда им не перед кем было отчитываться, и, коль скоро они платили завоевателю известный побор, ничто не мешало им обращаться с доверенной их управлению частью государственного хозяйства как со своею собственной и стремиться к развитию производства уже ради своей выгоды. Кроме того, и владельцы негосударственной, общинной земли, уцелевшие от погромов и платившие побор, могли теперь заняться — на свой страх и риск — любым родом деятельности, в том числе ремеслом на продажу и торговлей.
Разделение труда зашло достаточно далеко, чтобы образовался хотя бы небольшой внутренний рынок: даже безземельные наемные работники вынуждены были покупать часть пищи и одежды, когда не получали необходимого им от хозяев; а если даже хозяева и выдавали им натуральный паек, то уже, во всяком случае, только на срок найма, ведь в самом хозяйстве, где эти работники были заняты, продукт создавался не все время, а у хозяев часто не было достаточно больших складов для постоянного хранения лишнего продовольствия. Богатые же люди, занимавшиеся специализированным земледельческим (производство фруктов, фиников и т. п.), ремесленным и торговым хозяйством, еще более нуждались в покупке всего того, чего они не производили сами. Заметное оживление произошло и в частной международной торговле: как ни опасны были в такое время пути сообщения между городами и царствами, но уклониться от разорительной встречи с мелким царьком либо вождем наемных грабителей или же обойти его местопребывание было все же легче, чем спрятаться от всевидящего ока тоталитарного полицейского рабовладельческого государства (типа III династии Ура или даже Иссина времени его расцвета), которое стремилось организовать торговлю само и получать львиную долю дохода.
Между тем свободных наличных денег (например, серебряного лома) в обращении было очень мало, а при сезонном характере поступления любых доходов (урожая, наемной или другой платы, прибыли с торгового путешествия) все хозяева нуждались в ссудах, а бедная часть населения — в особенности. Поэтому широко расцветает ростовщичество: рост в 75 и даже в 7з считался умеренным.
В создавшихся условиях в стране, с одной стороны, оказалось множество людей, готовых с голода идти внаем, в долговую кабалу либо продать часть своего надела общинной земли, а иной раз и весь надел; появляются люди, вовсе лишенные имущества. Но, с другой стороны, часть населения сумела нажиться в этой сложной и бедственной обстановке и продолжала вести и даже всячески укреплять и расширять собственное хозяйство (либо на «своей», т. е. общинной, либо на царской земле), могла приобретать со стороны рабочую силу и производить хлеб, финики, овощи и изделия ремесла как впрок, так и на продажу и таким образом создавать накопления.

Почти всюду начинается купля-продажа финиковых плантаций, а затем и полей. В Иссине известны случаи продажи частными лицами даже заведомо дворцовой земли, что прямо и указано в самой сделке; в других, менее «традиционных» городах, возможно, продавали такую землю и без всяких оговорок. Тем более появляются и все более множатся случаи продажи «своей» земли. Широкое применение получает частная аренда.
Общественное мнение, однако, как видно, продолжало считать землю любого рода неотъемлемой собственностью общины и ее бога и столь же неотъемлемым владением «домов», которые эту территориальную общину составляли. В связи с повсеместным ростом числа частных хозяйств — притом, что основой подлинной собственности на недвижимость могло быть лишь членство в общинах, — снова усиливается влияние общинных органов самоуправления, прежде всего общинного совета старейшин и выделявшегося из его состава общинного суда; иногда упоминается и общинная сходка всего поселения (особенно в поселениях мелких) или же квартальная. Продажа земли была равносильна отказу продавца от гражданских прав в общине, превращению его в бездомного изгоя, и на такую сделку, по-видимому, люди шли только уж в случае крайне бедственного положения.
Но и с точки зрения государства, каким бы паразитическим оно ни представлялось, продажа земли, закабаление и обезземеление бедной части населения должны были казаться нежелательными явлениями: лишенный гражданских прав раб-должник или безземельный бродяга не были уже более для государства источником поборов и с трудом могли бы быть использованы в военном ополчении и даже на строительных и ирригационных повинностях. Конечно, задержать ход общественно-экономического развития было нельзя, но многие цари (а может быть, и все?), как видно, по стародавнему обычаю объявляли, чаще всего в первый же год своего правления, «освобождение» (андурарум, шумер, ама-р-ги) или «справедливость» (мйшарум, шумер. ни[г]-сй-са), что означало отмену всех долговых обязательств и сделок о кабальном рабстве, а также прощение недоимок по налогам и сборам, а иногда и отмену сделок купли- продажи полей и возвращение их первоначальным владельцам. Последние, однако, к этому времени нередко оказывались до такой степени без средств, что не могли уже надеяться организовать производство даже на своей прежней земле и поэтому снова уступали участок тому же покупателю за более или менее номинальную плату; по крайней мере такие случаи известны нам от несколько более позднего времени. Богатые люди расширяли свое хозяйство путем купли, обмена и аренды земли. Целью такого расширения было прежде всего повышение жизненного уровня своей семьи, включая обеспечение ее «на черный день», а также, очевидно, накопление ценностей ради престижа. При этом наиболее выгодным способом вложения средств были, по-видимому, кредитные сделки, и само расширение площади частных имений за пределы, необходимые для содержания семьи, возможно, в значительной мере и осуществлялось для того, чтобы иметь средства для ростовщических сделок. Конечно, свободные средства вкладывались также в ремесло, но оно не давало столь быстрого эффекта в смысле доходов, и отчасти в торговлю, но торговые пути были тогда очень небезопасными, и, несомненно, торговать без поддержки собственных сильных торговых организаций, которые тогда еще только складывались, на международных путях было очень рискованно. Наиболее важными центрами международной торговли в Нижней Месопотамии, которая велась с помощью ладей и караванов ослов, были, по-видимому, Сиппар в царстве Вавилона (к этому городу перешла роль Аккаде после его упадка), затем, возможно, Эшнуна и, уж несомненно, Ур в царстве Ларсы. Отсюда и особое богатство, и сила
именно этих царств. Что касается ростовщического капитала, то он находил применение повсюду.
При расширении частного хозяйства необходимы были рабочие руки. Старовавилонский период был временем расцвета частного рабовладения, когда правовое положение рабов все больше начинает напоминать положение рабов в античном мире: их лишают права свидетельствовать в суде и — что важнее — настолько фактически ограничивают возможность искать себе в суде защиты, что подобные судебные процессы, еще хорошо известные от времен III династии Ура, теперь редкость; рабы как частная собственность хозяев уже не охраняются законом от хозяйского произвола. Нередко рабов содержали в оковах; кроме того, их метили специальным «знаком рабства» (аббуттум— вероятно, им регулярно сбривали волосы на висках и на части головы, оставляя чуб или челку; клеймо на теле раба тогда еще, кажется, не выжигалось). В отдельных разбогатевших частных хозяйствах могло быть до двух десятков рабов и более, но чаще всего число рабов и рабынь пока по-прежнему исчислялось единицами, а во многих хозяйствах рабов вообще не было. Сельскохозяйственный труд, как и раньше, ложился преимущественно на плечи самого хозяина и его семьи, раб же был подсобником, хотя и очень выгодным в хозяйстве. Нам следует помнить, что старовавилонское рабство — все же еще только патриархальное рабство: уровень производства ненамного возрос со времен III тысячелетия до п. э. и вооружение войска не отличалось от того, что было введено еще в аккадское время, а такое войско не могло обеспечить безопасную эксплуатацию больших масс бесправных людей, которые являлись бы безусловной собственностью своих хозяев, подверженной их неограниченному произволу. Поэтому и теперь из походов приводили в рабство главным образом женщин [†††††††††††††††††††††††††††††††††], а из рабов-мужчин в хозяйстве держали по возможности «рожденных в доме» (йлид-бйтим).
Большую роль в качестве рабочей силы играли кабальные. При этом имеются в виду как лица из числа членов семьи или рабы должников, задержанные кредитором у себя в доме в обеспечение уплаты должником просроченного долга (непутум), так и отданные должником в кабалу (кйшшатум) для отработки процентов, а иногда и самого долга взамен его уплаты; однако и кабальные второй категории в принципе подлежали отпуску на волю по объявлении указа о «справедливости» [‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡].
Именно теперь впервые массовый характер приобретает наемный труд, в том числе, и даже в особенности, в частных хозяйствах. Часта нанимали «от хозяина» — его рабов или рабынь (это был неплохой источник дохода для сдававшего внаем, причем рабынь отдавали внаем не только как работниц, но и как временных наложниц и проституток. Впрочем, и независимо от этого сожительство господина со своими рабынями было почти правилом). Кроме рабов и рабынь нанимали и другую рабочую силу, почти всегда неквалифицированную. «От хозяина» нанимали и его собственных детей, а «от самого себя» — и взрослых бедняков. Особенно часто внаем брали жнецов, иногда целыми артелями; бывало, что должник, беря серебро или хлеб взаймы, обязывался кредитору

вместо процентов предоставить целую группу жнецов к месяцу жатвы, может быть рассчитывая на родичей или односельчан. Ремесленники нанимали себе мальчиков в помощь и для обучения, многие люди нанимали за себя подмену на трудовые повинности и даже, возможно, на военную службу и т. д.
Бедняк, имевший хоть какой-то клочок земли, нанимался обычно на месяц; хотя по условиям такого найма оплата работника могла даже превышать 10 сила (свыше 7 л) ячменя в день, перед ним по-прежнему стояла задача, как прокормить семью по окончании сезона работ. Но в то же время он не мог наниматься и на более длительный срок из-за необходимости обрабатывать свое поле, и лишь повышенная плата могла в какой-то мере возместить ему убытки от потерь при уборке урожая на собственном поле без его участия или не вовремя. Безземельный бедняк мог наниматься и на год, и хотя плата в таком случае была ниже (примерно по 5—10 сила, т. е. 3,75—7,5 л[§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§], ячменя в день, если перевести всю плату на хлеб), зато он был обеспечен на весь год и даже, пусть и впроголодь, с семьей.
Интересно, что нормальная цена хорошего раба составляла примерно 20—30 сиклей серебра, т. е. 6000—9000 сила (4500—6750 л) ячменя, что в среднем равно пятилетнему пропитанию раба-мужчины или двух-че- тырехлетней плате наемного работника. Следовательно, через пять-семь лет труд купленного раба начинал оправдывать себя по сравнению с трудом наемника; даже если учесть, что с возрастом труд раба становился менее производительным, все же при длительном ведении хозяйства труд раба был выгоднее. При малочисленности рабов в хозяйстве и при участии в труде самого хозяина вряд ли рабам удавалось избежать жестокого телесного наказания при попытках облегчить свой труд путем снижения его производительности; и не случайно вавилонская прикладная математика знает только единые рабочие нормы вне зависимости от социального положения работающего. Судя по отчетным документам, именно эти нормы и применялись во всех случаях. Итак, не было пока никаких причин, почему бы раб работал хуже, чем наемник, к тому же мы не знаем случаев, чтобы наемные работники жили в семье одного хозяина много лет подряд; они всегда нанимались на строго определенный срок, так как наемный труд в большинстве случаев не был их главным и единственным источником существования; но даже безземельные люди предпочитали ютиться у родичей и работать на них (что мы часто видим позже по документам вавилонской периферии), ибо в соответствии с нравами той эпохи отношение к безземельному наемному работнику и обращение с ним хозяина определялись наличием в обществе рабства. Наемный работник, например, обычно не имел права ни в каком, даже самом уважительном случае отлучаться от работы под страхом огромного штрафа, сразу превращавшего его в раба-должника. Таким образом, судьба наемника, особенно в частном хозяйстве, была крайне бедственной и унизительной, чем-то таким, чему в последующие столетия, когда разорение земледельцев еще более усилилось, люди решительно стали предпочитать судьбу бродяг и разбойников.
Рассмотрим теперь в связи с вышеизложенным вопросы, касающиеся уровня производительности труда в земледелии, и приведем некоторые расчеты, относящиеся к полевому хозяйству (для финиковых плантаций их сделать труднее по недостатку данных).

К сожалению, и по полевому хозяйству нам известны только некоторые из рабочих норм, главным образом принятые в государственных хозяйствах; на практике же многое

могло различаться в зависимости от местных условий, качества почвы и т. п.; урожаи могли тоже быть из года в год далеко не одинаковыми. Поэтому приводимые ниже данные могут считаться более или менее верными только по порядку величины.
Исходя из существовавших в Нижней Месопотамии начала II тысячелетия до н. э. норм урожайности, из рабочих норм на пахоту и бороньбу с волами и из известной нам по источникам средней численности в пять человек [**********************************] для индивидуальных семей, сидевших на государственной земле, а также горожан, можно считать, что такая семья вообще вряд ли могла бы держать волов на участке, скажем, менее 1 бура (=6,4 га) земли.
Надо учесть, что земледелец на территории современного Ирака ни тогда, ни позже не применял для повышения плодородия почвы навоз, а лишь в лучшем случае (к величайшему огорчению археологов) улучшал ее землей «развалин потопа» (тилъ-абу бим), т. е. разрушенных городов. Такая земля состояла из развалившихся и размытых сырцовых кирпичей с некоторой примесью тысячелетнего мусора улиц и отхожих мест. Это, конечно, не заменяло современных удобрений. В результате, по данным Р. М. Адамса и Т. Якобсена, в условиях уже к этому времени сильного засоления почвы, вызванного нерациональной ирригацией, земля в освоенных районах Нижней Месопотамии могла теперь давать лишь около 7000 сила (5250 л) ячменя на 1 бур (6 га) при посеве 500— 900 сила на 1 бур. Аналогичные цифры по порядку величины приводит и исследователь месопотамского земледелия А. Салонен. Взрослому мужчине требовалось 2 сила (1,5 л) ячменя в день, немного чесноку, зелени, кунжутного масла и 1 кг шерсти в год. Предположим, вся семья съедала 7,5 сила в день, что вместе с посевным зерном составит в год [365X7,5 = = 2737,5]+900 = 3637,5 сила. На уплату налогов уходило в лучшем случае 10%, но были сборы и помимо десятины, в общей сложности, скажем, 1000 сила. Два вола съедали еще около 4400 сила; таким образом, расход (около 9000 сила) превышал доход. Обрабатывая свой участок при помощи мотыги и экономя 4400 сила на волах, такая семья иогла жить без долгов, если налоги (или арендная плата) не превышали предположенных нами 20%. Но так как мотыжная обработка участка отнимала гораздо больше времени, чем плужная, то семья не могла обработать больше земли, чем 1 бур (6 га), и лишь сводила концы с концами. Имея же двух рабов (еще 4 сила в день) и двух волов (4400 сила ячменя в год по государственным нормам), та же семья могла возделать 3 бура (18 га) поля (1500—2700 сила посевного зерна и

000 сила урожая). Расход увеличивался максимум на 1400 сила на рабов + лишних 1800 сила посевного зерна+до 3000 сила налога, итого около 7000 сила; 7000 + 9000 = 16 000, и семье оставался еще излишек в 5 тыс. сила, или более 15 сиклей серебра. На один такой годовой излишек можно было купить восемь-девять овец или корову, а за два- три года можно было бы скопить на раба. При обработке большего участка земли с помощью большего количества рабочей силы создавался уже заметный излишек, и из него можно было давать взаймы бедным соседям в рост. Но держать много более десятка рабов было бы уже небезопасно для хозяина.

Здесь мы всюду исходили из того, что хозяин с семьей участвуют в сельскохозяйственных работах. Чтобы составить себе картину трудо

вой жизни в Нижней Месопотамии, надо учитывать, что ирригационное земледелие требует не только пахоты, бороньбы и жатвы, но и круглогодичной работы на поле (укатывание зерна в землю во избежание высыхания, многократный полив, очистка хлеба от сорняков и многое другое) и дома (тяжелейший труд ручного помола на зернотерках, доставка воды, иногда за много километров, стряпня, уборка). Все это верно как при культуре ячменя и кунжута, так и при культуре эммера, пшеницы и льна, все хуже родившихся в условиях засоления почвы. Не забудем также, что все большее хозяйственное значение приобретала финиковая пальма — еще более трудоемкая культура. Прибавим сюда уход за скотом, стрижку овец (без ножниц — медным ножом!), ручное прядение и ткачество, и нам станет ясно, что даже в среднезажиточной семье хватало работы и рабам (а их было не так много!) и хозяевам.
Читатель, вероятно, заметил также, что мы все время ведем расчеты, основываясь на данных об индивидуальной земледельческой семье, между тем как в ш тысячелетии до н. э. в Месопотамии вне царско-храмовых хозяйств господствовала не индивидуальная семья, а большесемейная община. За пределами городов так, вероятно, было и в Старовавилонский период: хозяйствование большесемейной общиной и кооперация в ее пределах, несомненно, должны были облегчать положение более бедных семей (и укреплять, разумеется, положение богатых). Действительно, когда в архивах старовавилонских горожан встречаются сделки о купле земли за пределами городов, то продавцами в 7з случаев оказываются группы лиц, хотя на их родство между собой в эту эпоху не всегда указывается [††††††††††††††††††††††††††††††††††]. Но частные архивы документов — правда, небольшие — вели почти исключительно горожане, в том числе занимавшиеся земледелием. -Это были люди, почти сплошь связанные с дворцом и особенно с храмами; к ним-то и относятся в первую очередь наши расчеты. Заметим, что и среди дворцовых людей работники, получавшие совсем малые наделы, обычно брали их не индивидуально, а группами — очевидно, с целью облегчить себе хозяйствование путем хотя бы самой простой кооперации.
Чтобы правильно представить себе общество, сложившееся к началу Старовавилонского периода, необходимо восстановить также и картину существовавших в нем налогов и поборов. К сожалению, это трудно сделать; в своих письмах и документах древние, по-видимому, имели обыкновение разные поборы называть одинаково, поскольку их номенклатура и предназначение с повседневной точки зрения были безразличны. Так, с точки зрения царя, все, что он получал с населения, было «приношением», «данью» (бйльтум, шумер, гуп), с точки зрения сборщика— «сбором» (мйксум, шумер. пи[г]-ку[д], пи[г]-тара), а плательщик интересовался размером побора и поэтому называл его «пятиной» (хамйштум, шумер, заг-йа) или «десятиной» (эшёртум, шумер, заг-у). Лишь редко упоминается баматум («половина»?).
Кроме того, были еще поборы, обозначавшиеся термином «шибшум».
Вероятно, на самом деле (правда, наше объяснение является пока гипотезой, и к тому же надо учитывать местные различия в терминологии) положение было таково: бйльтум (гун) платила часть собственно царских людей, обязанная поставкой царю непосредственно материальных благ (будь то изделия ремесла, продукты земледелия или другое); кроме того, царь называл бйльтум все поступления с завоеванных территорий,
не входя в вопрос о том, из чего они складывались. Все население в целом платило со своих земель царю шибшум; что касается миксум («сбора»), то им могло быть все, что собирал налоговый сборщик (ма- кисум, шумер. га[г]-ха) \ так, кое-где «миксум (ни [г]-тара)» могло употребляться и в смысле «шибшум», и в смысле «бильтум», и по аналогии даже в смысле частной арендной платы, которая тоже могла называться и «бильтум».
Но в строгом употреблении термина миксум означал не налог, а пошлину, например, с ввозимых на территорию царства купеческих товаров; эта пошлина составляла в Мари 5—10% местной цены товара. Если караван или ладьи шли через несколько царств, то пошлины, уплачивавшиеся до получения выручки за товар, могли оказаться непомерными; к тому же разбойники (да и цари) грабили купцов и без всякой пошлины. Не удивительно, что купцы всегда старались миновать центры особенно могущественных царств. И если тем не менее международная торговля была возможной и даже прибыльной, то лишь вследствие того, что в основе ее всегда лежал неэквивалентный обмен. Использовалась разница в ценах на товар в стране-производителе и в стране-потребителе. Чем больше пошлин, тем дороже продавали купцы свой товар в месте назначения; для этого было нужно, чтобы данный товар там не производился и принадлежал бы либо к предметам крайней необходимости (например, олово, бронза), либо, напротив, к товарам, создававшим престиж для их обладателей (тонкое полотно, крашенная пурпуром шерсть, благовония и т. н.).
Поборы с купцов (как и с других лиц) нередко собирали и храмы. К всеобщим храмовым сборам принадлежали саттуккум (шумер, са- ду[г1) «постоянное (обязательное) приношение»[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡]; но, кроме того, существовало а-руа «приношение по обету, добровольное приношение», очевидно, с людей не храмовых, хотя «добровольность» его сомнительна. Для купцов был установлен определенный процент на отчисление а-руа. Одиако даже принудительные отчисления храмам были для купцов, может быть, более выгодными, чем зависимость от царского хозяйства, так как храмы не обладали теми средствами насилия и вымогательства, которыми были так сильны цари [§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§].
Первый вопрос, который встает в связи с выявляемой системой налогов и поборов, — вопрос о размере всех этих приношений. В письмах и сделках отчуждения недвижимости перечисленные только что нами термины применяются редко, чаще других говорится о «десятине», реже о «пятине»; при этом одна недвижимость (дома, сады и т. п.) оказывается обложенной ею, а другая, такая же, нет; причины этого неясны. Что касается баматум, то, если этот термин действительно значит «половина», он, как нам кажется, может относиться только к сбору с дворцовых издольщиков (в качестве обозначения размера их бильтум). Соотношение подобных долевых обозначений налога с общей налоговой терминологией нам не очень ясно. Мы знаем, однако, что а-руа с куп- цов-мореплавателей в Уре в одном случае было «десятиной» и что в другом неизвестный нам по имени царь Иссина (Бур-Син?) снизил ни [г]-тара (миксум) с зерна (здесь, видимо, то же, что шибшум) с V5 до Ую.
Второй вопрос: платили ли одни и те же люди лишь один сбор или
несколько (два или больше), например бильтум и шибшум, или шибшум и саттуккум, или бильтум и а-руа? Достаточных данных для ясного ответа на этот вопрос пока не собрано, но на основании уже имеющихся нам кажется, что царские работники (в собственном смысле) платили только бильтум (гун). Царские служащие высшей категории, возможно теперь уже включая и храмовых, платили царю службой (йлъкум) [***********************************] и вследствие этого бильтум не платили, как не платили его и не царские люди. Напротив, вполне допустимо предположить, что саттуккум платили не только собственно храмовые люди, но и прихожане определенного храма из числа как царских, так и общинных людей; если же они платили еще и другому какому-либо храму, то это, возможно, считалось уже а-руа. Впрочем, вполне вероятно, что могли существовать дополнительные (например, разовые) поборы на те или иные храмовые и царские мероприятия под различными наименованиями (и, в частности, под названием «саттуккум»), в том числе и сборы на разные, а не на один определенный храм для каждого лица. Остается неясным, платили ли шибшум только общинники, т. е. не царские и не храмовые люди, или же, скажем, все, кто не платил царю бильтум (и храму — саттуккум), в том числе и высшие царские и храмовые служащие, или же, наконец, все вообще подданные государства? Но так как обычный размер побора, упоминаемого в документах, — это «десятина» (редко «пятина»), то даже если подданные платили и царю и храму, их налог, видимо, не превышал 20%, максимум — 40% их валового дохода, если не считать единичных сборов и действительно добровольных пожертвований в храм от случая к случаю.
Эта цифра может показаться заниженной, но в действительности здесь нет ничего удивительного. Вспомним, что свободные общинники древнего Ближнего Востока, владевшие землей, полноправные и выступавшие перед внешним миром как безраздельные хозяева подвластных им коллективов, главы и старшие члены больших семей — не эксплуатируемый класс и что в их число, а также и в число людей, зависимых от царя и храма, входило немало рабовладельцев, членов господствующего класса общества того времени. Перед нами — не средневековые крестьяне, и налог с них — не рента-налог. Эксплуатируемым был класс подневольных работников -рабского типа, а с рабов налог непосредственно не собирается. Конечно, при оценке налогов надо еще учитывать, что кроме всего прочего существовал и отработочный налог (однако, насколько нам известно, отрабатывавшийся только на оросительных pi строительных, т. е. общественно необходимых, работах) —в объеме до 70 дней в году на семью. Размер отработочного налога являлся, вероятно, еще одной причиной устойчивости земледельческой большесемейной общины, а наличие рабов в любом случае содействовало повышению уровня жизни всей фамилии. К тому же нужно учитывать и жертвоприношения скотом (овцами, редко быками). Участие в жертвоприношениях было своего рода участием в налоге (хотя жертвовался не только скот прихожан, но и храмовой — пожалуй, даже по преимуществу), по оно же было и важной прибавкой к рациону питания.
У нас есть свидетельство о том, что лет на пятьсот позже в государствах по Тигру и за Тигром с населения брался еще особый налог за воду: дворцовое хозяйство брало в свою пользу 10% земли больше- семейной общины или урожая с нее; но из Вавилонии таких данных пока нет; возможно, отработочный налог и был здесь единственным налогом за воду.

Поскольку мы рассматриваем основы хозяйства частных семей, целесообразно будет остановиться еще раз, и несколько подробнее, на их питании. Хлебный паек был для всех почти одинаков (1,5 л ячменя в день на взрослого мужчину; на женщину и детей значительно меньше); ели ячмень в виде каши или лепешек, выпеченных на стенках глиняного очага; к нему шли чеснок, лук, горчица и душистые травки, соль, а иногда соленосная зола некоторых растений пустыни. Горох, бобы и особенно финики (из которых готовилось множество блюд, а также патока и крепкий напиток) были доступны не всем семьям. Все хозяева приносили жертвы в храм и пользовались вместе с семьей мясом жертвенных животных, но у состоятельных людей появилась и своя постоянная скотина, главным образом овцы, от которых получали шерсть и молочные продукты (брынзу и род масла). Настриг шерсти был очень мал. В гораздо большем количестве овец разводили пастушеские племена, меняя, вероятно, шерсть и сыр на хлеб, медные изделия и бусы. Коз и коров всюду было меньше, а газели к этому времени совсем выбыли из домашнего стада; гусей и уток в частных хозяйствах обычно, видимо, не содержали. Зато (в земледельческом хозяйстве в отличие от пастушеского) еще не отказывались от свиней, и топленое сало охотно употребляли — то ли в пищу, то ли для умащепия — наряду с кунжутным маслом. Запивали еду по возможности не арычной водой, безусловно опасной для здоровья, а сикерой (шумер, каш, аккад. шикарум). Так назывался любой алкогольный напиток, от слабенького и часто плохо очищенного от зерен и шелухи ячменного пива, которое тянули из кувшина через соломинку, до очень крепкой ячменной же браги, которую пили из глиняного кубка (а царь и знать — из серебряного); было много сортов сикеры.
Еще раз подчеркнем, что земледельческая индивидуальная семья, не имевшая рабов, влачила жалкое существование, но вне стен городов по- прежнему жила и болынесемейная домашняя община, где было больше работников на единицу площади и можно было несколько экономить на расходах. Как нам представляется, несмотря па то что за пределами городов документальные источники со временем все более иссякают, есть основания думать, что большесемейная домашняя община никогда совсем не исчезала в древнем Двуречье — ни в III—II тысячелетиях до н. э., ии, может быть, и позже.
Другое дело — город. Здесь уже в III тысячелетии до и. э. типичными стали индивидуальные семьи, хотя, по-видимому, часто сохранявшие крепкие родственные связи между собой. Мы уже упоминали, что по отношению к этим-то семьям мы и делали наши расчеты; нам давало па это право то обстоятельство, что город II тысячелетия до и. э., конечно, жил далеко не одним ремеслом и торговлей, по также и земледелием. Надел был обычным вознаграждением членам городских семей за ремесленную работу, за поручения от царя по сбору налогов и ведению торговли, а также за храмовую и придворную службу; в пределах царского (и храмового) хозяйства надел выдавался и за прямую сельскохозяйственную работу на дворец или храм. И здесь, в городе, индивидуальная семья без использования труда рабов неизбежно тоже вела печальное существование; но уже небольшое число рабов позволяло жить если не безбедно, то, во всяком случае, сносно. Состоятельной считалась семья, у которой было два-четыре раба, но и пяти-десяти рабам всегда хватало производственной работы; зато их хозяин был уже солидным рабовладельцем; его хозяйство производило достаточно продукции, чтобы он мог давать взаймы беднякам под немалый процент, и в том не было ничего зазорного: этим занимались и боги (т. е. либо храм в . целом, либо от имени бога храмовые служащие).

Это подводит нас к вопросу о храмовых хозяйствах. Непосредственно царские хозяйства были разорены амореями, заменившими доход с них прямыми поборами с населения, но с храмами обстояло дело иначе. Во- первых, они в меньшей степени подверглись разгрому, так как шумероаккадских богов почитали и амореи; во-вторых, их хозяйства восстанавливались быстрее, потому что благосклонность богов должна была в любом случае представляться важнейшим делом для всех — от земледельца и до царя. Однако в организации храмов произошли большие перемены. В Уре и Ларсе царское хозяйство оказалось частью храмового, но надежных свидетельств о контроле царей над экономикой храмов мало; в какой-то степени храмы вернули себе положение центров своих общин и, во всяком случае, фактически стали опять гораздо самостоятельнее от царской власти, чем в эпоху ранних деспотий. Это заметно прежде всего по замещению храмовых должностей. Обладатели их очутились в таком же положении, как и торговые агенты, начальники мастерских и т. д.: доходные должности оказались в их неподотчетном владении, ничем с точки зрения того времени не отличавшемся от собственности. Поэтому эти должности немедленно стали предметом купли-продажи: продавалось, скажем, исполнение должности жреца-гуду (аккад. пашишум) на месяц, на три дня в месяц, на один день, на полдня. . . В этом не было ничего противоречащего мировоззрению того времени: древний жрец не был священником в средневековом понятии, т. е. лицом, на котором «почиет особая духовная благодать». Ни в шумерском, ни в аккадском языке вообще не было понятий «жрец» и «жречество» в смысле некоего духовенства, отличного от светских лиц; был сайга или шита (аккад. шангу) «главный исполнитель необходимых божеству обрядов», был эн (аккад. энум, энтум) «земной супруг или супруга божества», был ряд других женщин — служительниц культа (шумер, нин-дйн- гир, лукур, ну-гйг, пу-бар — аккад. укбабтум, надйтум7 кадиштум, кулъ- машйтум), о функциях которых мы расскажем в связи с изложением старовавилонских верований, был ишйб (аккад. ишйппум) «волхв», или «шаман», а также гуду (аккад. пашишум), гудапсу и другие должностные лица, совершавшие в храме менее важные обряды; например, обязанностью пашишума было, вероятно, совершать обряд помазания статуй и священных предметов освященным маслом; были затем и другие эриб- бйтим «входящие в храм», в том числе некоторые мастера-ремесленники, имевшие, однако, право на участие в ритуальных действиях; были гала (аккад. калу) —певцы, нередко, по-видимому, кастраты, и многие другие. Далее были абрй[г] (аккад. абрйккум)—лица, вероятно сочетавшие обрядовые обязанности с административными, шатам (аккад. шатам- мум) — хозяйственные надзиратели, угула (аккад. ваклум) — старосты профессиональных групп или рабочих отрядов и т. д., вплоть до шу-й (аккад. галлабу) —цирюльника и рагаб (аккад. ракбум) —курьера. Специально в культе Инаны-Иштар служили различные шуты, шутихи (например, женщины, обряженные мужчинами), уроды, плясуны и плясуньи и т. п. Мы перечислили здесь далеко не всех членов храмового персонала. Очень трудно при этом провести черту между персоналом храма жреческим и административным, хотя последний чаще получал вознаграждение не в серебре, а в виде земельных наделов, однако и это отнюдь не было общим правилом. Кроме того, были лица, совершавшие по профессии более или менее связанные с культом богов сакральные действия, но не принадлежавшие, собственно, к храмовому персоналу (они могли существовать при дворце, при войске или практиковать частным образом): аккад. асу «врачи-практики», бару «гадатели», ашипу
«знахари», машмашум «прорицатели». Но не было термина, охватывавшего бы их всех (разве что применительно к данному конкретному
храму— «люди такого-то бога»), и тем более не было термина, которым
обозначались бы специально только лица, посвятившие себя обрядовым, богослужебным действиям. И это понятно: ведь целью любых действий, происходивших в храме, было прежде всего обслуживание божества, конечно, такое обслуживание, которое могло бы снискать его милость, но весь род человеческий по шумерскому учению был создан только для обслуживания и кормления богов, а раз так, то между сангой и рагабом Хgt;азличие было только в ранге: они оба служили «дому» бога. Именно поэтому никого не занимало, будет ли лицо, купившее право на 1/360 должности (и доходов) гудапсу, обладать какой-либо специальной благодатью [†††††††††††††††††††††††††††††††††††]. Другое дело, что приступать к священнодействию любой служитель божества должен был в ритуально чистом состоянии: весь выбритый, умащенный, без телесных изъянов и т. п.
Некоторые конфликтные гражданские дела среди храмового персонала, за решением которых в прежнее время, вероятно, обратились бы к царю или к его представителю в храме, стали теперь рассматриваться совместно собранием храмовых людей от сангп до рагаба. Таким образом, и храмовая организация, подобно территориальной общине, начинает приходить к собственному коллективному самоуправлению; но так как и в городском общинном самоуправлении важнейшую роль играло жречество — люди храмов, а храмовые должности могли свободно покупаться общинниками, то тем самым была создана предпосылка для будущего слияния храмового и городского общинного самоуправления. Правда, до этого дело дошло лишь через много столетий.
Плата служителям храма выдавалась и в виде земельных наделов, но особенно в серебре и в натуре. Именно последние виды оплаты и позволяли продавать и делить по наследству храмовые должности и их части. Доходы храма составлялись в известной (и немалой) мере из пожертвований — тем более частых, чем опаснее было время, — и из ростовщических операций, простодушно совершавшихся от лица самого божества; но, кроме того, храмы по-прежнему имели и свое хозяйство, по своему устройству не отличавшееся от хозяйства дворца. По-видимому, в начале Старовавилонского периода храмовые организации были обширнее и значительнее дворцовых. Не только в таком священном городе, как Ниппур, но и в других больших городах подавляющее большинство населения было связано с храмами и имело соответствующие звания — иногда связь эта была почти номинальной, иногда же служба или работа на храм являлась основным занятием людей и основным источником их пропитания.
Дворцовые звания встречаются в документах гораздо реже. Этому было несколько причин: во-первых, сворачивание непосредственно царского хозяйства, так как главную роль в государственных доходах стали играть прямые поборы на царя; во-вторых, то обстоятельство, что дворец при назначении на служебные должности все более отдавал предпочтение евнухам, число которых не могло множиться естественным путем. На евнухов же полагались отчасти потому, что царь как мужчина, пользовавшийся ничем не ограниченной властью, мог иметь любое число жен и наложниц и меры по обеспечению их неприкосновенности составляли нелегкую задачу для администрации; отчасти же потому, что использование евнухов в качестве государственных чиновников до некоторой степени гарантировало царство от развития сепаратизма и попыток создания этими чиновниками собственных династий. К XVIII в. до н. э.

все термины, когда-то означавшие придворных [герсёккум — примерно «последователь (?)», манзаз-пани «стоящий перед (царем)», ша-рёши «приближенный», рёшум «голова, начальник»], стали в быту чаще всего» вежливым обозначением евнухов (кроме занятых в культе богини Иштар и т. п.). Евнухами делали, вероятно, пощаженных во время походов неприятельских мальчиков; некоторые рабовладельцы, видимо, кастрировали детей своих рабынь — для себя или на продажу. Кастрация поручалась коновалам. Лишенные семьи, евнухи зато могли сделать большую служебную карьеру.
Царское, дворцовое хозяйство, конечно, не вовсе исчезло после падения власти Ура, а затем и Иссина. Но вместо гурушей, объединенных в отряды и работавших круглый год от зари до зари под наблюдением надсмотрщиков, появляется новая категория — наши-бильтим «приносящие доход». Им также, подобно жрецам и чиновникам, было предоставлено вести хозяйство на выделенных им участках по их разуму и пониманию, лишь бы они поставляли с этих участков дворцу (или соответственно храму) установленный «доход», или «приношение» (гун, бильтум) в зависимости от профессии — изделиями ремесла, скотом или хлебом. Наделы, связанные только со службой (йлькум), можно было свободно продавать при условии, что покупатель примет на себя исполнение соответствующих обязанностей (разумеется, администрация следила за тем, чтобы приобретатель такого надела мог реально выполнять соответствующую службу; впрочем, в Старовавилонский период значительная часть дворцовых служб фактически заменялась материальной уплатой побора в серебре и т. п.). Но наделы, связанные с доходом дворца,— бильтум — были абсолютно неотчуждаемы. Они и выдавались часто не отдельным работникам, а сразу на группу. Положение наши-бильтим,, таким образом, изменилось к лучшему с тех пор, как они были гурушами: отдельные, более удачливые из них могли иметь своего раба или рабыню или даже наемника, и все они имели нормальные семьи (в отношении же гурушей последнее сомнительно). В отличие от рабов (аккад. вардум) они не были лишены защиты закона (что, впрочем, видимо, относится и к их предшественникам — гурушам). Любопытно, что наши-бильтим — сельскохозяйственные работники — стали около этого времени носить, надо думать, почетное прозвание энси (аккад. ишшаккум). Они были как бы представителями бога или царя на своем крохотном участке, подобно энси III династии Ура в их округах (более ранние энси, как уже упоминалось, были скорее, наоборот, представителями общины перед богом).
Несмотря на пекоторое облегчение положения низшего разряда работников царских хозяйств, они все же с экономической точки зрения оставались подневольными работниками рабского типа, подвергавшимися эксплуатации путем внеэкономического принуждения (прямого, а в храмах отчасти и идеологического) [‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡]. Они принуждались к труду в силу своего положения, и у них не было выбора между одним или другим видом труда, одним или другим хозяином; они были лишены возможности создать свое собственное хозяйство и отторгнуты от собственности на средства производства (по-видимому, не только на землю, но и на орудия труда, скот и т. п.). В западной науке наши-бильтим (как, впрочем, и гурушей) считают крепостными, что, однако, неправильно именно потому, что они были лишены какой-либо собственности на средства производства. В большинстве своем они были, очевидно, потомками гурушейг но часть их имела другое происхождение. В эти тревожные и опасные времена появилось множество людей, оторвавшихся от своей общины или

(если они эту связь еще имели) от своей земли. Многие из них прибегали под покровительство царя или храма и поступали к ним на службу за участок земли. В их числе были и люди из пастушеских племен, бежавшие к царям в годы падежа овец, или засухи, или грабительского набега соседнего племени, и цари охотно давали этим воинственным людям участки своей земли, вероятно, в этот период большей частью пустовавшей. Все они назывались старинным восточносемитским термином, известным еще с поры ПП II, — мушкёнум «падающий ниц (перед царем)». Этим термином в наиболее общем смысле стали называть вообще лиц, не имевших своей земельной собственности, а лишь надел от царя (или храма) под условием службы или работы. В противоположность этому граждане общин (городских, ибо о сельских общинах мы от этого времени данных не имеем), которые в качестве таковых были и собственниками земли (по крайней мере главы их патриархальных семей участвовали в собственности на землю), назывались «сынами города» (мар-алим) или «людьми» (авйлум). Впрочем, обыкновенно авилум называли и тех царских людей, которые обладали отчуждаемыми наделами, ибо они чаще всего имели также и землю в общине или по крайней мере ничто не мешало им ее приобрести. Тем более к категории «авилум» относились храмовые служащие, поскольку большинство храмовых должностей могло быть приобретено любым лицом за деньги, в том числе и любым общинником, который от этого, конечно, не переставал быть общинником (мар- алим). Поэтому со временем слово «авилум» стало и вообще просто вежливым и почетным обращением к лицу с известным положением и достатком. Кроме того, в аккадском языке слово «авилум» продолжало означать и «человека» вообще, т. е. в противоположность божеству или животному.
Таким образом, важнейшими общественными чертами начала Старовавилонского периода было, во-первых, значительное усиление частного' экономического сектора, причем как на земле общинного фонда, так и на земле государственного фонда. Развитие этой тенденции сопровождалось разорением немалой части населения и в то же время ростом применения в частных хозяйствах рабовладельческой эксплуатации, а также ростом обмена и товарно-денежных (но и кабально-фостовщических) отношений. Дворцовые и храмовые хозяйственные организации продолжали существовать, по более как начало, координирующее и регулирующее (в интересах государства господствующего класса) деятельность частных хозяйств; напротив, как самостоятельные крупные предприниматели, приближавшиеся к рабовладельческому типу, дворцы и храмы теперь уже далеко не имели прежнего значения. Заметим, в частности, такой уже упоминавшийся нами важный факт: дворец стал предпочитать поступления в серебре поступлениям натурой. Зутум («пот») и тому подобные денежные выдачи взамен натуральных с ремесленников или с рыбаков (а позже и с содержательниц питейных домов и торговых агентов-тамка- ров, обязанных продавать царскую продукцию) стали одними из предпочитаемых поборов, хотя тамкары, пользуясь тем, что продукция рыбаков была скоропортящейся, сдавали дворцу всего 7з ее номинальной стоимости (а остальное, надо думать, продавали в свою пользу в гавани — карум’е).
Итак, Нижняя Месопотамия в эту эпоху сделала заметный шаг в направлении рабовладельческого общества античного типа. Однако до него было еще далеко: рабство Старовавилонского периода все еще было в соответствии с уровнем развития производительных сил рабством патриархального типа, при котором рабы и хозяева участвуют в общем производственном процессе. Производственной ячейкой была все еще патриархальная домашняя община (не всегда большесемейная — в городах на
чали было преобладать индивидуальные семьи). Для создания классического рабства необходимо было образовать во всем хозяйстве страны индивидуальные, частные производственные единицы, которые являлись бы товаропроизводящими, т. е. работали бы на рынок, но развитие товарного производства тормозилось как уровнем развития самих производительных сил, так и особенно бурным развитием ростовщического капитала.
В социально-политическом и юридическом отношении общество четко делилось на: 1) полноправных граждан, прежде всего собственников — авилумов, 2) получавших средства производства во владение только при условии работы на государство — мушкенумов, а также 3) бесправных рабов — вардумов, которые были собственностью своих хозяев. В классовом же отношении старовавилонское общество следует делить иа: 1) рабовладельцев (сидевших как на своей, или общинной, так и на служебной земле; к ним же примыкали и свободные, не эксплуатировавшие чужого труда) и 2) людей, подвергавшихся эксплуатации путем внеэкономического принуждения и лишенных собственности на средства производства, т. е. эксплуатируемых рабского типа; сюда входило как большинство мушкенумов, так и все собственно рабы.
Помимо существенных социально-экономических изменений, несомненно, также наступили изменения и в идеологической области — и это несмотря на сознательные попытки государственной власти и людей храмов сохранять в полной неизменности идеологическое наследие царства Шумера и Аккада времени III династии Ура. Естественно, например, что гораздо большее значение, чем раньше, получили местные культы, особенно бога Солнца Шамаша (шумерского Уту) в Сиппаре и в Ларсе, Мардука в Вавилоне, Нумушды в Казаллу, Нин-Инсины в Иссине и городах, которые исторически были с ним связаны, бога Луны Сина в Уре, Ларсе и на всем юге. Большим уважением, как и прежде, пользовался ниппурский Энлиль (по-аккадски Эллиль), но также и бог амореев- сутиев Эль (по-аккадски Иль-Амуррим; он отождествлялся с богом бури — шумерским Ишкуром и аккадским Ададом, или Адду). Вместе с общим ростом и укреплением не просто патриархальных, но патриар- хально-р абовладельческих отношений, наложивших свой отпечаток на все семейные связи и особенно повлиявших на положение в доме женщин, хиреют культы большинства древних шумерских богинь.
Общим языком населения Месопотамии в это время стал аккадский, хотя школы Южного Двуречья продолжали учить только шумерскому языку [§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§], а писцы употребляли в документах шумерские правовые формулы (правда, когда готовых формул не хватало, чтобы выразить смысл документа, то писцы вставляли окончания слов, целые слова и фразы по- аккадски). Памятники литературы, переписывавшиеся в школе, тоже были еще по преимуществу все те же традиционные шумерские, хотя здесь начали записывать и аккадские сочинения, отчасти уже давно устно передававшиеся в народе (например, восточносемитская версия «Эпоса о Гильгамеше»). Даже царские надписи все чаще пишутся по-аккадски. Во множестве начинают составляться шумеро-аккадские словари и грамматические, а также терминологические справочники (в том числе ботанические, минералогические, правовые и др.). Грамотность, как шумерская, так и аккадская, была довольно широко распространена: даже некоторые цари утверждали, что знают грамоту (хотя, несомненно, знали ее неважно), а какой-нибудь старший пастух сам вел клинописные ведомости на овец, вверенных подчиненным ему пастухам, и притом
не делал орфографических ошибок, разумеется пока имена этих пастухов совпадали с теми, что числились в зазубренном им справочнике аккадских имен собственных: все обучение строилось на зазубривании, и мы не должны предполагать, будто грамотности того же старшего пастуха хватило бы даже на то, чтобы составить правовую сделку, а уж тем более записать или хотя бы прочитать молитву или эпос. Это был, как говорили тогда, «хурритский писец», т. е. как бы «горец, деревенщина», знавший одни только слоговые знаки; напротив, вполне образованный человек, который с затратой огромного труда зазубрил все шумерские идеограммы и мог ими активно пользоваться, назывался «шумерским писцом» или просто «шумером» и пользовался большим почетом. Но здесь речь идет отнюдь не о какой-либо этнической розни между писцами^ а скорее о социальном статусе: «поступить как шумер» означало «поступить благородно».
Люди, служившие в храме, часто давали шумерские имена тем из своих сыновей (обычно старшим), которым предстояло унаследовать ил должность, а остальным детям давали имена аккадские, но и шумерские имена этого времени нередко звучат как переводы с аккадского. Число говоривших по-шумерски быстро сокращалось уже в III тысячелетии до н. э. и при династии Иссина, а теперь говорить по-шумерски, по-видимому, могли только писцы, да и то высшей выучки. Постепенно шумерский все более начинает вытесняться и в качестве официального языка аккадским, особенно в северных царствах. Кто-то уговорил одного из царей второй половины XX в. до н. э. ввести упорядоченную аккадскую орфографию — старая уже мало соответствовала потребностям эпохи: население говорило по-аккадски «с шумерским акцентом», утеряв множество фонем, свойственных древнейшему семитскому [II, 8, с. 268 и сл.]; впрочем, древнее произношение и прежняя орфография передавала очень и очень неточно. Новая орфография, вероятно, и на этот раз была введена сначала в Ниппуре, так как только этим можно объяснить, почему она распространилась очень быстро по всем царствам, включая города по Евфрату от нпзовпй вплоть до самой Сирии; лишь на Тигре (особенно в Ашшуре) продолжали еще некоторое время сохраняться орфография и формы знаков, восходившие к староаккадским, минуя даже формы III династии Ура.
Что касается амореев, то, судя по именам собственным, их число в составе городского населения, не считая правящие династии, не превышало 1—2%; они, несомненно, быстро аккадизировались, и сами аморейские цари в официальном обиходе и быту пользовались более или менее понятным для западных семитов аккадским. Даже если допустить, что часть городских амореев давала детям аккадские имена, то все же вряд ли эта этническая группа составляла здесь более 5% жителей. Незаметно также, чтобы они занимали среди населения городов сколько- нибудь выдающееся социальное положение. Влияние их на культуру страны было ничтожным; лишь в царстве Вавилона (где и западносемитские имена держались долее всего) можно, пожалуй, проследить слабые следы влияния их воззрений в Законах Хаммурапи.
Другое дело — степь, в том числе и внутри междуречья Тигра и Евфрата: здесь западных семитов (амореев, сутиев) могло быть и не так уж мало. Эти спаянные крепкой внутренней организацией племена, очевидно, и были главной силой, позволявшей держаться в городах и мелким, и более крупным аморейским династам.

<< | >>

↑

Источник: М. А. КОРОСТОВЦЁВ и др.. ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО ВОСТОКА. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. 1983

Еще по теме Захват городов Нижней Месопотамии западными семитами (амореями):

- Альтернативная история - Античная история - Архивоведение - Военная история - Всемирная история (учебники) - Деятели России - Деятели Украины - Древняя Русь - Историческая литература - Историческое краеведение - История Востока - История древнего мира - История Казахстана - История наук - История науки и техники - История России (учебники) - История России в начале XX века - История советской России (1917 - 1941 гг.) - История средних веков - История стран Азии и Африки - История стран Европы и Америки - История стран СНГ - История Украины (учебники) - История Франции - Методика преподавания истории - Научно-популярная история - Новая история России (вторая половина ХVI в. - 1917 г.) - Периодика по историческим дисциплинам - Публицистика - Современная российская история - Этнография и этнология -