ХРИЗИПП

ХРИЗИПП — философ-стоик, происходил из Соло- са, города в Киликии... В течение некоторого времени он примыкал к академикам и рассуждал в их стиле, выдвигая доводы за и против одной и той же мысли 41...

З*

67 Плутарх обвиняет Хризиппа в том, что он сделал бога творцом греха. Лине 39 предпринял не очень удачную попытку оправдать Хризиппа (Н). Я не удивляюсь, видя, что единственное определение, какое Хризипи дает богу, явно свидетельствует о том, что он вовсе не отличает бога от Вселенной. Так что, рассуждая последовательно, он должен был сделать бога и творцом морального зла, и творцом зла физического... Я не обнаружил, чтобы кто-либо нападал на его нравы и осуждал их. Это заставляет меня считать, что его образ жизни был безупречен. Сообщают, что вместе с ним проживала лишь очень старая служанка. Это доказательство его целомудрия и воздержаипя. Он очень часто цитировал пять стихов Еврипида 43, содержащих осуждение изысканной пищи н напоминающих, что природа вполне достаточно обеспечила наши нужды, дав нам хлеб и воду... Это может убедить в том, что он был очень воздержан... Весьма мало вопросов, по которым Хризипп не писал бы книг... Не забыл он также весьма знаменитый спор о том, что возможно и что невозможно (S). Эта проб- лема затрагивала его как философа, признающего, что существует судьба. В своем трактате о провидении он высказывает мысль, которую можно рассматривать как достаточно хороший первый набросок одного из прекраснейших принципов, выдвинутых и разъясненных одним великим философом XVII в. (Т)...

(G) Его можно упрекнуть, что свои поступки он не привел в соответствие со своими советами... Раскроем, в чем состояла ошибочность максим Хризин- па. Он хотел, чтобы те, кто учит истине, лишь очень сдержанно излагали доводы противоположной стороны, подражая адвокатам. Таков дух, присущий всем догматикам. Лишь одни академики с равной силой выдвигали доводы обеих сторон. Но я считаю этот метод догматиков плохим и весьма мало отличающимся от вводящего в обман искусства софистов-риторнков, которое сделало их столь ненавистными, искусства, состоявшего в изображении худшего как лучшего. Ведь одна из главных уловок состояла в сокрытии всего, что говорило в пользу оспариваемого ими дела, и в сокрытии всех слабых мест защищаемого ими дела, причем они не забывали, однако, формально рассмотреть некоторые возражения из числа тех, какие легче всего опровергнуть. Вот в сущности тот метод, какого, по мнению Хризиппа, должны придерживаться философы...

Заметьте, что в древности было два рода философов. Одни напоминали адвокатов, другие — тех, кто излагает суть тяжбы — следователей. Первые, отстаивая свое мнение, насколько могут, скрывают слабые стороны своей позиции и сильные стороны позиции противников. Вторые, а именно скептики или академики, представляют правдиво и без какого бы то ни было пристрастия сильные и слабые стороны обоих противников. Это различие весьма редко можно было наблюдать среди христиан, в школах философии и еще реже — в школах богословия. Религия не терпит духа академиков, она требует, чтобы отрицали или утверждали. В религии нет судей, которые в то же время не были бы одной из тяжущихся сторон. В ней имеется бесчисленное множество авторов, защшцаю- щих свое дело, руководствуясь максимой Хризиппа, я хочу сказать, авторов, придерживающихся просто роли адвоката. Но в религии почти нет тех, кто излагает суть тяжбы, ибо, если кто-ннбудь представляет добросовестно, без извращений все, что свидетельствует в пользу противоположной стороны, он вызывает подозрение и ненависть и подвергается риску, что с ним будут обращаться как с подлым нарушителем долга 44. Причиной того, что люди поступают как адвокаты, не всегда являются осторожность, политика, интересы партии. Рвение, вызванное добрыми намерениями, также приводит к такому поведению. Сошлюсь в подтверждение этого на то, что мне однажды сказал ученый богослов, совершенно честный человек. Я ему доказывал, что автор, который не ставит себе задачу отстоять те или иные догмы, и подходит к делу лишь как историк, может и должен представить совершенно правдиво все, что могли сказать в свою пользу самые ложные секты, как защищаясь, так и нападая на ортодоксов. Он это отрицал. Я предполагаю, возразил я, что вы, профессор богословия, всесторонне изучаете тайну троицы, чтобы подготовить материал для ваших лекций. Вы глубоко исследуете то, что говорили об этом ортодоксы, то, что им возражали еретики, и находите посредством размышления, применив силу вашего ума, гораздо более сильные возражения ортодоксам, чем те, до которых додумались сектанты. Словом, вы открываете новые затруднения, справиться с которыми более трудно, чем ответить на все те возражения, какие до сих пор выдвигались. Я предполагаю, что справиться с этими затруднениями, открытыми вами, вы предлагаете своим слушателям. Я очень остерегся бы поступать так, ответил мне богослов. Это означало бы вырыть на их пути пропасть,— ни добрые намерения, ни рвение в защите истины мне так поступить не разрешают. Таков был его ответ. Таким образом, вполне могло бы статься, что некоторые авторы похвалялись бы в предисловии, что они ниспровергли асе оплоты ереси, и тем не менее помнили бы, что из добрых намерений они не стали обсуждать самые коварные доводы еретиков. Такое мнение вполне основательно, особенно в отношении римских спорщиков после жалоб, поданных ими на Беллармина 4l, чья добросовестность при изложении доводов еретиков была ими признана предосудительной.

Здесь я должен исследовать вопрос, рассмотреть который я обещал в статье об этом кардинале, [а именно] является ли последовательным такое рассуждение, является ли единообразным и цельным такое поведение: сжигать писания еретика и разрешать чтение авторов, которые его опровергают? Нет, ответите вы, ибо причина, по которой запрещено читать и продавать еретические книги, заключается в том, что опасаются дурного влияния на читателей. В Италии боятся, чтобы те, кто увидит, как протестантский писатель доказывает свои положения и нападает па католическое учение, не преисполнились сомнении и не дали даже себя полностью убедить доводами этого писателя. Следует ли опасаться той же беды и в том случае, когда итальянцы читают иисания Беллармина? Разве они не увидят там доказательства и возражения еретиков? И, предполагая, что изложение Беллармина отличается добросовестностью, не найдут ли читатели упомянутые доказательства и возражения еретиков в изложении Беллармина столь же сильными, как и в книгах самых ловких протестантов? Да, скажут мне, но у Беллармина эти еретические доказательства и возражения читатель прочтет вместе с их опровержением, в то время как, читая лишь книгу еретика, они подверглись бы действию яда, не имея в то же время падежного противоядия. Этот ответ неудовлетворителен, так как он предполагает у читателей совершенно исключительное неблагоразумие и умственную лень. Он предполагает, что читатели скорее согласятся пожертвовать своим спасением, чем, прочитав одну книгу, прочесть и другую, и, зная, что они могут найти книгу Беллармина в лавке, где они купили труды кальвиниста, решат вопрос в пользу кальвиниста, даже не познакомившись с доводами упомянутого кардинала, хотя они могут одновременно положить на стол книгу, содержащую яд, и книгу, содержащую противоядие. Вы согласитесь со мной, что различие между доводами еретика, прочитанными одновременно с доводами ортодокса, и доводами, прочитанньши раздельно: доводами еретика, прочитанными в одном томе, и доводахми ортодокса — в другом,— не есть справедливое основание надеяться или бояться. Необходимо, следовательно, признать, что эта надежда и этот страх имеют иной источник. Необходимо признать, что если читатели сравнивают цитаты, приводимые ортодоксом из книг еретика с ответом ортодокса, то этот ответ оказывается достаточным противоядием, а если читатели сравнивают книгу еретика в целом и книгу ортодокса в целом, то ответ ортодокса не оказывается достаточным противоядием. Таким образом, с необходимостью предполагается, что независимо от отпета доводы еретика слабее в работе ортодокса, чем в работе самого еретика. Следовательно, предполагается, что автор ответа был осторожен и постарался изложить эти доводы, предварительно так извратив, исказив и перевернув их, чтобы они не смогли поразить читателей, которые увидят лишь такое изображение этих доводов и сравнят его с опровержением. Отсюда видно, что инквизиторы, запрещающие [еретическую] книгу и разрешающие чтение тех книг, которые ее опровергают, вовсе ие противоречат себе. Их поведение не противоречиво. Они уверены, что такой запрет будет полезен, а такое разрешение не сможет причинить никакого зла. Но как бы там ни было, сделаем заключение, что та же политика, то же благоразумие, те же добрые намерения, то же рвение (пользуйтесь какими угодно выражениями), которые приведут к сожжению определенных произведений или к запрету их чтения и продажи, с необходимостью должны приводить к тому, что в книги, опровергающие запрещенного автора, не включают все доводы этого автора. Ведь если полностью отвлечься от максимы Хризиппа и исключительно правдиво изложить, не умаляя их силы, доводы [запрещенного автора], то уничтожение его скверных книг ничего не даст, по крайней мере если одновременно с запретом его писаний не будет наложен запрет и на писания, его опровергающие. Это настолько очевидно, что весьма вероятно, что все авторы, которые исполнены рвения, направленного на то, чтобы сохранить дисциплину, приноровятся к духу трибуналов, осуждающих определенные писания.

Заметьте, я намерен лишь утверждать, что трибуналы, запрещающие книги, свободны от непоследовательности 46.

(Н) Плутарх обвиняет Хризиппа в том, что он сделал бога творцом греха. JIunc предпринял не очень удачную попытку оправдать Хризиппа. Ясно, что, по Хрнзипну, бог — душа мира, а мир — всеобъемлющее распространение этой души; что Юпитер — вечный закон, фатальная необходимость, непоколебимая неизбежность будущих событий. Из этого взгляда с неизбежностью следует, что душа человека есть частица бога и все его действия не имеют иной причины, кроме бога. Оставим, однако, этому философу свободу вдаваться в совершенно ни па чем ие основанные тонкости: после своих выкрутасов и обходных маневров он в конце концов свалится в пропасть. Он предполагает, что душа человека спасается от всеобщей фатальной необходимости, ои исключает эту душу из условий, которым подчинены все прочие вещи; он ее делает свободной... Ои не отрицает, что всякая вещь производится только предшествующей причиной, но допускает два вида причин, один из которых не уничтожает свободы. Совершенные и главные причины, говорит Хризини, не позволяют действию быть свободным. Но причины, играющие лишь вспомогательную роль, не мешают действию быть свободным. Так как Хризипн утверждал, что наши желания не зависят от внешней, главной причины, а только от внешней, не главной- причины, которая лишь побуждает к действию, то он заключал, что наша душа производит свои действия свободно, являясь госпожой своей деятельности. Она нуждается в том, чтобы ее побуждали объекты. Без этого она не может совершить ни одного акта согласия. Но объекты, побуждаю- шиє ее, не вызывают актов ее воли. После того как объекты дали ей первый толчок, она побуждает себя своей собственной силой. Хрнзипп объясняет это посредством следующего сравнения. Тот, кто толкнул цилиндр, говорит он, сообщает ему первое движение, но не его дальнейшее вращение. В дальнейшем этот цилиндр катится под воздействием собственной силы. Так и наша душа, поколебленная объектами, затем движется под воздействием собственной силы... Обратите внимание на слова Цицерона о том, что Хрнзипп так запутался, что волей-неволей был бы вынужден признавать необходимость судьбы 47.

...Легко увидеть, что этот философ не может выбраться из трясины, в какую он попал, что проводимое им различение между внешними причинами, которые вынуждают, и причинами, которые не вынуждают, па деле ничего ему не дает. Он лишь бродит вокруг да около и в конце концов оказывается на месте тех, кто все подчиняет неотвратимой необходимости судьбы. Чтобы в этом убедиться, нужно лишь сопоставить его сравнение души с цилиндром и его признание, что внутренние качества души, толкающие ее ко злу, являются естественным и необходимым следствием судьбы. Он говорит, что есть души, хорошо устроенные с самого начала, которым не приносят вреда удары, обрушиваемые на них роком, и есть другие души, столь плохо устроенные, со столь дурными склонностями, что, хотя их мало задевает судьба, они даже без всякого толчка со стороны судьбы, по собственной воле склоняются к преступлению. Причиной этого является известная ненормальность, присущая этим душам от природы. Однако Хризппп говорил, что фатальная необходимость всех вещей есть принцип, в силу которого существуют хорошо и плохо устроенные души. Он обязан, следовательно, сказать, что все преступления, совершаемые людьми, необходимо приписать судьбе. Так что, признав божественное провидение, он должен был бы, рассуждая последовательно, рассматривать бога как причину всех этих преступлений; следовательно, обвн- пение Плутарха очень хорошо обосновано. Ведь, чтобы сравнение с цилиндром было справедливым, нужно сравнить судьбу не только с тем, кто первым толкнул цилиндр, но и с ремесленником, который изготовил цилиндр и дал ему способность катиться. То, что цилиндр катится долго, с необходимостью обусловлено его формой. А так как ремесленник придал ему эту форму, являющуюся причиной длительного движения, он, ремесленник, и есть истинная причина длительного движения цилиндра. Все различие между кубом, который не катится, и цилиндром, который катится, все последствия этого, всякая возникающая в этой связи упорядоченность или беспорядочность покоя и движения должны быть приписаны работнику, придавшему этим двум телам форму, которая все это с необходимостью обусловила. Всякий может применить это к человеческим душам...

...Заметьте, что ни Кальвин, например, ни любой иной христианский защитник абсолютного предопределения не заслуживает этих нападок, принимая во внимание, что они заявляют, что в душе первого человека не было заключено никакого с необходимостью присущего ей свойства, которое предопределяло бы склонность ко злу.

(S) Не забыл он также весьма знаменитый спор о том, что возможно и что невозможно. Этот спор обязан своим возникновением учению стоиков о судьбе. Речь шла о том, есть ли среди событий, которые никогда но происходили и никогда не произойдут, возможные события, или все, чего никогда не было и никогда не бу дет, невозможно? Знаменитый диалектик из мегарекеи школы, по имени Диодор, отвечал отрицательно на первый из этих вопросов н утвердительно па второй. Но Хризини сильно оспаривал данное мнение... Цицерон дает ясно понять, что Хризиип в этом споре часто запутывался. Этому не приходится удивляться, так как позиция, занятая им в данном случае, отнюдь не вяжется с его учением о судьбе. Если бы он умел или отважился рассуждать последовательно, то он охотно согласился бы с точкой зрения Диодора. Мы уже смогли убедиться, что свобода, какую Хрпзпип предоставляет душе, п его сравнение (души) с цилиндром ничуть не мешает тому, что в сущности, по учению Хризнипа, все акты человеческой воли оказываются лишь неизбежными следствиями судьбы. А отсюда следует, что все, что не наступает, невозможно, а возможно лишь то, что фактически происходит. Плутарх в его споре с Диодором разбивает Хризиппа в пух и в прах в этом вопросе и доказывает, что хризипповское мнение о возможности совершенно противоречит учению о роке 48.

...Утверждали, что Абеляр проповедовал учение, напоминающее учение Диодора. Думаю, что стоики старались изобразить область того, что возможно, более широкой, чем область того, что будет, чтобы смягчить отвратительные и ужасные следствия, какие вытекали из их положения о фатальности. В наши дни большим затруднением для спинозистов является признание того, что в соответствии с их гипотезой испокон веков столь же невозможно, чтобы Спиноза, например, умер не в Гааге, как невозможно, чтобы дважды два — было десять. Они хорошо чувствуют, что это необходимое следствие их учения, следствие, которое отталкивает, ужасает, восстанавливает против себя умы заключенной в нем бессмыслицей, диаметрально противоположной здравому смыслу. Им не по себе, так как они понимают, что ниспровергают универсальную и очевидную максиму: все, что влечет за собой противоречие,— невозможно, а все, что не влечет за собой противоречия,— возможно. Какое же противоречие содержалось бы в том, что Спиноза умер бы в Лейдене? Разве в этом случае природа была бы менее совершенной, менее мудрой, менее могущественной?

(Т) Он высказывает мысль, которую можно рассматривать как достаточно хороший первый набросок принципа, разъясненного одним великим философом XVII в. В своем сочинении «О провидении» Хризипп исследует среди прочих следующий вопрос: создала ли природа вещей или провидение, сотворившее мир и род человеческий, также и болезни, каким подвержены люди? Он отвечает на этот вопрос следующим обра- зом. Основное намерение природы не состояло в том, чтобы сделать людей больными, это не подобало бы причине всех благ. Но, подготавливая и производя множество великих, весьма хорошо упорядоченных и весьма полезных вещей, природа нашла, что их следствием явились некоторые неудобства п что таким образом эти ее творения оказались не соответствующими ее первоначальному намерению и цели. Эти неудобства обнаружились по окончании творения, они возникли лишь как следствие.

При построении человеческого тела, говорил Хри- зппп, наиболее остроумная идея, сама полезность этого произведения требовала, чтобы голова была образована нз ткани костей тонких и мягких. Но вследствие этого голова приобрела тот недостаток, что она не в состоянии сопротивляться ударам. Природа создала здоровье, и в то же время в силу своего рода соответствия было необходимо, чтобы был открыт источник болезней. Так же обстояло дело и с добродетелью. Прямое действие природы, породившее добродетели, вызвало рикошетом пороки... Не думаю, что язычник, пребывавший в неведении о грехопадении первого человека, о котором мы смогли узнать через откровение и которое есть истинная причина наших несчастий, мог бы сказать нечто более разумное. Если бы у нас было много подобных выдержек из книги Хризиппа, вернее, если б мы располагали его произведениями, мы имели бы более выгодное представление о силе его гения, чем то, какое у нас есть.

Современный философ, о котором я упомянул, говоря, что он очень хорошо разъяснил этот принцип, это автор «Разыскания истины» 46. Краткий очерк его принципа можно найти в «Разных мыслях о кометах» и на основании этого можно судить, предвосхитил ли Хризини ту же самую идею...