Глава 9 Русы на латынских дорогах: историческая реальность третьего слоя былинной географии
Чем же объясняется столь тесная взаимосвязь русского эпоса с преданиями германских и славянских народов Средней Европы? Банальное «заимствование» не объясняло уже того уровня, который раскрыл в своих последних работах Веселовский, — совпадения генеалогий героев.
Но совпадение еще и географии тем более не может быть объяснено этим методом. Между тем в былинах масса черт, указывающих на Среднюю Европу как на прародину эпоса. Вспомним, как часто нам встречались кельты. Именно у кельтов мы находим аналог культу голов и камней, воплощенному в «бел- горюч камушке» и вещей голове былины о Василии Буслаеве, именно у них мы встречаем вообще богатейшую традицию охоты за головами и изготовления из последних кубков (скордиски). Кельтские параллели имеет ритуальное самоубийство в былинах и погребение в дубовой гробнице, описанное в былине «Михайло Потык». И особенно силен кельтский оттенок в теме священного правителя — описание палаты Владимира, и восходящее к нему описа ние палаты «царя русов» Ибн Фадланом почти полностью повторяет ирландские описания пиршественных покоев королей. Кельтские аналогии образу Апраксеи — самые богатые. В этом плане привлекает внимание одно обстоятельство, которому не уделила достойного внимания даже обнаружившая его С.И. Дмитриева. На Средней Мезени, то есть в древнейшем, согласно ее же исследованиям, из очагов былинной традиции, бытовал обычай зажигать костры на холмах у деревень в ночь на первое мая. Целый ряд русских этнографов XIX столетия единодушно утверждали, что отмечание первого дня последнего весеннего месяца — обычай, совершенно незнакомый русской деревне, сугубо городской и заимствованный с Запада. Тем удивительнее обнаружить его в глуши Русского Севера, в одной из твердынь «старой веры» с ее общеизвестным отношением к западным «новинам» антихриста Петра вкупе с его ближайшими предшественниками и последователями. Более того, отмечание этого дня горожанами XVIII—XIX вв. и жителями Средней Мезени резко отличались друг от друга.
Зато последнее очень напоминало древнейший европейский обычай «майских костров» — кельтского Бель- тайна, германского Вальпурнахт — типологического подобия восточнославянской Купалы. Во всяком случае, описания западными авторами этих празднеств очень близко к нашим описаниям Купалы: те же прыжки через огонь, то же украшение ритуального дерева, та же ритуальная свобода общения полов, наконец, то же представление об этом дне как о дне могущества всяческой неведомой силы. Любопытно, кстати, что как раз Иван Купала в Поморье отмечался очень слабо или не отмечался вообще. Восточная граница «майских костров» Европы, если не считать мезенского очага, это Силезия и Галиция, где этот праздник назывался Турицами. Любопытно, что некоторые западные исследователи считают обычай «майских костров» определяющим признаком первоначального кельтского населения в местах бытования обряда. Поскольку невозможно предположить, что древнейшие русские поселенцы застали на берегах Мезени кельтов, следует, очевидно, полагать, что они пришли в эти места из краев, где кельтский субстрат присутствовал, то есть опять-таки из Средней Европы. Итак, среднеевропейские черты в социокультурной архаике былин вкупе с географией былин и рядом параллелей между ними и эпосом Средней Европы и, наконец, этнографическими особенностями населения древнейших очагов былинной традиции заставляют предположить, что какая-то группа населения пришла в Восточную Европу из Средней, принеся с собой свой эпос. Что это была за группа населения, также гадать не приходится. Выше уже говорилось, что киевский цикл былин по этнографическим данным и самоопределению героев можно считать племенным эпосом русов. Именно русы упомянуты в «Тидрек саге» и поэмах об Ортните. Однако существуют ли данные, позволяющие связать исторических русов с той территорией, где локализует их эпическая география «Тидрек саги» и третий слой географии русских былин?