Б. Н. Миронов ТРАДИЦИОННОЕ ДЕМОГРАФИЧЕСКОЕ ПОВЕДЕНИЕ КРЕСТЬЯН В XIX — НАЧАЛЕ XX в.

В статье предпринята попытка воссоздать социальнопсихологическую модель демографического шоведения русского крестьянина XIX — начала XX в. и проверить правильность построенной модели с помощью данных демографической статистики.

При написании работы использовались пять групп источников: 1) материалы архива Русского географического общества (в дальнейшем РГО) о движении народонаселения в ряде губерний и уездов, волостей и городов в первой половине XIX в., собранные приходскими священниками в 40—60-е годы XIX в.; 2) исследования о быте и нравах крестьян, произведенные штатными и внештатными сотрудниками РГО до и после реформы 1861 г.; 3) фольклорные материалы50; 4) исследования земских служащих, в особенности земских врачей, выполненные и опубликованные в пореформенное время; 5) данные государственной демографической статистики.

Демографическое поведение русского крестьянина XIX —начала XX в. непосредственно определялось главным образом его взглядами на брак, семью, детей. Взгляды же эти отражали нормы обычного права, этические нормы, своим происхождением' и существованием обязанные целому комплексу социально-экономических факторов, в ряду которых невозможность существования крестьянского хозяйства вне семейной формы, высокая смертность, необеспеченная общиной и государством ста рость были важнейшими. Нормы семейного права не давали крестьянам (здесь имеются в виду и мужчины и женщины) никаких альтернатив: они были категорическим императивом. Несоблюдение норм ставило земледельца вне сельского общества, он подвергался самосуду.

В отношении демографического поведения, как и социального поведения вообще, можно сказать, что отдельная крестьянская личность игнорировалась, растворялась, поглощалась, сливалась с сельской общиной — главной социальной группой русской деревни, ее законодателем и правителем. Сельская община являлась малой социальной группой, т. е. группой, которая основывалась на личных контактах, где все члены хорошо знают друг друга. Это давало ей исключительные права и возможности по регулированию поведения крестьян. При этом строжайший социальный контроль, цензура нравов, от которой практически невозможно укрыться4, оказывались лучшими регуляторами поведения, и ни в чем крестьяне не проявляли столько жестокости, как в отношении семейных нравов. Вымазанную дегтем и обсыпанную пухом и перьями женщину, которую, привязав к телеге, вел мужик по деревне в наказание за измену, можно было видеть в деревне еще в конце XIX в.51

Вообще для русского крестьянина все его отношения с односельчанами, включая брачные и семейные отношения, имели не столько интимный, сколько публичный характер. Свадьба, в которой участвовала почти вся община; общественное признание или, наоборот, поругание новобрачной в случае, если она не сохранила девственность; публичное разбирательство на сходе семейных конфликтов и наказание тут же на месте провинившихся розгами — служат тому подтверждением. Русская деревня в изучаемое время была еще очень патриархальна.

Такие принципы, как индивидуализм, свобода личности и ее право на интимную, независимую от общества ж^ізнь, — не проникли в деревню, а' тем паче в семейные отношения. Публичность всех межличностных отношений на селе имела следствием подчиненность личности строгим, четким, не дающим альтернатив нормам поведения. Демографическое поведение не представляло исключения.

Важная особенность норм крестьянского поведения, в особенности демографического, состояла еще и в том, что эти нормы уже в XIX в. имели немалый возраст, исчисляемый несколькими столетиями, и деревня жила по закону: «чем старее, тем лучше». «Как отцы и деды наши, так и мы. Отцы и деды наши не знали этого, да жили же.не хуже нашего», — говорила пословица. «По мнению крестьян, — писал один наблюдатель сельских нравов,— счастливым можно быть, только соблюдая все завещанные предками обычаи» *.

«Мрачное умственное состояние», «самое скудное младенческое образование»52 и связанная с ними глубокая религиозность лишали сельских обывателей способности к самостоятельному критическому мышлению. Критическую оценку опыта предков заменяло у них безусловное следование старине, традиции. Поэтому дети жили, думали, смотрели на мир, как их.прадеды53. Отсюда глубокая традиционность всего уклада деревенской жизни.

Еще одна особенность норм крестьянского поведения, в том числе демографического, заслуживает упоминания. Эти нормы для крестьянина имели мистический, религиозный характер. Они, по его мнению, были как бы получены его предками от бога, а предки завещали их ему, крестьянину, который должен их сохранить в чистоте и передать потомкам. Все, что было освящено божьим промыслом, имело в деревне исключительное значение.

Каково же содержание норм демографического поведения русского крестьянина прошлого века и в какой мере эти нормы находили воплощение в реальном поведении основной части населения России? Попытаемся дать ответы на эти вопросы.

Брак. С точки зрения русского земледельца XIX — начала XX в. брак — главное условие порядочности человека, его материального благосостояния и общественного веса. Вступление же в брак — моральный долг54. Эти взгляд» находили поддержку со стороны церкви.

До брака крестьянский парень, хотя ему за 20 лет, никем в деревне всерьез не воспринимался. Он — «малый». Уже в самом названии статуса неженатого парня скрыта ущемленность его прав и какая-то неполноценность. И действительно, «малый» находится в полном подчинении старших. Он не имеет голоса ни в семье («не думает семейную думу»), ни на крестьянском сходе — главном органе крестьянского самоуправления. Даже деревню ему не разрешают покинуть на короткий срок. Только после брака «малый» становится «мужиком» — полноправным членом семьи и мира — сельской общины, обладает комплексом прав и обязанностей полноценного члена крестьянского общества55. «Холостой, что бешеный. Холостой — полчеловека», — говорили крестьяне.

Неженатые мужчины презирались в деревне, их клеймили самыми позорными для крестьян именами, прозывали «вековушами», вслух бесцеремонно выражали свои догадки об их физическом уродстве ^ак причине холостого состояния. Крестьяне считали, что не женятся только физические и нравственные уроды: парни плохого рода, разорившихся семей или прослывшие «непутящими», «за- * бубенными головами», кои завертелись смолоду, забыв страх божий и наставления родителей.

Невеселая судьба ожидала незамужнюю женщину. Недаром говорилось: «без мужа жена — всегда сирота». По крестьянским понятиям женщина без мужа не имела самостоятельной ценности: «птица крыльями сильна, жена мужем красна». Пословица «жизнь без мужа — поганая лужа» точно отражала мироощущение крестьянки, по раковым для нее обстоятельствам оказавшейся без семьи, поэтому крестьянка девичеству всегда предпочитала самую худую партию.

Подобные взгляды крестьян на брак в нервую очередь обусловливались экономическими и правовыми условиями, в которых им приходилось добывать хлеб свой насущный. Прежде всего неженатый крестьянин, а тем более крестьянка не могли получить земельный надел — главный источник средств существования — и «сесть» в тягло, т. е. платить налоги, нести повинности. А без «тягла» они не могли иметь и никаких прав. Взрослый холостой мужчина оказывался поэтому в.неопределенном отношении к обществу.

Не менее важным было и то, что крестьянское хозяйство могло нормально функционировать лишь при наличии в нем и женских, и мужских*рук, так как оно покоилось на половозрастном разделении труда. По воззрени- ЯхМ крестьян «мужик» не должен делать женской работы, а «баба» — мужской. Вся работа по дому, бытовое обслуживание мужчины считалось делом женских рук. Полевая же работа лежала в основном на мужских плечах, хотя и здесь не обходилось без помощи женщины, например при уборке урожая. Только вместе крестьянин и крестьянка могли вести полноценное хозяйство, способное нормально функционировать и удовлетворять материальные потребности обоих.

Пожалуй, без преувеличения можно сказать, что хозяйственная и моральная необходимость заставляла крестьян жениться при первой же возможности, делала безбрачие почти невозможным в их глазах: «В нашем быту,— говорил тамбовский крестьянин, — без бабы никак невозможно; хозяйство порядком не заведешь, дом пойдет прахом, чего доброго и сам завертишься, да и какая то жизнь; сиди весь век бобылем; никто тебе4 приветного слова не скажет, никто не присмотрит на старости лет, а умрешь — и похоронить некому будет»Ему вторит вятская крестьянка: «Мужику должен быть и обед

приготовлен и рубашка припасена, поэтому тот только не женится, кому не на что жить»56.

Невозможность холостой жизни земледельца объясняет громадную роль материального расчета при женитьбе. Это дало основание многим наблюдателям крестьянской жизни считать брак хозяйственной сделкой и отрицать какое-либо значение взаимной склонности, эмоций и наличие других нематериальных соображений у жениха и невесты. В основе креЬтьянского брака лежала не столько привязанность, сколько экономический расчет; крестьянин женится не по страсти, а по необходимости считал, например, знаток крестьянского быта XVIII — первой половины XIX в. В. И. Семевский57.

Пословица «для щей люди женятся, для мяса замуж идут» грубо, но метко характеризует понимание земледельцами мотивов брака. По их понятиям не любовь, .а нужда служили оправданием брака, нужда же брак и облагораживала.

Следует заметить, что и «малый», и «девка», а особенно их родители, толкающие детей на ранний брак, — одни из желания получить работницу в дом, другие из-за страха, что в девках засидится, — не питали больших иллюзий по поводу той жизни, которая ждала молодую семью: «жениться не все веселиться; женился на век за- ложился». Стремление к вступлению в брак было характерно поэтому для подавляющего большинства крестьян, причем не только тех, которые еще не состояли в браке, но и для овдовевших.

Отрицательное отношение крестьян к холостой жизни обусловило высокую брачность в деревне. По имеющимся данным (правда, не очень надежным, так как данные об общей численности населения и его возрастной структуре до самого конца XIX в. не могли быть особенно достоверными) в 1801 —1860 гг. коэффициент брачности (в расчете на 1000 человек старше 15 лет) в среднем по Европейской России находился на уровне 16°/оо, варьируя в отдельные пятилетия от 13 до 19%В сельской местности брачность была еще выше, — вероятно, порядка 18—20%о58.

Однако со второй половины 60-х гг. XIX в. в деревне обнаружилась тенденция к снижению уровня брачности: коэффициент брачности (на 1000 жителей) в 1861— 1865 гг. равнялся 11%о, 1871—1875 гг. — 10%о, а к концу XIX в. понизился до 9%о59 (см. табл. 1). Тем не менее брачность оставалась очень высокой и в начале XX в.

В условиях российской деревни коэффициент брачности в 11%о, который можно принять средним для первой половины XIX в., означал, что более 70% женщин старше 16 лет и более 80% мужчин старше 18 лет или более 75% взрослого населения в каждый данный момент состояло в браке60. К концу XIX — началу XX в. вследствие снижения уровня брачности до 9%о доля состоящих в браке крестьян понизилась. По данным переписи населения 1897 г. доля женатых и замужних крестьян в Европейской России составляла 65,1%, но при этом несколько более низком, чем в середине века, показателе к возрасту 40—49 лет в сельском населении Европейской России оставалось всего около 3% мужчин и около 4% женщин, никогда не состоявших в браке61.

Возраст вступления в первый брак. «Для того лишь только детина достигает совершеннолетия, тот час его и женят», — писал один из исследователей демографиче,- ского быта русского крестьянина середины прошлого века62. За стремлением пораньше женить парня у родителей жениха скрывалось желание иметь дополнительные рабочие руки. Парень же -стремился иметь свою «хозяйку» и побыстрее стать полноправным «мужиком».

Что же толкало на ранний брак невесту и ее родителей? С бдной стороны, семья невесты была заинтересована подольше сохранить в семье рабочие руки. Недаром ведь и замуж отдавали преимущественно зимой, когда кончалась страда. Однако побеждали неэкономические соображения. Невеста боялась, что в девках засидится, что всех парней хороших разберут. А родители пуще_всего боялись греха: вдруг девка до брака согрешит и тогда позор ляжет и на нее, и на родителей, и на всю родню. В деревне «заблудящая» девица никогда не выйдет замуж и навек обесчестит доброе имя родителей. Но помимо всего прочего ранние браки почти повсеместно в России были исстари приняты, они были элементом обычного семейного праваг'потому совсем молодых нарней и девушек старались поскорее женить и выдать замуж.

Таблица I

ЕСТЕСТВЕННОЕ ДВИЖЕНИЕ ПРАВОСЛАВНОГО НАСЕЛЕНИЯ

ЕВРОПЕЙСКОЙ РОССИИ ЗА 1801—1913 ГГ. (на 1000 человек населения) Годы Число

родив

шихся Число

умерших Естест

венный

прирост Заключено браков Число рождений на каждый заключенный брак 1801—1810 43,7 27,1 16,6 10,0 4,4 1811—1820 40,0 26,5 13,5 8,4 4,8 - 1821—1830 42,7 27,5 15,2 10,3 4,2 1831—1840 45,6 33,6 12,0 9,1 5,1 1841—1850 49,7 39,4 10,3 10,4 4,8 1851—1860 52,4 39,4 13,0 10,7 4,9 1861—1870 50,2 36,9 - 13,3 10,4 4,9 1871—1880 50,4 36,4 14,0 9,5 5,3 1881—1890 50,4 35 ? 5 14,9 9,1 5,5 1891—1901 49,2 34,2 15,0 9,0 5,5 1901—1910 46,8 30,3 16,5 8,5 5,5 1910—1913 43,9 27,1 16,8 8,0 5,5 Источники: Покровский В. И. Влияние колебаний урожая и хлебных цен на естественное движение населения. — В кн.: Влияние урожаев и хлебных цен на некоторые стороны русского народного хозяйства. Т. 2. Спб., 1897, с. 182; Новосельский С. А. Обзор главнейших данных по демографической и санитарной статистике России. — В кн.: Календарь для врачей всех ведомств на 1916 г., ч. 2, с. 14—94; Рашин А. Г. Указ. соч., с. 38, 40, 154, 172; Военно- статистический сборник. Вып. IV. Россия. Спб., 1871, с. 51—67.

В дореформенное время, судя по многочисленным свидетельствам корреспондентов РГО, крестьяне, в особенности помещичьи, вступали в брак в еще более молодом возрасте63. Кроме указанных выше причин ранних бра ков у крестьян, общих для всего XIX в., здесь действовал такой важный фактор, как принуждение к ранним бракам со стороны помещика в крепостных деревнях и давление в этом же плане властей в удельной и государственной деревне. А причина была простая: полную ренту платили только женатые мужчины, севшие в тягло, неженатые совершеннолетние парни платили половинную ренту.

«Когда парень достигает узаконенных лет (18.— Б. М.), то его как можно скорее стараются женить»,— указывал, например, один рязанский помещик*. Поскольку помещик имел больше возможностей для принуждения, то и брачность у помещичьих крестьян нередко была наибольшей. Так, за 1841—1850 гг. в Лужском уезде Петербургской губернии коэффициент брачности (на 1000 человек населения старше 16 лет) составил у крестьян: помещичьих — 21%о, у .государственных — 19,6°/оо, у дворцовых — 18%о64.

Земские врачи считали, что браки между крестьянами, которым не исполнилось 20 лет, преждевременны, так как во многих случаях полное физическое и половое созревание у них еще не наступало. Так, около 8% новобранцев в 1874—1901 гг. получили отсрочку по невозму- жалости и слабосилию65. А ведь им было не менее 21 года! На позднее полное физическое и половое созревание крестьян неоднократно указывалось земскими врачами66. У 10—17% девушек к моменту вступления в брак еще не было даже менструаций67.

Тем не менее на протяжении всего рассматриваемого периода отмечается стремление женить детей как можно раньше: обычно девушек — в 16—18 лет, парней — в 18— 20 лет68. Даже в пореформенное время в сельскохозяйственных губерниях, таких, как Рязанская, Курская, Орловская и других, нередко случалось, что отдавали замуж девушек до установленных законом 16 лет —в 15, 14,-13 й даже 12 лет. Крестьяне этих губерний часто обращались к епархиальным властям за разрешением вступитЬчв брак девушкам в возрасте до 16 лет, выдвигая в качестве главного мотива обыкновенно такую при- чину: необходимо иметь в доме работницу или хозяйку69.

До введения всеобщей воинской .повинности в 1874 г. девушка старше 20 лет считалась уже засидевшейся невестой, а парень 23—25 лет, если ему не предстояла солдатчина,— старым холостяком. После того как все физически здоровые крестьянские парни стали три года служить в армии70 (призывной возраст 21 год), взгляды на возраст вступления в брак к началу XX в. несколько переменились. У парней появилась тенденция жениться после службы в армии — в 24—25 лет. Девушки же в 21—22 года уже не считались старыми девами71. Но все же и в начале XX в. браки у крестьян продолжали оставаться очень ранними72. Средний возраст жениха и невесты заметно варьировал по губерниям. Браки «молодели» с севера на юг и с запада на восток. Наиболее молодыми вступали в брак в губерниях, имевших сугубо сельскохозяйственную специализацию. В промысловых же селениях — самые поздние браки. Вот почему в пределах губернии, уезда и даже волости тоже нередко наблюдались возрастные различия.

Говоря о возрасте вступления в первый брак, интересно отметить, что в деревнё XIX в. девушка считала большим бесчестьем для себя выйти замуж за «старика» — мужчину старше ее более чем на 2—3 года.

Развод, вдовство, повторные браки. Строгий взгляд крестьян на неверность супругов, их убежденность в ТОМ; что брачные узы неразрывны, предполагал прочность крестьянских семей. Развод рассматривался крестьянами и православной церковью как тягчайший грех, ибо супруги даны друг другу «по гроб». Только в совершенно исключительных случаях (уход одного из супругов из семьи и бегство из деревни, осуждение мужа или жены на каторгу в Сибирь, в пореформенное время также истязание жены мужем) крестьяне решались на развод, а церковь его санкционировала.

Хотя высшие церковные власти обыкновенно препятствовали разводу, но случалось, что приходские священники (это бывало крайне редко) своею властью расторгали браки73. Крестьяне безоговорочно верили, что брак — свят и расторгнут быть не может. Поэтому разводьев деревнях вплоть до 1914 г. были большой редкостью. В 1913 г. на 98,5 млн. православных (всех возрастов) был, расторгнут всего 3791 брак, причем львиная доля разводов падала на города 74.

Прекращение брака из-за смерти одного из супругов было, конечно, гораздо более частым. Вдовство, по представлениям крестьян, — божье наказание, огромное несчастье. «Лучше семью (семь раз. — Б. М.) гореть, чем однова овдоветь. В девках приторно, замужем натужно,, а во вдовьей чреде, что по горло в воде». «Вдовье дело горькое. Нет причитанья супротив вдовьего». И вдовец* и вдова — «круглые сироты», которые нуждаются в сочувствии и помощи: «На вдовий двор хоть щепку брось* и за то бог помилует».

Второй брак вдовых не осуждался: «Возьми, вдовец* себе жену, а деткам мачеху! Не опасайся вдову за себя взять: будешь спокойно спать». Однако крестьяне относились к нему с некоторым подозрением из-за суеверного страха, что и он окажется недолговечным и несчастливым: один раз бог покарал, покарает и второй. Третий же брак в крестьянской среде безусловно порицался: крестьянское мировоззрение не могло примириться с тем* что вдова или вдовец наперекор божьей воле оставить их одинокими, сирыми стремятся изменить свою судьбу. Поэтому крестьяне говорили: «Первая жена от бога, вторая от человека, третья — от черта».

Нужда заставляла перебороть страх вступать вторично или даже в третий раз в "брак, причем очень значи тельная часть вдовцов, и особенно вдов, вступала в брак с тоже овдовевшими. Но конечно, не всем вдовым удавалось снова жениться или выйти замуж, причем с возрастом шансы на повторный брак резко ослабевали75.

Рождаемость. Русская дореволюционная деревня практически не знала сознательного ограничения числа рождений в браке. Крестьянки не делали абортов, а подавляющее большинство из них даже не знало о возможности искусственного прерывания беременности. Об аборте слышали только те, кто жил в городе, а таких в деревне было чрезвычайно мало76. Что же касается противозачаточных средств, то о них крестьяне ничего не знали. «Крестьяне смотрят на зачатия и рождения по аналогии с животными и растениями, а последние для того и существуют, чтобы плодоносить», — писал о крестьянах 50—70-х гг.

Очень характерно это «бог велел». И не ради красного словца сказано. Многодетность освящалась православной церковью, прерывание беременности и вообще уклонение от рождения детей считалось и церковью, и крестьянами тягчайшим грехом. «У кого детей нет — во грехе живет». Дети — моральное оправдание «плотских радостей», без них и сам брак — грех. Эта догма так глубоко внедрилась в психологию русского крестьянина, что стала нормой поведения, а нормы обычного права крестьянин свято выполнял.

Сколько же детей могла родить за свою жизнь крестьянская женщина в этих условиях? У русской крестьянки в 80—90-е гг. XIX в. половая зрелость (первая менструация) наступала в 15, 16 лет (модальный возраст 16—17 лет), колеблясь в пределах от 17,07 лет в Архан гельской до 15,25 лет в Нижегородской губернии79. Средний возраст наступления менопаузы у крестьянских женщин в эти же годы равнялся 45 годам, колеблясь в разных'губерниях от 42 до 47 лет80. Но земские врачи отмечали, что физиологическая стерильность наступала фактически к 40 годам — за 4—7 лет до наступления менопаузы 81 — к этому^возрасту детородная деятельность крестьянской женщины, как правило, вынужденно заканчивалась — тяжелые условия жизни и громадные физические нагрузки преждевременно лишали женщину способности к деторождению.

Если принять, что большинство женщин выходило замуж в возрасте 18—20 лет (в дореформенное время, возможно, несколько ранее), то можно считать, что крестьянка, не овдовевшая до конца детородного периода,, могла рожать детей в среднем на протяжении 20—22 лет.

По данным земских врачей, первого ребенка крестьянка рожала спустя 2—2,5 года после замужества. Принимая во внимание крестьянский обычай кормить ребенка грудью «два великих поста», можно думать, что интервал лы между последовательными рождениями должны были: быть примерно такими же или даже большими (учитывая уменьшение с возрастом вероятности зачатия). Это значит, .что при относительно благоприятных условиях замужняя крестьянка могла родить за свою жизнь примерно 8— 10 детей.

Правда, следует иметь в виду очень высокую младенческую смертность, которая часто прерывала лактацию и связанную с ней временную стерильность женщины, что вело к сокращению интервалов между рождениями. На с другой стороны, надо учитывать возможность —весьма реальную в условиях русской дореволюционной деревни—самопроизвольных выкидышей и мертворождений* удлинявших эти интервалы. Поэтому трудно предположить, что среднее число детей, рождавшихся живыми у замужней женщины, даже с учетом младенческой смертности, могло быть намного больше 8—10.

Имеющиеся немногочисленные фактические данные в целом подтверждают приведенные выше соображения. Например, костромская крестьянка, жившая в браке до конца деторождения, в 70—80-е гг. прошлого века рожала за свою жизнь в среднем 9,2 ребенка82, вологодская крестьянка в 1871—1915 гг. рожала в среднем 10,2 раза, в 1921—1925 гг. — 10,3 раза83. Если бы начало брачной жизни в точности совпадало с началом половой зрелости, то число рождаемых детей могло бы увеличиться, впрочем, не очень значительно, едва ли оно 'превысило бы 10—11 детей в среднем на одну женщину. Эту величину— 10—11 детей — можно считать примерной оценкой физиологической плодовитости русской крестьянской женщины в рассматриваемый период.

Однако далеко не всем женщинам удавалось неразлучно прожить с мужем до конца детородного периода. Ранние овдовения, нередкие разлуки на более или менее долгое время (например, в связи с отходничеством) существенно сокращали время, прожитое в фактическом браке, что, естественно, вело к установлению уровня рождаемости заметно ниже уровня плодовитости. В этом же направлении могли действовать и некоторые другие факторы (например, мужское бесплодие).

Отдельные локальные исследования, квалифицированно проводившиеся земскими врачами во второй половине XIX в., дают некоторые данные о том, сколько детей рожали в среднем крестьянские женщины (все, а не только прожившие в браке до конца деторождения). Так, по данным локальных обследований вологодские крестьянки рожали в среднем 6,3 раза, рязанские имели по 7,7 детей, костромские и ярославские — 8, воронежские — 8,9 и т. д.84.

7—9 детей, рожденных одной женщиной, — это'меньше, чем позволяла ее физиологическая плодовитость, но это тоже очень много. Что же побуждало крестьянскую семью к столь высокой рождаемости? В условиях крестьянской жизни было немало оснований для того, чтобы семья испытывала нужду в детях. Дети, по крестьянскому разумению, не радость или, во всяком случае, не столько радость жизни, сколько необходимость. Отсутствие детей воспринималось родителями как большое горе. И горе их понять можно. Без взрослых сыновей крестьянское хозяйство никогда не станет зажиточным: недостаток земли и рабочих рук фатально обрекал его в лучшем случае на «серединку».

Отмена крепостного права в этом отношении ничего не изменила. И в пореформенное время «семьянистое» хозяйство с большой вероятностью могло рассчитывать на благосостояние, по крестьянским меркам, конечно, на устойчивость и основательность. Крестьянские ребятишки рано, с 7—8 лет, начинали помогать-родителям, а «работные дети — отцу хлебы». В 1{> лет юноша уже был полноценным 'работником, могущим делать всю крестьянскую работу.

Горе бездетных крестьян еще так велико и потому, что бездетных родителей в глубокой старости очень часто ожидали нужда, нищенство, дно деревенской жизни. По этическим и правовым нормам, которые действовали в общине, сын должен содержать престарелых, немощных родителей, а дочь ухаживать за ними и оказывать моральную поддержку. Так в действительности и было. В крепостную эпоху подобный взгляд на обязанности детей поддерживался обычным правом и помещиком.

Крестьянский сход, а в крайнем случае и помещик принуждали нерадивых сыновей содержать престарелых родителей. В пореформенное время на страже интересов родителей стало и официальное право. В волостных судах, где разбирались жалобы родителей на детей (судьями там были, как правило, крестьяне), виновные сыновья наказывались штрафом, арестом на несколько дней и в конце концов принуждались к выполнению CBohx обязанностей перед родителями *.

«В крестьянском мировоззрении отсутствует пункт об ответственности родителей перед детьми, но зато ответственность детей перед родителями существует в преувеличенном виде, — указывал этнограф из крестьян

Р. Я. Внуков. Пятая заповедь («Чти отца своего и матерь». — Б. М.) особенно любимая. «Непочетники» (дети не почитающие родителей. — Б. М.) — самая обидная кличка для детей» *.

Необеспеченная старость крестьян вынуждала их иметь детей. Они были для крестьян как бы страховым полисом, счетом в банке на тяжелый день: «Корми сына до поры: придет пора — сын тебя покормит». В случае отсутствия детей крестьяне прибегали к усыновлениям, а в случае, если все дети — дочери, принимали в семью зятьев. Усыновление проходило по приговору сельского общества и — до введения всеобщей воинской повинности — освобождало семью от рекрутчины. «Приемыши» обычно рассматривались как родные дети, не подвергались никакой дискриминации. Крестьяне говорили: «Не тот отец, мать, кто родил, а тот, кто вспоил, вскормил, да добру научил».

И все же было бы неверно утверждать, что отношение крестьян к многодетности формировалось только под влиянием указанных выше позитивных факторов. Для негативного отношения к ней тоже было немало оснований.

Высокая рождаемость давалась крестьянке нелегко. В продолжении 20, а то и более лет она, как «родильная машина», непрерывно производила детей, не имея времени на дородовой и. послеродовой отдых. Громадная физиологическая нагрузка по рождению и кормлению детей и одновременно ^громадное физическое напряжение, связанное с выполнением домашних и сельскохозяйственных работ, вели к тому, что «больная, худая, изможденная, преждевременно увядшая и состарившаяся фигура деревенской женщины, с тупым, забитым и скорбным лицом повторяется... постоянно, принимая какую-то' роковую типичность и необходимость»85.

Если бы высокая рождаемость у крестьян была четко связана с осознанным стремлением иметь как можно больше детей, то естественной ьбыла бы и большая забота родителей об уже родившихся детях. Но чем больше имела детей семья, тем меньше она могла уделять внимания отдельному ребенку. Родители очень заботились о сохранении 2—3 детей, к судьбе других относились хладнокровнее. А в отдельных случаях матери многодетных семей, измученные непосильной нагрузкой, благодарили бога за то, что он «прибрал» их ребенка86.

Вообще забота о малых детях не была в обычае крестьянской семьи. Как писал, повествуя о крестьянском детстве в середине прошлого века Д. В. Григорович, «самый нежный отец, самая заботливая мать с невыразимою беспечностью предоставляют свое детище на волю судьбы, нисколько не думая даже о физическом развитии ребенка, которое считается у них главным и в то же время единственным, ибо ни о каком другом и мысль не заходит им в голову. Не успеет ребенок освободиться от пелен, как уже поручают его сестре, девчонке лет четырех или пяти...»87.

Неоднозначными могли быть и экономические соображения, связанные с многодетностью. Конечно, когда дети вырастали, они способствовали укреплению хозяйства, обеспечивали старость родителей. Но в условиях очень высокой смертности многие из рожденных детей, а то и все могли и не дожить до совершеннолетия, и тогда все затраченные на них труды пропадали даром. Если же дети выживали, крестьянской семье приходилось пережить трудный период прежде, чем она могла достичь относительного благополучия. Как ни рано крестьянские дети начинали помогать взрослым, это время наступало не сразу.

Кроме того, в условиях русской деревни парни до совершеннолетия, а девушки до замужества оставались на иждивении родителей еще и в том смысле, что на них не выделялась земля. И чем больше имелось несовершеннолетних детей, тем тяжелее было материальное положение семьи. Время до того, как первые дети станут взрослыми, было очень тяжелым в жизни семьи, в этот период она могла и обеднеть.'"Если на семью со многими малолетними детьми обрушивалось несчастье, скажем смерть главы семьи, что было не такой уж редкостью, ее экономическое положение оказывалось отчаянным.

Все это говорит о том, что у крестьянской семьи — пусть лишь в некоторых случаях — могли быть определенные «резоны» для того, чтобы хоть немного ограни-

ч

чить число рождений, ослабить страшную нагрузку, ложившуюся на плечи женщины, облегчить развитие едва становящегося на ноги хозяйства и т. п. Между тем ничто не указывает даже на самую малую распространенность внутрисемейного регулирования деторождения в традиционной русской деревне. Почему? Видимо, это объясняется поглощением индивидуума сельской общиной, категорической необходимостью выполнять общепринятые нормы поведения, требования религии.

Рассуждая «рационально», с точки зрения современного человека, крестьянин мог бы в одних случаях посчитать целесообразным иметь больше детей, в других — меньше. Но русский крестьянин прошлого века был человеком другой эпохи, у него была иная психология, соответствовавшая историческим условиям своего времени. Объективно высокая рождаемость в русской деревне диктовалась социально-экономическими условиями. В этом смысле она была закономерной и рациональной. Но поскольку крестьянство не сознавало закономерность и социально-экономическую необходимость высокой рождаемости, не стремилось сознательно на нее воздействовать (в сторону понижения или повышения), то, имея в виду и субъективную сторону, рождаемость в среде крестьянства следует назвать стихийной. Крестьянин не был — как это ни покажется парадоксальным — субъектом демографических процессов и явлений, имевших место в российской деревне XIX в. Он являлся всего лишь пассивным исполнителем «воли» социально-экономических законов, вследствие чего воспроизводство крестьянства было стихийным процессом.

Несколько слов следует сказать об отношении ко внебрачной рождаемости. Внебрачные дети, родившиеся у вдовы или девицы и не узаконенные через последующий брак, считались незаконнорожденными. Рождение вне брака сурово осуждалось. Женщине, родившей ребенка вне брака, грозили позор, презрение односельчан, а без помощи родителей и нищета. Нередко она была вынуждена покидать деревню, бежать в город и попадала в публичный дом.

Незавидна была и доля незаконнорожденных детей, особенно девочек. Без семьи, без родственников, без помощи и поддержки — родные «согрешившей» матери, как правило, отворачивались и от нее и от ее ребенка, а отец по закону не обязан был содержать внебрачных де тей — внебрачные дети жили париями в деревне. Ихпре^- зирали, высмеивали, награждали унизительными кличками, вроде: «подкрапивник», «самосейка», «с-под кур петухов сын» и т. п.88 Внебрачные дети не получали никакой материальной помощи от государства и общины. Однако при достижении совершеннолетия мужчины в крепостное время, как правило, а в пореформенное время — при на- личии-земли — получали надел.

Не удивительно, что при подобном отношении ко внебрачной рождаемости она была невелика в русской деревне, «незаконные» рождения составляли здесь около^ 2% всех рождений. Правда, многие исследователи считают, что действительное число внебрачных детей у крестьян было больше, чем официально зарегистрированное,, так как незамужние крестьянки стремились при возможности рожать детей в городе, где и регистрировался новорожденный. Однако большого влияния на показатель внебрачной рождаемости это обстоятельство оказать не могло. В целом по Европейской России доля внебрачных рождений была выше, чем только у сельского населения,, но не намного: она не превышала 2,5—3%.

Если попытаться суммировать взгляды русских крестьян, относящиеся к демографическому поведению, то в самом общем виде можно сказать следующее. Брак и дети — святое дело. Православный человек обязан иметь семью и детей, и чем раньше, тем лучше. Холостое состояние — безнравственно. Дети — божья благодать, противодействовать каким бы то ни было способом зачатию и рождению — грех. Детей рождается и умирает столько, сколько богу угодно. Развод — невозможен, но в случае смерти мужа или жены, если трудно содержать семью и вести хозяйство, второй брак — желателен и полезен. В совокупности эти взгляды и образовывали социальнопсихологическую модель демографического поведения,, т. е. поведения, желательного,/Идеального с точки зрения крестьянства.

Имеющиеся сведения позволяют думать, что соответствующий этой модели тип поведения, сложившийся у русского крестьянства задолго до XIX в., не претерпел принципиальных изменений и в продолжении исследуемого периода. Незначительные перемены затронули лишь некоторые губернии с развитым отходничеством, которые лежали вблизи столиц и крупных городов и были связаны с последними тесными экономическими, торговыми и культурными отношениями.

Отходничество, служащее хорошим показателем влияния городской культуры на деревню, хотя и развивалось успешно после 1861 г., все же не достигло к началу XX в. таких размеров, чтобы могло поколебать всюду деревенские устои. В 1891 —1900 гг. в целом по Европейской России паспорта (разрешения на отход) в переводе на годовые брали не более 5,3% крестьян89. По единодушному мнению современников, новые веяния в семейно-брачных отношениях только-только начали проникать в деревню в конце XIX в. и даже к началу 20-х гг. XX в. не успели сколько-нибудь существенно изменить традиционную модель демографического поведения.

Соответствовала ли модель демографического поведения русского крестьянина социально-экономическим условиям, в которых ему приходилось жить в XIX — начале XX в.? Представляется, что соответствие это существовало лишь в дореформенное время. До 1861 г. растущее сельское население в подавляющем числе губерний без труда находило себе применение в деревне. Но уже первое поколение, родившееся после отмены крепостного права, стало испытывать малоземелье. С 80-х гг. XIX в. в центральных российских губерниях возникло аграрное перенаселение. Это было относительное перенаселение, коренные аграрные преобразования в состоянии были устранить или даже не допустить его. Однако в условиях пореформенной России с низкой производительностью и интенсивностью крестьянского труда, крепостническими пережитками, помещичьим землевладением, недостаточно быстрым ростом городов и промышленности растущее сельское население не находило себе производительного применения, а его быстрый рост стал фактором, усугубляющим бедственное положение крестьянства.

К тому же с 70-х гг. вследствие улучшения медицинского обслуживания населения наметилась тенденция к снижению смертности, которое не компенсировалось некоторым снижением брачности. В результате естественный прирост населения увеличился. В условиях снижа ющейся смертности традиционная высокая рождаемость,, вполне оправданная в прежние времена, становилась анахронизмом. Однако усвоение крестьянами новой модели демографического поведения тормозилось невежеством,, неграмотностью, забитостью крестьянства, существованием реакционного политического режима. Так, демографические процессы в деревне еще более обостряли аграрный вопрос.

Русское православное крестьянство составляло* часть — хотя и большую — населения России. Той жег или иной модели демографического-поведения придерживались другие социальные и национальные группы населения? Статистические материалы свидетельствуют о том, что до 60-х гг. XIX в. и в городах господствовала неограничиваемая рождаемость, так как коэффициент рождаемости превышал 45%о; высокая смертность, превышавшая сельскую; высокая брачность была лишь немногим меньше, чем в деревне. Возраст вступления в брак, в городе был выше, но в основном у мужчин, а горожанки выходили замуж почти столь же молодыми, как и крестьянки. Редки были разводы и господствовали строгие семейные нравы*.

Мы не находим существенных различий в рождаемости, брачности и смертности и между отдельными сословиями, а также различий в демографических показателях между многими районами Европейской России. Статистические данные показывают, что сельское население Белоруссии, Украины и нерусские народности Поволжья90 по уровню рождаемости, смертности, брачности да 60-х гг. XIX в. не отличалось сколько-нибудь существенно от русских крестьян 91. Русское, украинское, белорусское население, а также национальные меньшинства мусульманского вероисповедания в начале XX в. придерживались традиционной модели поведения.

Начиная с 60—70-х гг. XIX в. статистика фиксирует возрастающие различия демографических показателей между городским и сельским населением, разными социальными группами и народами Европейской России. Это говорит о том, что в этот период у городского населения, а также у сельского населения на западной границе России: у латышей, литовцев, эстонцев и поляков — стала постепенно зарождаться новая модель демографического поведения, для которой характерны сравнительно поздний брак, значительная доля холостых и незамужних, распространенность разводов, внутрисемейное регулирование деторождения и сравнительно высокая внебрачная рождаемость. Русское сельское население в основном стало переходить к этой модели только в советское время, уже в совершенно иных политических и социально-экономических условиях.

1891; Заблоцкий-Десято в ский А. П. Движение народонаселения России с 1838 по 1847 гг. — В кн.: Сборник статистических сведений

о России. Изд. Импер. РГО, кн. I. Спб., 1851, с. 59—88; Кайпша Е. И. Движение народонаселения в России с 1848 до 1852 гг. Там же, кн. 3. Спб., 1858, с. 429—464; Корасаков С. Законы народонаселения в России. — В кн.: Материалы для статистики Российской империи. Изд. статистич. отд. Минист. внутр. дел. Ч. II. Спб., 1841, с. 219—307; «Военно-статистический сборник», вып. IV, с. 51—67 и др.