Часть третья ПРЕДИСЛОВИЕ *

ПРОДОЛЖАЮ свою книгу и продолжаю молчать о том, что она из себя будет пред- —« JL ставлять.
Довольный тем, что я возбудил мысль о том, что книги для народа являются полезными, я рано или поздно ожидаю появления подобных же попыток.

Эти попытки помогут определить ценность моего начинания, раскроют трудности подобной работы и выявят невозможность удовлетворить в полном объеме всем требованиям, которые можно было бы предъявить к такой азбуке человечества. Между тем, приближаясь к окончанию своей книги, я попадаю в положение, обычное для школьных учителей, которые обнаруживают, что буквы п и р не так легко усваиваются детьми, как буквы а, б и в.
Убежденный, однако, в том, что при данном положении дел причина здесь не во мне, а в детях, которые должны были освоить азбуку, я продолжаю работу своим порядком; я не собираюсь скрывать даже от самого избалованного ребенка, что он никак не сможет использовать начальные буквы алфавита, если он не выучит всего алфавита до конца.
Я из-за этого могу потерять репутацию хорошего учителя, но считаю несовместимым с моим долгом и поставленной перед собой основной задачей считаться с такой возможностью. Поэтому, не обращая внимания на тех детей, которые, по-видимому, считали, что я показал им первые буквы моего алфавита только для того, чтобы они ими развлекались, я продолжал писать свою азбуку
так, как мне это казалось правильным и необходимым для того, чтобы научить их читать, а не только помочь им развлекаться.
Написано в моем одиночестве 10 марта 1785 г. О ПРОПОВЕДИ, НО НЕМНОГО
Покидая церковь, каждый говорил: «Вот так проповедь!»
Правда, это была необычная для церкви проповедь. Ибо то, что проповедуется и разрешается говорить с церковной кафедры, выливается в застывшие формы и мало походит обычно на то, как здесь рассказывалось о жизни Гуммеля. Возможно, вы скажете: но это — нечто лучшее! Однако я продолжаю.
Когда пастор говорил, помещику все время казалось, будто он слышит не слова, а видит перед собой свой народ и свое село. И с каждым словом пастора у помещика становилось тяжелее на душе, с каждым словом он все более убеждался в том, что существующее зло тысячами уз связано с жизнью села и что оц один ничего против него сделать не может. Его охватило чувство, какое бывает у человека, стоящего на лестнице и замечающего, что земля уходит из-под ног. Это потрясло его, и он так глубоко задумался, что не слушал уже слов пастора. В нем зародилась мысль ближе узнать условия, в которых живут его крестьяне: тогда лишь выяснится, что предпринять и кого привлечь для выполнения того или иного дела. Эта мысль заставила его воспрянуть духом и прийти в себя. Из дальнейшей части проповеди он уже не пропустил ни единого слова.
Как только помещик вернулся домой, он поделился с пастором теми мыслями и переживаниями, какие охватили его в церкви. У пастора тотчас же мелькнула мысль о хлопчатобумажнике Мейере, и он сказал: если кто- нибудь в селе может оказать содействие помещику в его начинаниях, так это Мейер и его сестра. Во время трапезы он так много рассказывал об этих двух своеобразных людях, что помещик, сгорая от нетерпения узнать их, поспешно съел свой суп и тотчас же после обеда отправился с пастором к ним.

Мейер сидел у дверей своего дома, держа ребенка на коленях; он наблюдал, как у колодца под цветущей яблоней веселились его дети с деревенскими ребятишками. Ему и в голову не приходило, что господа, спускавшиеся по церковной тропе, идут к нему. Лишь когда они остановились у садовой калитки и пастор поднял руку, чтобы отодвинуть засов, он понял, что таково, очевидно, их желание. Быстро спустив ребенка с коленей и держа в руках свою белоснежную воскресную шапку, он встал навстречу гостям. Те хотели расположиться перед домом, на этом живописном месте, но Мейер заметил, что ветрено, и предложил им последовать за ним в дом.
Как всегда по воскресным дням, сестра Мейера вздремнула после обеда, положив голову и руки на библию, лежавшую на столе. Когда дверь отворилась, она проснулась и громко воскликнула было: «Господи Иисусе!»,— но быстро пришла в себя, поправила свой чепец и поклонилась господам. Затем поспешно взяла из оловянного рукомойника губку, стерла расчеты, которыми брат мелом испещрил весь стол, и сказала: У нас такой порядок, господа, что стыдно! Не вижу тут беспорядка,— сказал помещик и прибавил:— Не стирай, быть может, что-нибудь нужно твоему брату.
Марейли возразила: Ничего, он снова напишет,— и продолжала свое дело.
Брат подтвердил ее слова и заметил, что он иногда раз семь за день покрывает весь стол своими вычислениями и снова стирает, если они не сходятся хотя бы на один крейцер.
Как только стол высох, она принесла большую белую скатерть с широкими полосами, новые оловянные тарелки, серебряные ложки, ножи и вилки; потом появился большой прекрасный окорок и белоснежные булочки, густо посыпанные сахаром. Зачем столько хлопот? — сказал помещик.— Ведь мы только что отобедали. Охотно верю,— сказала девушка,— но теперь вы должны познакомиться и с крестьянскими порядками, раз вы зашли в крестьянский дом.
А это разве крестьянский порядок? — спросил помещик, вертя в руках тяжелый серебряный нож. Разумеется, для того, кто сумел приобрести,— заметила Марейли.
Арнер улыбнулся, а Марейли продолжала рассказывать: Да, господин помещик, не всегда нам жилось, как теперь. Господин пастор это знает. Мой брат начал вести хозяйство, имея всего пять батценов в кармане, и мне приходилось, видит бог, побираться, пока я не подросла и не поступила на службу.
Так рассказывала она историю своей жизни. Сперва брат хотел прервать ее и сам продолжить повествование, но, видя, что это ему не удастся, стал извиняться за ее болтовню.

Но помещик ответил, что ему приятно слушать рассказ о том, как хорошие люди приобретали благосостояние. Это видно по вас,— сказала Марейли,— иначе я молчала бы; приятно, когда люди, подобные вам, ничего не имеют против нашей болтовни.
Помещик улыбнулся и заставил ее продолжать рассказ о том, как они стали зажиточными и как им сейчас живется. Долго она рассказывала; наконец Арнер спросил ее, не могут ли и другие при заработке, получаемом от хлопчатобумажного производства, стать такими же зажиточными хозяевами. Для этого нужно прежде всего удалить из села трактир! Вот о чем надо бы подумать,— поспешил ответить Мейер.
Несколько пространнее заметила его сестра. Видите ли, гоподин помещик, у нас обычно так: если кто и неодержим жаждой, то чувствует голод, и тогда он идет в трактир; а там сырок и колбаса пленяют его взор, запах ударяет ему в нос, он садится и ест. После еды ему хочется выпить, и так одно влечет за собою другое, а к утру следующего дня, глянь, он оставил половину недельного заработка семьи в трактире. Выспавшись, он опять хочет пить или же вернуть то, что прогулял, заставляя работать жену и детей. К чему это приводит, я покажу вам, господин помещик.
С этими словами она пошла в свою комнату, вынесла оттуда охапку пряжи, которую и положила на стол.
Глядите, господин, к чему это приводит. Если мужья шатаются по трактирам, жены и дети, даже грудные младенцы, становятся дрянью. Они обманывают и обкрадывают всех, с кем имеют дело, и приносят нам, как вы видите, вот такую пряжу, полную грязи и мокрую, хоть отжимай. И все это, чтобы скрыть от отца несколько крейцеров и подобно ему спустить и пропить их в трактире.
А брат прибавил: Беда в том, что люди у нас не привыкли быть хозяйственными.
Помещик возразил: Разве нельзя добиться, чтобы они и дети их научились жить хозяйственно?
Мейер. Вероятно, это было бы возможно, если бы они только хотели. Я много раз говорил, что каждому ребенку-прядилыцику ничего не стоило бы скопить себе восемь — десять дублонов.
П омещик. По-твоему, добиться этого так легко?
Мейер. Для этого нужно лишь, чтобы ребенок с каждого заработанного им в течение недели гульдена откладывал шесть крейцеров или два батцена и чтобы кто-нибудь взял на себя труд хранить эти деньги; тогда все было бы в порядке.
Помещик. Не мог бы я здесь чем-нибудь помочь?
Мейер. Конечно! Если бы вы были так добры.
П омещик. Каким образом?
Мейер. Если бы вы каждому ребенку-прядилыцику, который сбережет к двадцати годам десять дублонов, предоставили в пожизненное пользование один или пол- юхарта * земли, освободив его от обязанности платить десятину *, вы сделали бы очень много.
Не задумываясь, помещик ответил: Если этим можно помочь делу, за мной остановки не будет.
Когда Мейер говорил об освобождении от десятины, Марейли внимательно смотрела помещику в глаза и в рот; когда он так быстро ответил, что за ним остановки не будет, она страшно обрадовалась, вплотную подошла к нему, дернула его за рукав и сказала: Господин, если вы это сделаете, бог вознаградит вас за это; но вы не так должны поступить, как брат го

ворит; если идти этим путем, немало времени пройдет, пока укрепится в людях эта привычка к бережливости, а старших ребят вы уж совсем не заполучите и не заинтересуете новыми порядками; ведь они-то до двадцатилетнего возраста никак уж не могут собрать необходимых десять дублонов, а поэтому вы тем, которые приближаются к двадцати годам, должны обещать землю, если они сберегут хотя по два-три дублона; повышая сумму сбережений, надо постепенно дойти до требуемых десяти дублонов для детей, начинающих копить с двенадцати лет; таким образом, чем дети моложе, тем большее число дублонов они должны и без труда смогут собрать к двадцати годам.
Некоторое время помещик стоял в раздумье; наконец он сказал: Но если наладить так, как вы предлагаете, хлопчатобумажное производство в деревне, как пойдет тогда крестьянское хозяйство?
Мейер ответил: Лучше прежнего.
Помещик. Ты думаешь?
Мейер. Не сомневаюсь: во-первых, каждый, кто вносит порядок в одну область своего хозяйства, тем самым приобретает хорошие навыки и в других областях; во-вторых, дети-прядильщики должны учиться крестьянскому делу лишь постольку, поскольку им придется заниматься этим в жизни, а теперь, как вы сами знаете, самое большее, чего они могут добиться, это выгона для коровы и нескольких пашен для домашних нужд; большинство же должно ограничиться садом или несколькими грядами; предоставляя людям свободную от десятины землю, вы, наоборот, способствуете улучшению всего крестьянского дела.
Помещик еще раз подчеркнул, как важно для него, чтобы даже беднейшее крестьянское хозяйство не оторвалось от хлебопашества и чтобы люди, поскольку это возможно, имея заработок от кустарного производства, возделывали и землю.
Марейли ответила ему на это: Если вы придаете этому такое значение, то устройте так: пусть каждую весну и осень по вашему зову соберутся дети-прядильщики в замок и вскопают вам сад и грядки и посадят в них все, что нужно; этим, а также
дюжиной хлебов и несколькими ушатами молока вы поднимете их настроение на весь год и приохотите к занятиям сельским хозяйством.
Все, что говорили эти люди, так захватило помещика, что он взял их за руки и сказал: Не могу выразить, как я благодарен вам за то, что вы указали мне путь, как помочь вашим односельчанам в их домашнем и сельском хозяйстве.
Это так обрадовало этих людей, что они не знали сперва, что сказать; наконец они ответили, что были бы страшно рады, если бы могли не только на словах, .но и на деле служить ему.

<< | >>

↑

Источник: И. Г. Песталоцци. Избранные педагогические произведения в трех томах.Том 1. 1961

Еще по теме Часть третья ПРЕДИСЛОВИЕ *:

- Воспитание ребенка - Дидактика - Дошкольное образование - Избранные педагогические труды - Инновационная педагогика - История педагогики - Книги по педагогике - Коррекционна педагогика - Логопедия - Педагогика и воспитание - Педагогическая методика преподавания - Социальная педагогика - Физическая культура и спорт -