Некоторые особенности исторического развития русской культуры
И. В. Кондаков и Г. М. Пономорева указывают, что исследователи русской культуры, объясняя ее особенности и этапы формирования, как правило, анализируют совокупность «определенных факторов, определивших самобытность культурного пути России.
К таким факторам относят: - специфику геополитической доминанты, связанную с обширностью повторно колонизируемых славянами земель, недостаточной плодородностью последних, трудностями их возделывания; - многообразие этнического материала (субстрата): территорию, на которой впоследствии образовалось русское государство, населяло более 150 племен; - веротерпимость при наличии большого количества верований и медленных темпах христианизации; - ярко выраженная религиозно-государственная доминанта, которая была связана с особенностями механизмов национальногосударственной и культурной консолидации; - характер власти, способы и последствия закрепощения свободных ратаев; - заимствования, культурные влияния в истории России» [Кондаков, Пономорева 1997, 428]. Внешние черты становления российской культуры хорошо известны: формирование царской власти и московского государства, собирание земель, интеграция церкви и государства, формирование сословий (боярство, холопы и крестьяне, слуги царя, позднее дворянство), закрепление крестьян, образование натурального и общинного хозяйства и др. На первый взгляд, российская культура этого периода напоминает собой культуру «Древних царств» (Древнего Египта, Шумеро-Вавилонского царства, Древней Индии и Китая). Царства этой культуры опирались на два указанных института (религия и власть государства) и имели сословную организацию. Кстати, и культурные сценарии были похожи. В культуре древних царств правитель (царь, фараон) понимался как живой бог, считалось, что боги, пожертвовав своей кровью, создали мир и людей, и поэтому люди должны были действовать вместе с богами и подчиняться законам, которые последние установили. Но и русские цари, начиная с XVI-XVII веков, считались помазанниками божьими (например, Иван Грозный утверждал, что он не русский человек, а потомок божественного императора Августа). Одновременно православная церковь внушала, что все люди — рабы Божии, что Бог создал мир и людей, установив законы и порядок, которым все христиане должны неукоснительно следовать. При более тщательном рассмотрении налицо и существенные различия. Религия культуры древних царств — это не только многобожие, но и принципиально другое понимание богов. Главное назначение индифферентных к нравственности богов Древнего мира — закреплять определенные социальные функции, придавать им социальный смысл. Например, одни боги освящали и поддерживали порядок (вавилонские боги государства, городов и кварталов), другие институты семьи (личные боги и богини в Вавилоне), третьи — профессиональную деятельность (Гефест, Деметра, Гермес в Древней Греции или бог кирпичей в Вавилоне), четвертые — общественные и ритуалы и хозяйственную деятельность и т.д. В этом смысле даже верховные боги, например, Зевс, не могли вторгаться в сферы и области жизнедеятельности, принадлежавшие другим богам. В противоположность древним воззрениям христианский Бог — нравственная личность и своего рода самодержец, ему непосредственно подчиняются не только его небесные слуги и воинство (ангелы, архангелы, серафимы, престолы и пр.), но и каждый человек, начиная от царя, кончая последним нищим. Как нравственная личность Творец выступает для каждого христианина «идеалом человечности» (выражение Ф. М. Достоевского), как «самодержец» Бог должен вызывать священный страх и трепет. Но в православной традиции христианский Бог — это еще и «Отец небесный», что предполагает не только сыновние чувства и почитание, но и безусловное подчинение. Поскольку русский царь считался помазанником Божьим и реально осуществлял верховную власть в государстве, на него автоматически переносились характеристики, относящиеся, по сути, к православному Богу, прежде всего две основные — держателя абсолютной власти и нравственного начала. Известно, что уже на первых этапах формирования российской культуры сложилась установка на колонизацию окружающих земель и народов. Ее обусловили несколько факторов: силовые способы социальной консолидации, вселенский характер православного мироощущения, существенно влиявшего на установки государства, неразвитость чувства малой родины, обширные земли которой или мало родили или были культурно не освоены. Важным аспектом становления российской культуры выступило формирование (строительство) государства как социального института. При этом в XVI веке в качестве главных выдвигаются принципы централизованного аппаратного управления (хозяйствования), поместного делегирования государственной власти лично преданным царю лицам, а также ограниченного сословного представительства. Л. В. Черепнин выделяет два основных направления государственного строительства и соответствующей ему правовой и политической идеологии: 1) реформы, проведенные Избранной Радой и предполагавшие развитие принципа «сочетания учреждений приказного аппарата с организацией сословного представительства в центре... и на местах». Этот общественно-политический идеал разрабатывается Максимом Греком, Зиновием Отенским, И. Пересвето- вым, А. Курбским, И. Тимофеевым и другими; 2) непосредственная политика Ивана IV, стремившегося «сосредоточить всю власть в своих руках и обосновать правомер ность неограниченной монархии» [Черепнин 1981, 153; Золотухина, Толстопятенко 1987, 32]. Свою политическую теорию Иван Грозный излагает в Посланиях к Курбскому и другим лицам. Родословную русских князей он возводит «от Августа-кесаря и его брата Пруса к Рюрику и киевским князьям». Божественное происхождение русских царей, по мнению Ивана Грозного, оправдывает «неограниченность прерогатив царской власти: царь не должен быть никем и ничем связан в своих действиях; он не отвечает за свои поступки перед подданными, но лишь перед богом, поэтому и стоит выше закона, и даже если поступает неправедно — это лишь грех, а не преступление» [Золотухина, Толстопятенко 1987,44]. Отрицает Иван IV любую необходимость делиться властью, скажем, с боярами или советами городов. Напротив, большинство русских мыслителей, начиная с Максима Грека, подводившего читателя к мысли о гибельности единоличного управления государством, и кончая Андреем Курбским и Иваном Тимофеевым, старались показать, что царь в своей деятельности должен опираться на советы (городов, бояр, представителей различных сословий), а также следовать закону, выступая его гарантом. Тем не менее победила не эта «демократическая» тенденция, а другая — основные институты власти в формирующейся российской культуре все больше основывались на силе и деспотии восточного типа. Например, кровавые расправы Ивана Грозного преследовали цели не только укрепления царской власти, но и подавления всякого инакомыслия и создания атмосферы страха, в которой абсолютная власть самодержца уже не встречала никакого сопротивления. «Термин “гроза” у Ивана IV означает устрашение подданных. Причем он обосновывает свое право судить и наказывать не только за дела, но и за мысли» [Золотухина, Толстопятенко 1987, 45]. Возьмем для сравнения средневековую Европу, причем даже более ранний период. Что мы видим? В Европе идет борьба за власть пап с королями. Что пишет Г. Берман по этому поводу? «Начался затяжной конфликт светских властей с церковными, не ограничившийся одними письмами: в ход пошло оружие, проклятия, отлучение от церкви. Например, Иоанн Солсберийский в трактате “Norman Anonymous”, направленного против партии папа, пишет, что и “королевское достоинство Христа, и его святость прямо передаются королям через коронацию. Как викарий, есть наместник, Христа, король сам божественен и является священником своего народа. Он даже может совершать таинства, после коронации — такова традиция в Византии, у франков и англосаксов — император или король входил в алтарь и готовил хлеб и вино для своего собственного причащения. Король также благодетель и спаситель своего народа, поэтому он может прощать грехи” Успех в борьбе пап с королями попеременно был то на одной стороне, то на другой, поскольку обе партии имели своих многочисленных сторонников, которые, однако, сами часто меняли свои взгляды, ведь и христианская церковь представляла собой тело Христово, но и светская власть была сакральна. В итоге ни папам, ни императорам не удалось настоять на своих изначальных притязаниях. По Вормскому конкордату 1122 г. император гарантировал, что епископы и аббаты будут свободно избираться одной лишь церковью, и отказался от присвоения им духовных символов кольца и посоха. Со своей стороны папа согласился на право императора присутствовать на выборах и вмешиваться там, где возникал спор. За этим первым шагом последовали и другие, в ходе которых церковь и светская власть постепенно разграничивали компетенции и определяли границы собственных институтов. Другой важный результат — формирование канонического права и, по его образцу, права светского государства» [Берман 1998, 200-202]. Инициатором изменений в описанном конфликте выступала церковь. А условия диктовало средневековое общество, состоявшее из многих сообществ, племенных союзов, дворов королей, крупных феодалов, христиан-монахов, мирян, связанных феодальными, договорными отношениями. И вот что важно. Каждое сообщество отстаивало свою самостоятельность. Средневековое европейское общество признавало равность социальных субъектов, поэтому в конфликте не могли победить ни церковь, ни светские власти. По сути, начиная с XI-XII века, средневековое общество конституирует себя на основе права и механизмов, отчасти напоминающих демократические. Берман подчеркивает новый смысл права и новые виды прав, которые, в частности, регулировали отношения между соперничающими церковными и светскими владениями, а также давали возможность для светских властей целенаправленно и программно претворять в жизнь заявленные церковью цели: обеспечить мир и справедливость в своей юрисдикции. А в России, начиная с Ивана Грозного, — полное бесправие. Царь решает все сам и ни перед кем, ни за что не отчитывается. Он может сделать с другими все, что захочет. Решение конфликтов — только силовое, плюс деспотизм. Видимо, только это и давало возможность удерживать социальное целое, как большой организм. Если бы речь шла о небольшом социальном организме, не столь разнородном по структуре, и плюс там бы действовали договорные, правовые отношения, может быть, было бы возможно другое решение. Нельзя ли в таком случае предположить, что силовое решение конфликтов представляет собой историческую традицию в России, а российская власть имеет склонность к деспотизму? Похоже, что так. Мы имеем такую ситуацию, когда на огромной территории живут очень разные народы, существуют разные типы культуры, включая чуть ли не архаические, когда основной способ решения конфликтов — силовой, когда основные отношения являются неправовыми. В принципе, и до сих пор большинство конфликтов в России разрешаются не на основе права. Вернемся теперь к этапам становления русской культуры. Если говорить о формах хозяйствования, то для российской культуры было характерно не только преобладание натурального хозяйства и прикрепление крестьян к барской или царской земле, но и, с одной стороны, крайняя неразвитость экономических отношений (слабый, «лоскутный» общероссийский рынок, узкая сфера денежных отношений, отсутствие законов, стимулирующих и поддерживающих первое и второе), а с другой — доминирование распределительных отношений (в форме абсолютного произвола по отношению к крепостным и более цивилизованных формах по отношению к государственным крестьянам и остальным слоям населения). Важным является вопрос о механизме адаптации к новообразованиям, без которых не может существовать ни одна культура. Говоря о новообразованиях, я имею в виду самые разные характерные для российской культуры процессы: миграцию и колонизацию с Запада, бегство крепостных на свободные земли, сопротивление и бунты крестьян, захват приграничных земель, заимствование западных форм жизни и хозяйствования и т. д. и т. п. В целом все эти влияния можно разделить на два типа. Одни удавалось органично ассимилировать, не нарушая основного строя и институтов российской культуры, например начиная с царствования Петра I, был достаточно быстро освоен ряд западных технологий (строительные, металлургические, в армии, в сфере образования и науки). Другие же, например, попытки ввести в России европейское право и судопроизводство или создать независимое от властей общественное мнение, или распространить в российском обществе принципы просвещения, долгое время не получались и создавали в российской культуре большие напряжения.
По отношению к таким «неорганичным», «новым» началам в российской культуре, к сожалению, возобладали противоречивые и малоэффективные способы освоения, хотя, надо признать, эти способы вполне отвечали характеру российской культуры. На первых порах власть по привычке старалась подавить любые неудобные для нее и неправильные с ее точки зрения новообразования, но, если это ей не удавалось, то власть сама выступала в роли реформатора, опять же силой внедряя новообразования. Как правило, естественный ответ на подобные методы освоения нового — энергичное сопротивление любым нововведениям. Отсюда отмечаемая большинством историков и культурологов амбивалентность и двойственность российской культуры, что часто понимается как ее раскол. «Петровские реформы, — пишут И. Кондаков и Г. Пономоре- ва, — были весьма противоречивым и неоднозначным процессом. Это и не могло быть иначе в условиях социокультурного и религиозно-духовного раскола страны, с одной стороны, глубоко укоренной в архаике патриархальности и средневековья; с другой — решительно шагнувшей в Новое время. Посланные на обучение за границу молодые дворяне — “птенцы гнезда Петрова” (прообраз будущей интеллигенции) — составляли чрезвычайно тонкий слой европейски образованных реформаторов, во многом оторванных от образа жизни не только большинства русского населения, но и отчужденных от жизни своего класса (здесь закладывались начала будущей “беспочвенности” русских разночинцев). Отсюда и чрезвычайная хрупкость осуществленных преобразований, и обратимость реформ, и непредсказуемость хода исторических событий в России XVIII в. Абсолютное меньшинство “просвещенного дворянства” в принципе не могло гарантировать стабильного мо- дернизационного процесса в России, поскольку ему противостояло абсолютное большинство российского общества, стоявшего на позициях глубокого традиционализма и отвергавшего реформы и реформаторов как пособников Антихриста (так трактовался и сам Петр I)» [Кондаков, Пономорева 1997,455]. Начиная с XVIII века в России возникают элементы и очаги капиталистических отношений, форм жизни и хозяйствования. Иначе говоря, предпосылки другой культуры. Но только предпосылки, поскольку основные социальные институты и культурные сценарии остаются неизменными или медленно эволюционируют, слабо адаптируясь к нарастающим изменениям. В культурологическом плане можно говорить о четырех основных процессах этого периода. Первый — формирование собственно капиталистических отношений и форм хозяйствования (складывается относительно устойчивый общероссийский рынок и торговля с другими странами, неплохими темпами развивается промышленность, в сельском хозяйстве внедряются более современные технологии, расширяется денежный оборот, резко увеличивается доля наемных работников, постепенно формируется система образования и подготовки специалистов и другие). Второй процесс — маятниковые колебания политических установок царской власти: царь и правительство то становятся на путь реформ, то отказываются от проведения таковых и пытаются повернуть вспять. Например, А. Ахиезер, И. Кондаков и Г. Пономо- рева показывают, что в царствование Екатерины II «складывается альянс правящей и духовной элиты страны, возникают предпосылки для либерально-правового преобразования государства в форме конституционной монархии (екатерининский “Наказ” Комиссии Уложения), Россия вступает на путь поступательно-эволюционного развития. Личность Екатерины II с ее культурной и социальной программой выступает все более явно как медиативный фактор российской социокультурной истории. Однако разверзшаяся Крестьянская война (восстание под руководством Е. Пугачева) положила конец официальному развитию либерализма в культурной политике Екатерины: началась борьба с инакомыслием в лице А. Радищева и Н. Новикова, был законсервирован конституционный и значительной мере антикрепостнический проект Н. Панина и Д. Фонвизина, были запрещены масонские организации, введена цензура» [Очерки по истории мировой культуры 1997,458]. Третий процесс — образование в результате разложения сословного общества большого слоя социальных маргиналов — крестьян без земли, вышедших из деревни, люмпенов в городах, разорившихся помещиков, дворян или купцов и т. д. «Нация, — пишет К. Касьянова, — возникает на развалинах сословного общества. Процессы распада, развивающиеся в этом обществе в эпоху позднего средневековья и в новое время, порождают большое число “отщепенцев” или “аутсайдеров”, людей выпавших из прежних устойчивых социальных структур. Усиливается движение больших масс людей из сел в города и между городами. Вчерашние крестьяне становятся ремесленниками, ремесленники и купцы дают своим детям образование. Светское образование получают и многие дети священников. Люди переходят из одних групп в другие часто неоднократно в течение своей жизни» [Касьянова 1994, 14]. Опора социальных маргиналов на собственную личность, жизнь «своим умом», с одной стороны, ставило их (в плане собст венного мироощущения) вровень с социумом, делало соизмеримыми с культурой (маргинал самого себя манифестировал как культуру), с другой — влекло в стан критиков и революционеров. Действительно, кто, как не маргиналы, остро чувствуют социальную несправедливость, и кто, как не они, склонны к решительным действиям, направленным на изменение социальной системы? Заметим, что подобное направление развития событий подкреплялось и российскими традициями силового решения социальных проблем (конфликтов). Именно из маргиналов в XIX веке выходят как разночинцы и интеллигенция, так и революционеры разных мастей. Четвертый процесс (точнее несколько связанных процессов), характерный для кризиса российской культуры XVIII-XIX веков — выход на социальную сцену общества, осознание кризиса культуры, выработка идей и программ реформирования социальной жизни и государства, первые попытки реализовать эти идеи и программы. С культурологической точки зрения во второй половине XIX века в России были сформулированы три основных конкурирующих культурных сценария, претендовавших на роль нового корпуса культурных идей. Это сценарий создания (желательно эволюционным путем) капиталистического общества по западному образцу (парламентаризм, разделение властей, развитие рынка и экономических отношений, приоритет права, демократические свободы и пр.), сценарий собственного уникального пути развития России, основанный на ее исторических традициях и культурных реалиях, и сценарий создания социалистического общества (в социал-демократическом варианте или марксистском). Если в первом сценарии конечной целью является построение капиталистического общества, в третьем — социалистического, то во втором — общества, которое должно было на сознательной основе впитать в себя все лучшее из российской и мировой культуры. «Правильное и успешное движение разумного общества, — писал еще в 1848 году в “Письмах об Англии” А. Хомяков, — состоит из двух разнородных, но стройных и согласных сил. Одна из них основная, коренная, принадлежащая всему составу, всей прошлой истории общества, есть сила жизни, самобытно развивающаяся из своих органических основ (сегодня мы бы сказали, что это жизнь культуры, действие традиций. — В.Р.); другая, разумная сила личностей, основанная на силе общественной, живая только ее жизнью, есть сила никогда ничего не созидающая, и не стремящаяся ничего создать, но постоянно присущая труду об щего развития, не позволяющая ему перейти в слепоту мертвенного инстинкта или вдаваться в безрассудную односторонность (то есть это работа самого общества по осознанию и управлению происходящим. — В. Р.). Обе силы необходимы, но вторая, сознательная и рассудочная, должна быть связана живою и любящею верою с первой силой жизни и творчества» [Хомяков 1911, 127]. Близкие мысли мы встречаем и у К. Д. Кавелина, представителя так называемой «государственной школы», сформировавшейся в конце 40-х годов XIX века. Он «полагал, что представительное правление получало смысл только в том случае, если его установлению предшествовало приготовление общества к политической жизни, чего, по его мнению, в России не было» [Пивоваров 1987, 106]. Возможно, если бы события пошли по сценарию Хомякова и Кавелина, российская новейшая история не претерпела бы столько трагических коллизий. Но, как известно, в начале XX столетия массы, значительную часть которых составляли социальные маргиналы, высказались за социализм и революцию, и вот почему. Во-первых, начиная с середины XIX века, в среде разночинцев и, позднее, сочувствующей им интеллигенции выкристаллизовываются установки на борьбу с самодержавием, уничтожение всего несправедливого и, напротив, создания, пусть даже силой, справедливого общества (что вполне отвечало российской традиции решения социальных проблем и конфликтов). «Насилие получало в русской культуре — и “справа” и “слева”, и “сверху” и “снизу” — культурное оправдание и метафизический смысл как неизбежное и необходимое средство наведения общественного “порядка” того или иного рода, как средство сознательного “исправления” действительности человеком в соответствии с определенными гражданскими или философско- религиозными, политическими и нравственными идеалами социального строя... Особенно красноречивы здесь интимнейшие признания Белинского Боткину: “Во мне развилась какая-то дикая, бешеная, фанатическая любовь к свободе и независимости человеческой личности, которые возможны только при обществе, основанном на правде и доблести” “Безумная жажда любви все более и более пожирает мои внутренности, тоска тяжелее и упорнее ... Я начинаю любить человечество маратовски; чтобы сделать счастливою малейшую часть его, я кажется, огнем и мечом истребил бы остальную”» [Очерки по истории мировой культуры 1997,466-467]. Здесь проглядывают как характерная для русской культуры установка на эзотеризм (аскетически монашеского и активист ского типа), так и маргинальное духовное мироощущение, отчасти проявившееся позднее в идеологии космизма. Во-вторых, социализм вполне отвечал патриархальным, православно-отеческим традициям российской культуры [Касьянова 1994,66]. С точки зрения Герцена, задача эпохи состояла в том, чтобы развить элемент общинного самоуправления до полной свободы личности, минуя все промежуточные формы, которые прошел Запад. В-третьих, в ходе революции и гражданской войны были физически уничтожены, вытеснены или запуганы те слои населения, которые ориентировались на два других, несоциалистических сценария. Какой же тип культуры получился при построении социализма в России? Культурные сценарии практически на всех этапах построения российского социализма включали в себя: идею борьбы (сначала с буржуазией и кулаками, затем с правым и левым уклоном, потом с врагами народа, наконец, с мировым империализмом во главе с США); культ личности главы государства и его ближайших помощников (вождя всех пролетариев В. И. Ленина; верного ленинца, вождя, мудрого руководителя и отца народов И. В. Сталина; членов политбюро); представление о том, что возглавляемая Сталиным коммунистическая партия выражает чаяния всего советского народа, ведет его от победы к победе, непрестанно заботится о каждом человеке; собственно социалистические и коммунистические идеи (построения социалистического и коммунистического общества, всеобщее равенство, отказ от частной собственности, идеи справедливого распределения и планирования и т.п.); убеждение, что именно в России построено самое справедливое и демократичное общество, и другие. Эти сценарии поддерживались и обеспечивались соответствующими социальными институтами: идеологией, мощным репрессивным аппаратом подавления инакомыслящих, административно-командной системой управления, огромной армией, идеологизированным образованием, хозяйством, главными механизмами которого являлись планирование и распределение. Крестьяне, по сути, снова были прикреплены к земле (колхозам и совхозам), заключенные и частично армия широко использовались в качестве рабской силы. Пожалуй, еще в большей степени, чем во времена Ивана IV, страной правил страх, массовые репрессии стали важным фактором сохранения власти Сталина и партии. И тем не менее действие идеологии и других социальных институтов создавало искреннее убеждение, что Сталин — это средоточие справедливости и мудрости, залог успехов страны как в мирное, так и в военное время. Фактически фигура вождя воспринималась как божественная. 1.