IV.

Главная и характернейшая для Кампанеллы мысль его теории познания состоит в сведении всего познания к ощущению. Мысль эту он обстоятельно развивает и в своей «Метафизике», изданной им в Париже в составе четырехтомного собрания сочинений, и в главном своем философском труде — «Об ощущении вещей и о магии», опубликованном во Франкфурте в 1620 г. и затем в Париже в І 636 г.

Сенсуализм, т. е. сведение знания в последнем его источнике к ощущению, в основе своей имеет у Кампанеллы материалистический смысл. Условием возможности ощущений Кампанелла признал прежде всего существование вещей, не зависящих от наших ощущений и своим действием, или, как он выражается, прикосновением, вызывающих в нас эти ощущения. «Те вещи,— говорит Кампанелла,— которые нас не касаются и не производят на нас впечатления, вовсе не ощущаются. Такие вещи, которые находятся на очень далеком расстоянии от нас и иное когда не приближаются к нам, и такие, которые не способны физически касаться нас, считаются совершенно неизвестными» (там же. 160).

Учение это, признающее, что вещи могут существовать, не касаясь нас и не входя в круг нашего ощущения и восприятия, есть материализм. Формулировка этого учения чрезвычайно напоминает знаменитую, по сути также материалистическую формулу Аристотеля, согласно которой ощущение «не во власти (ощущающего существа), ибо тут необходимо, чтобы был налицо ощущаемый предмет» (4, 4171»

Но, разделяя с Аристотелем взгляд на независимость объектов ощущения от ощущающего субъекта, Кампанелла идет против Аристотеля не только в объяснении самого акта ощущения, но также и в вопросе об отношении между ощущением и формами логического мышлении.

Аристотель полагал, что возможность ощущения обусловлена восприятием «формы» предмета и что, испытав воздействие, ощущающая способность «уподобляется» ощущаемому объекту и «становится такой же, как и он» (там же, 418 а).

Напротив, Кампанелле теория эта казалась подрывающей основной тезис его сенсуализма — признание независимого от сознания бытия ощущаемого предмета. При ощущении, например, камня «душа,— пояснял он. — ощущает не потому, что ею в самом деле воспринимается форма камня, ибо в таком случае возникал бы камень» и благодаря восприятию «происходило бы полное разрушение прежней формы и введение иной формы». Ощущаемый предмет существует настолько самобытно, что возникший акт ощущения не может ничего убавить в его содержании и существовании. «...Камень не может сам лишить себя своей собственной формы, и никто не в состоянии лишить его се...» Ощущение происходит «не благодаря восприятию, как полагает Аристотель, а благодаря изменению состояния» (20, 164).

Объективное, не зависящее от ощущения существование предметов есть их истина. «Истина есть сама сущность вещи», поэтому в мире «не существует лжи и обмана, так как всякая вещь такова, какова она сама по себе, а не по отношению к нам» (там же, 170).

Но если ощущение предмета не есть восприятие его формы (informatio), но лишь изменение состояния (imrnu- talio), то каким образом ощущение может привести к по- знанию истинных свойств самобытно существующего предмета? Не следует ли отсюда вывод, что такое познание вовсе невозможно?

Вопрос этот Кампанелла подробно обсуждает в начале своей «Метафизики»10. Здесь он рассматривает 14 соображений, которые могут быть выдвинуты в пользу скептицизма. Основное из этих соображений заключается в мысли, что наше человеческое познание, как состоящее в ощущении, обречено всегда оставаться в пределах субъективности: поскольку каждый субъект испытывает чувственное возбуждение от вещей различным способом, каждый имеет «собственную философию». Даже индукция, на которой основываются общие понятия, есть, согласно учению Кампанеллы. лишь «накопление многих опытов (experimento- rum multorum coacervatio)» и в конечном счете сводится к единым субъективным впечатлениям.

Более того, в самой задаче познания коренится, по мысли Кампанеллы, явное противоречие. Человеческий субъект, так же как и все вещи природы, обладает существенностью и истинностью. Но как только перед субъектом возникает задача познания, оказывается, что выполнение ее возможно лишь при условии, если субъект утратит принадлежащие ему существенность и истинность. В самой сути акта познания лежит необходимость «отчуждения» субъекта от самого себя. Познание вещей предполагает захват субъекта познаваемыми вещами и его им уподобление: «Знать это — значит быть вне себя (alienari); быть вне себя — значит быть без ума (insanire), потерять собственную сущность (proprium esse) и приобрести другую; итак, [знать) не значит разуметь вещи, как они суть (sapere res, prout sunt), но делаться вещами и отчуждаться (от своей сущности). Но отчуждение есть неистовство и безумие (furor ?t insania), ибо тогда и безумствует человек, когда он превращается в другую сущность (in alind esse convertitur)» (34, ч. 1, кн. 1, гл. 1, § 9).

И все же все эти аргументы, которые скептицизм обращает против возможности познания, отнюдь не являются неодолимыми.

Кампанелла — не скептик. Так же как Бэкон и Декарт, он использует аргументы скептицизма лишь для того, чтобы найти вполне достоверную опору для знания. Уже самый факт сомнения доказывает, но мысли Кампанеллы, что сомневающийся обладает критерием, при помощи которого он отличает истинное знание от знания неистин- ного. Волос того, субъект способен не только отличать истину от заблуждения, но и обладать самой истиной. Даже в самом его сомнении заключается уже достоверное знание: «...хоть мы и можем думать, будто тот или иной предмет не существует, но мы не можем думать, что сами мы не существуем, ибо каким образом могли бы мы мыслить, если бы не обладали бытием?» (там же, ч. 2. кн. VI, гл. III. § 5). Только «формально» сознание и бытие различаются; напротив, «реально, а следовательно, и фундаментально сознавать — значит быть (геаliter ergo fundamentaliter cognoscere est esse)» (там же. гл. VIII, §5).

В самосознании не только открывается возможность преодоления скептицизма, но вместе с тем устраняется несовершенство, присущее обычному познанию предметов внешнего мира. Это последнее, как мы видели выше, есть «изменение состояния», обусловленное действием на чувства со стороны внешних предметов. Поэтому постигать внешние предметы — значит испытывать воздействие от них и даже становиться этими предметами. Напротив, когда интеллект постигает себя самого, он «не нуждается втом, чтобы испытывать (воздействие) от себя (поп indigct pati a se), и становится самим собою» (там же, гл. VI, § 9).

Но скептицизм несостоятелен еще и потому, что, как полагает Кампанелла, превращение субъекта в ощущаемую и познаваемую вещь не может быть полным отчуждением. или утратой субъектом собственной сущности. Так как природа есть последовательность ступеней бытия, общий и высший источник которого — высшее бытие, то ни единичный субъект не есть изолированный атом, ни предмет не есть непостигаемая вещь. Постижение ведет к познанию действительных свойств предмета, а в познаваемом предмете субъект, постигая его, постигает собственную сущность.

Условием этого возвышения к познанию всеобщих «первичностей» природы, проявляющихся в ней «мощи», «мудрости» и «любви» Кампанелла признал способность любви и воспитание этой способности в человеке. Именно в чувстве любви субъект расширяет рамки своей единичности и субъективности до сознания своей связи со всем миром.

В учении этом не только сказалось влияние платоновского учения об «эросе», но также обнаружился и поэтический порыв Кампанеллы, оставившего ряд глубоких лирн- ко-философских стихотворений на итальянском языке ".

Опровержение доводов скептицизма открывает путь к разработке положительной теории познании. Псе виды и формы познания Кампанелла сводит к ощущению как к их первичной основе. Если бы акт познания требовал полного тождества между ощущающим и ощущаемым, то познание было бы невозможно. Оно возможно потому, что, испытывая изменение от действующего предмета, ощущающая душа претерпевает лишь частичное, относительное изменение. «Я тогда познаю огонь и солнце,— поясняет Кампанелла,— когда я изменяюсь благодаря им, по не вполне, ибо в таком случае я становился бы огнем, по в незначительной степени...» (20, 164).

Каждое испытанное ощущение оставляет в испытавшем его субъекте след, который может со временем и при соответствующей обстановке воспроизвести в субъекте когда- то воспринятое им впечатление. «...Когда мы видим то, что мы видели раньше, или что-либо очень похожее на него, мы вдруг испытываем такое же ощущение».

Так как всякое впечатление сводится так или иначе к движению, движение же может производиться только телами, то отсюда Кампанелла выводит, что душа, во- первых, имеет материальную природу, наделена материальными качествами и что, во-вторых, материальные качества души подобны материальным качествам тел внешней природы.

Отсюда Кампанелла не только заключает, что познание возможно, но, кроме того, выводит, что в сути своей всякое познание есть ощущение. Предполагать, что кроме способности ощущения в сознании имеется еще особая способность представления и умозаключения, нет никакой нужды. Деятельность представления и умозаключения в последнем счете также сводится к движениям, возбуждающим в нас ощущения, илчі соединению этих движений. Так, память Кампанелла определяет как «предвосхищение ощущения», воспоминание — как «возбуждение его в подобном ему ощущении», а умозаключение — как «ощущение подобного в подобном». Именно в этом смысле Кампанелла утверждал, что ощущение «есть не только возбуждение, но и выражаемое в понятии знание о предмете, вызывающем возбуждение на основании производимого им возбуждения» и что оно «сопровождается столь быстро совершающимся процессом умозаключения, что этот процесс не замечается» (там же).

Но умозаключение не только сводится к ощущению.

Как акт логического мышления, оно но достоверности и но познавательной ценности должно быть поставлено ниже ощущения. Если из умозаключения исключить то, что в нем сводится к ощущению, то за ним останется только способность восполнять то звенья опыта, которые не могут быть непосредственно постигнуты путем ощущения.

Только ощущению достоверность эта может принадлежать непосредственно. Поэтому разум, т. е. способность .мышления устанавливать общие для целого класса предметов признаки и закреплять их в понятии, должен быть поставлен — но своей познавательной ценности и по определенности даваемого им знания — ниже ощущения. Разум есть «несовершенное чувство», а не высшая инстанция знания.

Кампанелла опровергает мнение Аристотеля, который утверждал, будто ощущение не раскрывает причину исследуемых явлений. Напротив, по мысли Кампаиеллы, разум есть недостоверное познание (incerta notitia) и потому нуждается в доказательстве. А так как доказательство отправляется и выводится из причины (ex causa), то оно берется из другого достоверного источника, т. е. из ощущения.

На этой сенсуалистической основе Кампанелла строит свое объяснение общих понятий, а также свое учение о языке. Оба учения обнаруживают известное сходство с теориями номиналистов.

Всякое мышление, совершающееся посредством общих понятий, возможно, согласно мысли Кампаиеллы, только потому, что между движениями, которыми возбуждается ощущение, и движениями, из которых ощущение слагается, существует некоторое подобие. Те движения, которые определяют наше ощущение сходным образом, получают одно и то же наименование, или обозначение, посредством словесных знаков. «Когда душа ощущает многие предметы как сходные, так как они вызывают в ней сходные и даже одинаковые изменения, то она и воспринимает эти многие предметы как один и дает всем им одно общее название» (там же, 170). Поэтому слова человеческого языка суть одновременно и знаки, устанавливаемые людьми но взаимному соглашению, как об этом учили номиналисты, и в то же время некоторые подобия выражаемых посрсд- ством имен явлений, как это утверждали платоники. Ибо когда душа «хочет дать другим понять, какую вещь она ощущает, она бывает вынуждена изображать в выдыхаемом воздухе нечто подобное звучащим в воздухе движениям этой вещи».

Отсюда не следует, однако, что порождаемые вещью движения должны быть запечатлены в языке одним-един- ственным образом. Так как имена вещам даются людьми и так как душа людей различным образом возбуждается теми вещами, которые производят на нее впечатление, то люди, впервые начавшие говорить, «образовали названия соответственно воспринятому возбуждению». Различием способов возбуждения Кампанелла объясняет разнообразие существующих языков, в силу которого одна и та же вещь получает в различных языках совершенно несходные наименования: «Так как различные народы возбуждаются различным образом, то у них существуют и различные способы выдыхания воздуха» (там же). При всей наивности и при всем натурализме этих объяснений учение Кампанеллы о языке — одна из первых попыток заменить библейский миф о божественном происхождении языков теорией естественного происхождения речи.

Сходным образом объясняет Кампанелла и происхождение отвлеченных общих понятий. В основе общих абстрактных понятий лежит обозначение многих сходных предметов одним именем. Но так как одни и те же предметы, производящие на человека сходное впечатление, «в то же время и неодинаково действуют на него», то человек «отметил и это различие, дав им неодинаковые и различные имена...». Так. заметив, что все вещи являются предметами, человек обозначил эту всеобщность термином «существо». Но, заметив вместе с тем. насколько разнообразно оказываемое различными* предметами действие, человек «стал говорить о существах телесных и нематериальных, живых и неживых, чувствующих и растениях, разумных и неразумных, а индивидуумам он стал приписывать последние отличительные признаки, назвав их Петром, Павлом и т. д.».

Происхождение общих понятий из ощущений определяет и меру их ценности для познания. Все общие понятия могут представлять ценность, лишь поскольку в них запечатлелись подобия вещей. Поэтому общие понятия «должны вытекать из природы вещей» (20, 170—171). В этих утверждениях Кампанелла уже явно отклоняется от номи- налистичсского взгляда на общее как на фикцию нашего ума: только те общие понятия, полагает Кампанелла, пригодны для познания, которые являются не простыми вымыслами, но восходят к подлинным свойствам и подлинным движениям предметов реального мира.

Но Кампанелла не только дает принцип для оценки общих понятий — он последовательно рассматривает — с точки зрения этого принципа — важнейшие виды научного познания. При этом он, разумеется, не мог обойти вниманием тот вид науки, который представляет собой интерес по роли, какую в ней играют рациональные методы мышления и доказательства. Наука эта — математика.

Уже античные философы, исследовавшие математическое познание, пытались ответить на вопрос об отношении понятий математики к чувственному опыту и ощущению. Но даже те из них, кто, как Аристотель, понимали значение чувственного ощущения в процессе познания, не допускали возможности, чтобы общие понятия математики могли быть выведены во всем своем всеобщем содержании из ощущений.

И в этом вопросе Кампанелла идет против Аристотеля, против схоластической традиции. Он считает возможным объяснить математическое познание, не покидая почвы сенсуализма. И в математике критерием действительности, истинности и плодотворности ее понятий и положений он считает их обоснованность в ощущениях, а также их способность отражать действительные свойства реальных тел.

Но именное этой точки зрения Кампанелла критически относился к современной ему математике. Вместо характеристики телесных свойств и естественных сил, обнаруживающихся в предмете, математическое познание, так рассуждает Кампанелла, создает лишь отвлеченное понятие о предмете, и притом не о предмете в конкретной полноте и связности его свойств, но лишь о количественной стороне этих свойств. Кампанелла отрицает ценность математических и аналитических методов мышления, выделяющих в предмете известные стороны и затем подвергающих их однородной, чисто количественной характеристике. Познавательный идеал Кампанеллы — цельное, не разорванное на отдельные «аспекты», органическое познание. «Кто мудр,— говорит Кампанелла,— тот принимает во внимание все» (34, pars. I, Lib. V, Cap I, Art. II).

Во взгляде этом ярко запечатлелась характерная для людей позднего Возрождения тяга к цельному, живому ощущению мира, жизни и к такому же цельному и живому их познанию.

Как программа будущего развития науки, как требование. чтобы математический анализ был подчинен в последнем счете целям физического объяснения, взгляд Кампанеллы в основе правильный и соответствует материалистической тенденции его философии 12. Но по отношению к возможностям и к задачам современной ему астрономии и физики, а также как выражение свойственного Камнанелле понимания абстракции, взгляд этот в той форме, в какой он развивался Кампаиеллой, был явно ошибочным. В основе его лежит недооценка роли абстракции в научном познании.

Удивительная природа научного познания состоит в том, что к цельному и конкретному познанию наука не может идти путем одного лишь синтетического рассмотрения предмета. Условием возможности синтеза является анализ, разложение предмета — в целях более полного и всестороннего изучения — на ряд отдельных «сторон», а также закрепление полученного таким путем познания в научных абстракциях, т. е. в отвлеченных понятиях. Такие абстракции, создаваемые наукой не для того, чтобы забыть о целостности познаваемого предмета, а, напротив, для более совершенного постижения этой целостности, не только не должны быть отвергаемы, но без них не могла бы развиваться никакая наука.

«Мышление,— говорит В. И. Ленин,— восходя от конкретного к абстрактному, не отходит — если оно правильное... от ИСТИНЫ, а подходит к ней. Абстракция материи, закона природы, абстракция стоимости и т. д., одним словом, все научные (правильные, серьезные, не вздорные) абстракции отражают природу глубже, вернее, полнее. От живого созерцания к абстрактному мышлению и от него к практике — таков диалектический путь познания истины, познания объективной реальности» (2,29, 152—153).

Недооценка и непонимание истинной роли абстракции привели Кампанеллу к недооценке математических основ современной ему астрономии, т. е. как раз той науки, которая в эпоху Кампанеллы больше, чем какая либо другая отрасль знання, успела в деле исследования подлинной картины мира и его физического строения. Настаивая на том, что астрономия должна давать не геометрическое. а физическое объяснение движения светил |3, Кампанелла не понимал, что условием приближения к физической теории мироздания должно быть в первую очередь математическое исследование наблюдаемых движений планет и звезд. Вез математических исследований Н. Коперника и И. Кеплера не была бы возможна физическая теория всемирного тяготения и небесная механика И. Ньютона, не говоря уже об астрофизике наших дней.

Это отношение между математикой и физическим объяснением природы прекрасно понимал Г. Галилей, любивший говорить, что алфавит для чтения книги физической природы он нашел в треугольниках, кругах и других геометрических фигурах. Здесь Кампанелла стоит позади не только своего века — века Кеплера и Галилея, прекрасно оценивших достоинство математического метода в познании природы, но даже позади Аристотеля, который, поставив в тринадцатой книге «Метафизики» вопрос о «трудностях» математики, разрешает эти трудности, говоря словами Ленина, «превосходно, отчетливо, ясно, материалистически (математика и другие науки абстрагируют одну из сторон тела, явления, жизни)» (2, 29, 330).

Впрочем, провести последовательно, до конца сенсуалистическую критику абстракции и рационального мышления Кампанелла не сумел. Наряду со стремлением свести все виды рационального мышления к ощущению у Кампанеллы наблюдается и стремление к признанию самостоятельного значения и за рациональным познанием. Так, по разъяснению Кампанеллы, ощущение есть не только совершенная пассивность сознания, но вместе и некоторая деятельность, которая проявляется как раз в актах рационального мышления — в актах суждения и умозаключения. Только быстрота, с какой эти акты осуществляются, не дает нам уразуметь их специфическую, к одним лишь ощущениям несводимую природу.