6.6. Формы централистические и скелетные

Структуру централистической системы можно представить на примере солнечной системы с ее планетами, группу людей во главе с руководителем, атом с его ядром и электронами и пр. Вся «централистическая» связь разлагается на более простые, ингрессивные связи; но эти связи все необратимые и сходящиеся к одному центральному элементу (комплексу), тектологическая функция которого существенно отличается от текгологической функции остальных элементов. «Связь такого рода и называется агрессией», т. е. по буквальному смыслу латинского слова «выхождение из ряда». Тот элемент (комплекс), который имеет преобладающее влияние на другие, «является как бы выходящим из ряда; его отличие от других есть „эгрсссиная разность", а он сам по отношению к ним — агрессивный центр11» [там же, с. 101]. Организационное значение агрессии заключается, таким образом, в том, что она концентрирует определенные активности и тем самым «централизует» всю систему.

В непрерывной цепи перехода от зародышевой эгрессии к высшим ее ступеням эгрессивная разность постепенно возрастает; система все более «централизуется». Это объясняется тем, что в благоприятных условиях среды центральный элемент (комплекс) системы всегда обладает преимуществами перед остальными, периферийпыми, и поэтому при положительном отборе он быстрее, чем остальные, усиливается за счет среды. При отрицательном же отборе он, наоборот, отстает в процессе ослабления. Понятно, что в обоих случаях эгрессивное различие между ним и остальными элементами (комплексами) системы возрастает.

Эгрессия в системах, особенно социальных, по причине изменения характера среды по отношению к различным ее элементам в центре и на периферии, а также по причине изменения активности самих элементов в течении их жизни, может также изменяться с перемещением от одного элемента к другому. В результате чего роль центра может перейти к любому периферийному элементу, и бывший центр превращается сам в периферийный.

Разнообразны формы агрессии, различны пути ее эволюции. Но пользуясь приведенными понятиями и наблюдая отношение эгрсссивной сисгсмы в целом и отдельных ее частей к их среде, принципиально возможно установить тенденции системного развития, а значит, и предусмотреть или даже планомерным воздействием предопределить дальнейшую судьбу системы.

Вопрсы об организованности, противоречиях и прочих проблемах возникают в особенности в сложных системах, в частности, в системах «цепной эгрессии» или, говоря по современному, в иерархических системах. Здесь между сяким высшим элементом или звеном (иерархией) и связанными непосредственно с ним низшими элементами всегда должна существовать эгрессивная разность, означающая разный уровень организованности. При этом переход от высшего звена к низшим соответствует понижению организованности, которое должно быть достаточно велико, чтобы эти низшие постоянно и устойчиво определялись высшим звеном в своих изменениях. Для бесконечного ряда звеньев потребовались бы, следовательно, бесконечное число таких понижений; вопрос лишь заключается в его возможности. Но во всякой эгрсссивной цепи (многоиерархичности) идя вниз от звена к звепу, мы пеизбежпо достигаем такого, что при дальнейшем понижении организованности начинаются уже активности другого рода, то есть не те, что характеризуют нашу агрессию. Не исключено и то, что эти иные активности, в свою очередь, образуют цепь эгрессии, но это будет не прежняя, а новая цепь, другая (также может быть иерархическая) система, со своими особыми соотношениями. Практически ограниченность каждой эгрсссивной цепи выражается еще и в том, что по мере ее удлинения низшие звенья все меньше и меньше определяются центральным элементом (комплексом). Это ценное ослабление связи кладет предел концентрирующей силе всякой данной эгрессии.

В том же направлении действует другой эффект — накопления системных противоречий. Эгрессия есть частный случай дифференциации, организационного расхождения; чем она шире и дальше развертывается, тем, значит, сильпее эта дифференциация со всеми ее последствиями; а одно из них, совершенно неизбежное, есть развитие системпых противоречий. Способ разрешения системных противоречий д ля эгрессии принципиально тот же, как и для других форм расхождения, а именно контрдифференциация.

Возможны в агрессивных системах еще особые противоречия, зависящие не столько от дифференциации, сколько от ее полноты, они наблюдаются в случаях так называемого «многоцентрия». Стройно организованная агрессия характеризуется одним высшим и общим центром, но на деле такая правильная форма связи наблюдается далеко не всегда; встречаются системы с двумя и более главными центрами, с параллелизмом связей каких-нибудь низших центров, словом — не соответствующие принципу «сдиноцентрия». По этой причине в них проявляются неуравновешенность, противоречия, дезорганизация. Действительно, определяющее влияние одного центра на его периферию сталкивается с определяющим влиянием второго, третьего и т. д. претендента на центр. В результате — борьба центров.

Богданов упоминает о «мировой агрессии» и объясняет, что это есть связь человечества с внешней природой, что человеческий коллектив во всей его практике и познании выступает как организационный центр для остальной природы: ее он «подчиняет», над ней в меру сил и опыта своего «властвует», «господствует». Эти выражения — метафоры, взятые из общественной жизни, из авторитарных форм, но здесь выражается действительная связь: в труде и мышлении строится мировая эгрессия, границы которой постоянпо расширяются. Человечество находится в «борьбе» с природой; это тоже метафора, выражающая дезоргапизациопное соотношение; поскольку оно имеется, агрессии, конечно, нет, потому что нет и единой системы. Но поскольку трудовой коллектив «побеждает» природу, он овладевает различными ее активностями, концентрируя их как свои активности, становится для «побежденных» комплексов природы центральным, определяющим комплексом: тут единая система образуется, она есть «эгрессия, и притом, что особенно важно, цепная» [там же, с. 124]. По этому поводу мы вынуждены сказать, что не «борьба» с природой и не «победа» над ней должны быть, и, опять же, не эгрессивная система, где человечество является центром, а природа — чем-то вроде периферийных элементов, должна также быть. Настоящее и будущее человечества не в насилии и диктате над природой, а в тесном сотрудничестве с ней. В этом позиция современной науки.

Большинство систем отличается не только эгрессией, по и «организационной пластичностью». Разумеется, второе качество не всегда совпадает с первым и означает собой подвижность, гибкий характер связей между элементами системы (комплекса), легкость перегруппировки самих элементов. Чем пластичнее система, тем больше в ней образуется комбинаций при всяких изменяющих ее условиях, тем богаче материал отбора, тем быстрее и полнее ее приспособление к этим условиям. Если жизнь побеждает мертвую природу, если нежный человеческий мозг господствует над огнем и сталью, то именно благодаря своей пластичности. Технологический прогресс, основанный на пластичности, ведет к усложнению организационных форм, ибо в них накопляются приспособления к новым и новым изменяющимся условиям. Усложнение, в свою очередь, благоприятно для развития пластичности, так как увеличивает богатство возможных комбинаций. Поэтому, в общем, чем выше организация, тем она сложнее и пластичнее. Но здесь есть и другая сторона: параллельно с этими положительными качествами возрастает одно отрицательное свойство — «нежность» или «уязвимость» организации. Подвижность элементов допускает и относительно легкое разрушение связей между ними; а сложность внутренних равновесий системы означает также их сравнительную неустойчивость. Яркая иллюстрация — человеческий мозг. Здесь перед нами одно из типичнейших текго- логических противоречий: возрастание организованности по одним направлениям достигается за счет уменьшения по другим. Выходом из этого положения является возникновение скелетных структур, дегрессии.

Человек обладает наружным скелетом (из роговой ткани — эпидермы и лежащей под нею волокнистой ткани — кожи) и внутренним скелетом — из костей. Внутренний и наружный скелеты биологически замещают друг друга у разных животных; например у насекомых хитиновая оболочка, у большинства моллюсков раковина делают излишним центральный скелет. Вообще самое разграничение центральной и периферической дегрессии возможно только для систем пространственно-непрерывных и устойчивых по геометрической форме, каковы организмы; для систем же социальных оно большей частью и не может быть установлено или принимает характер переменного соотношения. Не надо в то же время представлять скелетные комплексы непременно как более прочные или твердые в механическом смысле. Когда преследуемая каракатица окружает себя облаком чернильной жидкости, делающей воду непрозрачной, это тоже временный наружный скелет каракатицы. Такого же рода «наружным скелетом» является у некоторых животных окружающая их зона специфического, отвратительного для других животных запаха, каким эти животные «метят» «свою территорию кормления».

«Скелетные» формы в области жизни образуются за счет организационно низших группировок, выделяемых, дезассимилируемых пластичными системами.

Отсюда гигантская широта применения дегрессии в сфере техники, природе, познании. Это у людей — одежда, жилище, как дополнительный скелет тела, или гнезда у животных, твердое ложе у озера или реки. Даже поверхностный слой жидкостей вообще с его особыми механическими свойствами, делающими из него как бы натянутую пленку, выполняет аналогичную функцию: для отдельной капли воды он образует своего рода невидимый сосуд, определяющий и до известной степени охраняющий ее форму. Чрезвычайно важный и интересный случай дегрессии представляет разного рода символы, в частности же наиболее из них типичный и распространенный — слово. Символы фиксируют, то есть скрепляют, удерживают и охраняют от распадения живую, пластическую ткань психических образов, совершенно аналогично тому, как скелет фиксирует живую, пластичную ткань коллоидных белков нашего тела.

«Самая обширная и вместе с тем самая пластичная система, с какой познание может иметь дело, это система опыта в его живом, развертывающемся целом: вся сумма вещей и образов, доступных труду и мысли человечества, его организующим усилиям. Содержание этой системы непрерывно изменяется: каждый момент вносит в поле опыта новые сочетания активностей, унося некоторые из прежних. „Внешняя среда" этой системы — все недостигнутое и неизвестное, все, что лежит еще вне человеческого усилия, восприятия, расчета, предвидения; в коллективной борьбе с этой средой, в процессе ее последовательного завоевания растет наш „мир", наш физический и психический опыт как целое. И никогда нельзя предусмотреть ни размеров, ни значения того нового, что принесет его дальнейшее расширение: какие силы стихий вступят в поле труда, до каких элементов дойдет исследование, какие создадутся сочетания и формы. Ясно, что для такой системы необходима дегрессия, которая была бы способна фиксировать и старое и новое, которая, не давая всему содержанию нашего опыта расплыться в безграничности-неопрсделейности, сама вместе с ним расширялась бы, неопределенпо и неограниченно, насколько потребуется. Именно таковы мировые формы дегрессии — пространственная сетка и лестница времени» [там же, с. 133-134], для которых требуются соответствующие мировые координаты.

Каждая дегрессивная система состоит, как уже отмечено, из двух частей: пластичной, то есть выше организованной, по менее устойчивой по отношению к некоторым разрушительным воздействиям, и скелетной, то есть ниже организованной, но более устойчивой. Пусть вся система находится в условиях положительного отбора; как она будет изменяться? Если нет никаких специальных условий, особенно благоприятных для скелетной части, то, очевидпо, процессы роста и усложнения будут сильнее и быстрее совершаться в пластичной части, как выше организованной, более способной к ассимиляции; скелетная, менее к ней способная, должна только отставать. Их прежнее равновесие, следовательно, нарушается: «скелет», связывая пластичную часть системы, стремится удержать ее в рамках своей формы, а тем самым — задержать ее рост, ограничить ее развитие.

Этот теоретический вывод вполне оправдывается в действительности. Так, для человека именно костный скелет является основной причиной остановки роста всего тела. Наружные скелеты, хитиновые, роговые покровы у многих насекомых, ракообразных, позвоночных, отставая в процессе роста от пластичных тканей, начинают жизненно стеснять их; тогда эти оболочки должны разрываться и сбрасываться, заменяясь новыми, более просторными, что обыкновенно и происходит периодически. Особенно важный и интересный случай представляет социальная дегрессия в области «идеологий», где такие элементы, как слова, понятия, выполняют скелетную роль для социально-психического содержания. Из этих элементов образуются суждения, теории, догмы, равно как правила, законы и иные нормы; из специальных символов искусства — художественные системы (комплексы). Следовательно, вообще природа идеологий есть дегрессивная, скелетная со всеми ее необходимыми чертами. К примеру, слово не только закрепляет живое содержание опыта, но своим консерватизмом также стесняет его развитие. В науке, в философии привычная, но устаревшая терминология часто служит большим препятствием к прогрессу, мешая овладеть новым материалом, искажая самый смысл новых фактов, которых не может со всей полнотой и точностью выразить. Но еще ярче выступает это противоречие в развитии более сложных систем: идей, норм и их комплексов. Термин «окостенение догмы», применяемый и к религиозным, и к научным, и к юридическим, политическим, социальным доктринам, недаром заимствован из физиологии скелета: их отставание в процессе развития от живого содержания жизни, их задерживающая роль текто- логически такова же, как роль всякого скелета.

Таким образом, в развитии дегрессии, противоречия тектологически неизбежны, они вытекают из ее существа. Но, понимая их значение и закономерность, можно сводить их к наименьшей величине, растрату активностей ограничивать рамками безусловно необходимо. «Консерватизм дегрессии есть именно то условие, которое в процессе развития, мирового, биологического, социального, делает необходимой смену форм и порождает постоянное их искание, стихийное или сознательное» [там же, с. 145].

С общетеоретической точки зрения и эгрессия, и дегрессия — частные случаи ассимстричной связи, то есть всецело лежат в пределах принципа системной дифференциации. Положение, согласно которому «агрессивная разность в однородной среде возрастает», есть, очевидно, частный случай принципа расхождения. Когда две части системы приобрели достаточную раздельность и различаются между собою по организационному уровню, то их расхождение возрастает, пока срсда одинаково для них благоприятна или одинаково неблагоприятна; чтобы изменять в другую сторону соотношения их уровней, требуются специальные воздействия извне, как требуются они для того, чтобы прекратить всякое иное расхождение.

«Ограничительная тенденция дегрессию) находится в такой же связи с принципом расхождения. Это именно не что иное, как расхождение двух частей единой системы по степени их пластичности. Как там неодинаковый исходный уровень организации, так здесь неодинаковая пластичность частей системы обуславливают неравное влияние среды: не в равной мере утилизируются ее благоприятные моменты, не в равной мере проявляется отрицательное действие неблагоприятных.

Таким образом, эти два организационных типа отнюдь не противоположны один другому, как это может с первого взгляда показаться. И на самом деле агрессивный центр далеко не всегда более пластичен, чем его периферия; часто даже он гораздо ее консервативнее; закрепление активностей не противоположно их концентрированию, нередко, напротив, является для него необходимым условием. Соотношение обоих типов лучше всего для нас выясняется на случаях, где они реально соединяются. Из них особенно важный и интересный — «авторитарные» формы социальных комплексов. Сочетание эгрессии с дегрессией, являет собой и корабль, эгрессивно подчиненный в своем движении экипажу с капитаном во главе, дегрессивно же заключающий в себе, как внешнем скелете, и капитана, и экипаж, и пассажиров, и ценные грузы. Все комбинации сводятся к двум типам: либо дегрессия идет параллельно с эгрессией и служит для ее закрепления, либо та и другая относятся к разным специфическим активностям, которые тогда надо точно установить и разграничить.

«Какого же рода связь между мировой эгрессией и мировой дегрессией? Легко видеть, что это — параллелизм. Мировая эгрессия развертывается в последовательном подчинении природы человечеством; мировая дегрессия закрепляет каждый шаг этого процесса, определяя и фиксируя его в пространстве и времени... Всякий труд и всякое познание — эгрессивные, подчиняющие природу активности — опираются на такую же дегрессивную „ориентировку". В своем завоевательном движении человечество накидывает пространственно-временную сеть на все, что ему доступно, и закрепление каждого ее звена — ступень к новым победам» [там же, с. 150-151].

Попытаемся теперь изобразить графически основные организационные схемы. Условимся обозначать объединяемые элементы кружками, причем, если нам надо сопоставить высшую и низшую организованности, то первая будет изображаться белым кружочком, вторая — черным; связи будем символизировать простой черточкой. На рис. 1 буквами обозначены следующие из рассмотренных схем: а) простейшая ингрессия;

б) более сложная, цепная, однородная с обратимыми, симметричными связями ингрессия; в) ингрессия с необратимой, несимметричной связью; г) эгрессия простейшая; д) эгрессия более сложная; е) и ж) дегрессия простейшая и более сложная.

Эти схемы не надо представлять себе грубо пространственно. Например, последняя может одинаково соответствовать и внутреннему и наружному скелету, хотя графически черный кружок помещен в центре.

Графические схемы достаточно ясны, чтобы видеть, что эгрессия и дегрессия разлагаются на несколько ингрессий с необратимой, несимметричной связкой. Резюмируя взаимоотношения главных трех схем, мы можем сказать: ингрессия собирает организуемое содержание, эгрессия его концентрирует, дегрессия фиксирует. В)

а)

б) ж)

Рис. 1.