УТОПИЧЕСКИЙ СОЦИАЛИЗМ В РОССИИ 1833—1883 (Краткий очерк)
Очень разные мыслители и публицисты 30—80-х годов прошлого века представлены в этой книге. Разные по происхождению и социальной принадлежности. Разные по уровню культуры и образованности, по глубине теоретического мышления и художественному таланту.
По отношению к коренным мировоззренческим проблемам. По предлагаемым конкретным способам и средствам решения насущных вопросов социально-политического развития России... Но при всем их различии все они были демократами, выразителями интересов и чаяний трудового народа, а в подавляющем большинстве — и революционерами, противниками трусливого либерального соглашательства с власть и силу имущими, сторонниками наиболее радикальных методов в разрушении старых, изживших себя^ общественных порядков... Самое же главное, что объединяет этих мыслителей и публицистов, состоит в том, что все они были отечественными социалистами. Это означает: каждый из них мыслил себе будущее человечества и своего народа как строй без эксплуатации и угнетения, как строй, который и по характеру отношений между людьми, и по экономическому и духовному развитию представляет собой нечто качественно, принципиально отличное не только от полуазиатских российских самодержавно-крепостнических порядков, но и от порядков самых передовых по тем временам западных капиталистических государств. Каждый из них не просто мечтал о таком будущем, не только стремился доказать его историческую неизбежность, но в меру сил и возможностей стремился к практическому его приближению. Официальное общество преследовало их, большинство современников не понимало и не принимало их взглядов. На протяжении десятилетий социалистические идеи в России — расценивались ли они как занесенные чумным ветром с «гниющего» Запада или как плод фантазий и досужих вымыслов доморощенных ниспровергателей всего и вся — подвергались запрету со стороны правительства, гонениям со стороны господствовавшей православной церкви, сокрушительной критике со стороны идеологов официальной народности; в идеях социализма усматривалось нечто несвойственное духу русского народа, отвергаемое самой сутью общественной и го сударственной жизни России... Были, разумеется, особенности, оттенки и нюансы в отвержении социализма правящими верхами и представителями дворянско-буржуазной интеллигенции. Но основной смысл утверждений большинства противников социализма в России был, в сущности, одним и тем же: Россия и социализм — вещи, друг друга исключающие. Однако, вопреки всему, в общественной мысли России прошлого столетия на протяжении пяти десятилетий, с 1833 по 1883 г., когда на смену утопическому социализму пришел социализм научный, пролетарский, марксистский, существовала и развивалась сильная социалистическая традиция, запечатленная во множестве литературных документов. Так уж получилось, что хрестоматии по истории утопического социализма в России ни разу не издавались — «ив нашей стране, ни за рубежом. Советский читатель до сих пор не имел пособия, по которому он мог бы познакомиться с текстами произведений главных представителей отечественного утопического социализма, имевшего богатую и сложную историю развития — от первого своего выражения в творчестве А. И. Герцена и Н. П. Огарева до возникновения группы «Освобождение труда». Даже исследователь-специалист, обращавшийся к этой тематике, вынужден был в большинстве случаев выискивать необходимые тексты в разнообразных отдельных изданиях (некоторые из них являются библиографической редкостью) или в еще менее доступной периодике прошлого века. Именно по той причине, что представляемая вниманию читателей книга является первым опытом издания такого рода, ее составители сочли необходимым предпослать произведениям отечественных мыслителей-социалистов XIX в. общую характеристику самого этого явления — «утопический социализм в России», а также краткий очерк основных этапов его развития. сразу обнаружилось, что эта свобода означает новую систему угнетения и эксплуатации трудящихся. Различные социалистические учения немедленно стали возникать, как отражение этого гнета и протест против него» Какую бы из великих буржуазных революций Запада мы ни взяли, в каждой из них наряду с движением шедшей к политической власти революционной буржуазии обнаруживается движение таких социальных слоев и групп, которые, действуя наиболее радикально в процессе самих этих революций, оказались неудовлетворенными их результатами. Стремясь углубить революцию, выйти за ее исторически обусловленные буржуазные рамки, они выразили в своих требованиях новый общественный идеал — представления об обществе подлинного, а не только формального, юридического равенства. Первые проблески утопического социализма в Европе Ф. Энгельс отметил, анализируя представления о будущем, развитые вождем Крестьянской войны в Германии XVI в. Томасом Мюнцером. В более определенной форме идеи нового учения были высказаны идеологом плебейского крыла в английской революции XVII в.— Джерардом Уинстенли. И уже совершенно явственную форму представления о необходимости нового, коммунистического строя, который сменит собой многовековое общество частной собственности и эксплуатации, получили в бабувизме — теории французского революционера конца XVIII в. Бабефа и его сторонников. Как первые проявления идеологии, соответствующей в общем и целом устремлениям предпролетариата, того социального слоя, из которого впоследствии развился пролетариат, эти учения, подобно иным социальным утопиям нового времени (Т. Мора, Т. Кам- панеллы, Ж. Мелье, Г. Мабли, Морелли и др.), были весьма неразвитыми. Их отягощают черты грубой уравнительности, столь свойственной тем представлениям о равенстве, которые были характерны для мечтаний трудовых масс с тех пор, как возникли частная собственность, эксплуатация человека человеком и началась борьба бедных против богатых, эксплуатируемых против эксплуататоров, угнетенных против угнетателей. Наиболее совершенную форму, классическую разработку идеи утопического социализма получили в теориях трех великих мыслителей XIX в.— Сен-Симона, Фурье, Оуэна. Их последователи, менее глубокие в теоретическом отношении, дали детальную разработку многих подробностей нового учения. Правда, даже и в своей наиболее развитой, классической форме западноевропейский утопический социализм — и в этом заключалось его коренное отличие от научного коммунизма Маркса — Энгельса — так и не смог обосновать закономерность движения общества к новому, подлинно справедливому строю. Он не увидел в пролетариате как классе той главной социальной силы, для которой уничтожение капиталистических порядков и установление новых отношений собственности и форм коллективистского общежития составляют прямую жизненную необходимость. Говоря словами В. И. Ленина, утопический социализм «не умел ни разъяснить сущность наемного рабства при капитализме, ни открыть законы его развития, ни найти ту общественную силу, которая способна стать творцом нового общества» 1. При всем том громадной заслугой утопического социализма явилось выдвижение ряда идей, впервые привнесенных в социальную науку, общественное сознание. Отметим, прежде всего, идею об ограниченности политически- правового равенства, установление которого было результатом буржуазных революций. Выдвигая требование не формального только, а реального равенства — равенства социального, вплоть до равенства в отношении к собственности, утопический социализм со всей определенностью выявил ограниченность тех общественных преобразований, которые совершаются буржуазными революциями, осуществляемыми народом, но удовлетворяющими лишь классовые интересы буржуазии. Требование углубить политическую революцию, превратить ее в революцию «социальную» составляло важнейшую отличительную черту утопического социализма. Утопический социализм отличался, далее, от всех прочих утопий тем, что в нем зародилась и получила разработку идея, отсутствовавшая у прежних социальных мечтателей: общество подлинного равенства он предлагал строить на базе или, по крайней мере, с учетом достижений материальной и духовной культуры, которые несла с собой буржуазная цивилизация. С этим была связана и родившаяся в ходе развития утопического социализма новая трактовка самого общественного идеала — представление о таком будущем строе, где потребности людей не механически уравниваются, не нивелируются, а получают полное развитие, где будет осуществлено совпадение, соединение, гармонизация личных и общественных интересов. Правда, утопический социализм не решил поставленные им проблемы строго научным образом. Это выражалось, в частности, в том, что на деле он зачастую не мог последовательно отмежеваться от предшествовавших ему уравнительных антиэксплуата- торских учений, а также от развивавшихся одновременно и параллельно с ним течений грубого, примитивного коммунизма, существовавшего также в виде рудиментов и внутри самого утопического социализма. Тем не менее критика буржуазной революции и строя капитализма с точки зрения более высокого социального идеала, усматривающего «золотой век» человечества не в его прошлом, а в будущем, венчающем весь пройденный человечеством путь развития, иначе говоря — позитивная антибуржуазностъ — вот что объединяет всех утопических социалистов, к какому бы направлению или школе они ни принадлежали. Это и было самым главным, самым существенным в содержании той формы общественной теории, которую мы называем утопическим социализмом. И когда мы говорим об утопическом социализме в России, то естественно предполагаем, что в своем основном содержании он должен был соответствовать и действительно соответствовал этим чертам утопического социализма вообще. Но... Что сразу бросается в глаза уже при первом знакомстве с отечественными социалистами-утопистами? Тот очевидный факт, что исторически они выступили существенно позже западных социалистов, учения которых явились идейным истоком социалистических теорий в России. Указывая на этот факт, многие буржуазные авторы писали (и сейчас еще пишут) о подражательном, неоригинальном характере социализма в России; в этой его «подражательности», «неоригинальности» («русский сенсимонизм» будто бы сменился «русским фурьеризмом», затем появился «русский прудонизм» и т. д.) усматривается как раз его «своеобразие». Подобное представление, связанное зачастую с откровенно предвзятыми, вненаучными соображениями, является неверным. При таком подходе даже не ставится действительно серьезная проблема, решением которой и определяются главные направления в обсуждении вопроса о действительном своеобразии, отличительных чертах утопического социализма в России. Речь идет о том, что он возникает и развивается тогда, когда в России еще не было уничтожено крепостничество, не произошли радикальные экономические и политические преобразования буржуазного типа. Иначе говоря, он возникает в этой стране в ту историческую эпоху, когда в экономическом и социальном отношении она была значительно более отсталой по сравнению с более высоко развитыми в этом отношении странами Западной Европы. Россия в то время еще не пережила буржуазной революции, здесь, в сущности, только-только начинала развиваться противоположность между неимущими и молодой, но крайне трусливой буржуазией, а самыми насущными были вопросы, в принципе уже снятые к этому времени с повестки дня социально-политической жизни Англии и Франции,— о ликвидации крепостничества и об уничтожении крайне реакционной формы политической власти — деспотического самодержавия. Этим в конечном счете и определялись основные особенности социалистической мысли в России, предшествовавшей утверждению в освободительном движении подлинно научной идеологии рабочего класса — марксизма. В самом деле, что представляли собой эти полвека в истории России, когда в ней возник и развивался утопический социализм? В отношении социально-экономическом это был период все более обострявшегося кризиса феодально-крепостнической системы и постепенного втягивания страны на рельсы буржуазного развития. Однако в силу определенных исторических условий рос сийская буржуазия не обладала достаточными потенциями, чтобы возглавить процесс демократических преобразований в различных сферах жизни общества.
Против переживших себя экономических и социальных порядков средневековья выступало угнетенное полу- патриархальное крестьянство. Но формы его борьбы не поднимались обычно выше уровня стихийных, разрозненных бунтов, подавить которые для военной машины самодержавного политического режима не представляло больших трудностей. Куда больше царские власти опасались того, как бы эти народные стихийные движения не соединились с организованными, сознательными выступлениями представителей так называемых образованных, просвещенных классов — сначала выходцев из дворянства, помещичьей среды, затем — из нового, разночинского слоя. «В 1825 году Россия впервые видела революционное движение против царизма, и это движение было представлено почти исключительно дворянами» Тайные организации прогрессивно настроенных дворян, преимущественно офицеры, предприняли тогда попытку осуществить в стране военно-политический переворот. Однако они потерпели поражение, одной из главных причин которого была оторванность первых русских революционеров от народа1, их боязнь «новой пугачевщины», стихии массового крестьянского движения. Разгром декабристов знаменовал собой начало длительного периода реакции. «Тридцать лет тяготела над Россией правительственная система Николая «Незабвенного». Застой возведен был прямо в догмат. Все живые, все мыслящие, все протестующие элементы были либо уничтожены, либо вынуждены загримироваться до полной неузнаваемости...» 2 После довольно продолжительного периода напряженной «внутренней работы», нравственно-идеологической подготовки со второй половины 50-х годов, как отражение растущего протеста крестьян против крепостного права, формируется значительно более широкий по социальному составу, общедемократический натиск на самодержавие; его основную силу составляли политичен ские радикалы из среды разночинцев, так называемые «революционеры 61 года», идейным вождем которых был Н. Г. Чернышевский. Но и этот натиск был отражен, революционная ситуация так и не переросла в революцию. Произошло это главным образом вследствие того, что, умело лавируя между различными группировками, правительство Александра II смогло осуществить грабительскую по отношению к крестьянам, но буржуазную по существу социально-экономическую реформу,— крестьянскую реформу 1861 г.; за ней последовал еще ряд реформ 60—70-х годов — земская, судебная, военная... Отмена крепостного права и иные реформаторские акты открыли известный простор для развития в России капиталистических форм производства, буржуазных отношений. При осуществлении крестьянской реформы 1861 г. правительство находилось в большом страхе, опасаясь общественного «возмущения». И не зря: социальный инстинкт не обманул правящие верхи. Куцая, убогая реформа вызвала резкий протест в народных низах: весной 1861 г. крестьянские выступления всколыхнули Россию. Крестьяне справедливо увидели в царской «милости» обман и новые цепи взамен прежних. Они ждали подлинной воли, настоящей свободы — а им объявили о ликвидации личной их зависимости от помещика, но вместе с тем и о новых формах подчинения тому же помещику. Крестьяне жаждали получить в собственность землю, ту, которую они издревле обрабатывали,— а получили они земли куда меньше и худшего качества, да и за эту землю они должны были еще долго-долго расплачиваться, притом платить за нее втридорога. «...Падение крепостного права встряхнуло весь народ, разбудило его от векового сна, научило его самого искать выхода, самого вести борьбу за полную свободу» 3. Но до революции дело не дошло, выступления крестьян были жестоко подавлены царскими войсками; в широких массах народа отсутствовала организованность и политическая сознательность, в стране не сформировалась еще та политическая сила, которая могла бы повести народ на завоевание власти. «В России в 1861 году,— писал В. И. Ленин,— народ, сотни лет бывший в рабстве у помещиков, йе в состоянии был подняться на широкую, открытую, сознательную борьбу за свободу» 4. Не поднялся русский народ на такую борьбу и в следующие два десятилетия, несмотря на самоотверженные попытки революционе- ров-разночинцев пробудить его к активным выступлениям. Не переросла в революцию и вторая революционная ситуация, имевшая место на рубеже 70—80-х годов. Иначе говоря, социалистам-утопистам России довелось жить и выступать со своими теоретическими разработками и программными предложениями в тот исторический период, когда все вопросы общественной жизни в стране сводились в конечном счете к борьбе с крепостным правом и его пережитками в социально-экономической сфере, к борьбе с царским самодержавием, обросшим мощным бюрократическим аппаратом,— в области политической. И это составляло отнюдь не исторический фон творчества российских социалистов, а «контекст» всей их жизни и деятельности, пронизанной идеями освобождения крестьян, уничтожения политического насилия. Но вместе с тем эпоха деятельности отечественных социалистов — это та эпоха, когда в странах Запада буржуазный строй уже вполне обнаружил, что правовое, юридическое равенство лишь прикрывает органические пороки нового строя: еще более изощренные формы эксплуатации трудящихся, пауперизацию масс населения, распространение морали чистогана и эгоизма... Сравнительно слабое развитие капиталистических начал в русской действительности рассматриваемого периода составляло объективную основу для постановки проблемы «Россия и Запад» — проблемы, остро дискутируемой в особенности в 30—50-е годы, но вовсе не снятой с арены идейной борьбы и в последующие десятилетия. А нельзя ли России миновать насыщенный кровавыми столкновениями путь развития, проделанный уже странами Западной Европы, но тем не менее не приведший — что становилось все очевиднее — к всеобщему благоденствию? Стоит ли повторить печальный опыт Запада? Нет ли иных, особых, соответствующих национальным традициям, внутренним условиям России путей к ее будущему? Отечественные мыслители самых разных мировоззрений (мы оставляем здесь за скобками идеологов официальной народности), объединенные, однако, общим беспокойством о будущем страны, народа, государства, проявляют в это время предельную активность в поисках ответов на эти вопросы, в осмыслении проблемы соотношения путей Запада и России, их будущего. Амплитуда предлагаемых ими решений — громадная. Сами решения подчас настолько сложны, что выстроить их в один ряд — по политическому ли, философскому или какому-либо иному признаку — попросту невозможно. Вспомним хотя бы о том, что писали на эту тему Чаадаев... Гоголь... Киреевский... Достоевский... Салтыков-Щедрин... Тютчев... Чернышевский... Чичерин... и т. д. и т. д. В этом практически необозримом ряду, одну «закраину» которого выражало космополитическое «западничество», а другую — националистическое «русофильство», мыслители, составлявшие когорту социалистов, занимали едва ли не центральное место. Опыт буржуазной историографии истории общественной мысли убедительно свидетельствует о том, что с помощью таких понятий, как «западничество» или «славянофильство» («русофильство»), общую природу и характерные черты утопического социализма в России выяснить невозможно: если отбросить некоторые крайние случаи, предлагавшееся отечественными социалистами решение проблемы «Россия и Запад» оказывалось куда более сложным и куда более глубоким, нежели те, которые фиксировались этими словами: «западничество», «славянофильство»... Суть дела состояла в том, что понятием, «интегрирующим», спаивающим воедино прошлое, настоящее и будущее России, с одной стороны, и итог развития, главное наследие западноевропейского мира, с другой, выступало у отечественных социалистов само понятие социализма. Можно сказать и по-другому: идею социалистического будущего человечества, которая была одним из наивысших достижений западноевропейской общественной мысли, идею, которая даже очень многим представителям просвещенного Запада казалась предельно фантастической, химерической,— эту идею русские социалисты попытались приложить к порядкам отсталой, полуазиатской, патриархально-крестьянской России и, как в 40-е годы любил выражаться Герцен, «одействотворить» ее здесь. Это была, конечно, утопия. Но это была такая утопия, которая явилась идеологическим выражением интересов многомиллионного угнетенного российского крестьянства, его жажды радикального аграрного переворота, его стремления к революционному сокрушению помещичьего землевладения. Это была такая, по выражению В. И. Ленина, форма «субъективного социализма», которая оказалась идейным знаменем наиболее революционного направления освободительного, антифеодального движения. И именно социалистическая убежденность определяла особое место передовых мыслителей и политических деятелей России среди других социальных группировок и идейных течений рассматриваемого периода. Вместе с так называемыми западниками, т. е. сторонниками демократических преобразований в России по образцу западноевропейских, отечественные социалисты резко выступали в 40-х годах против реакционной официальной идеологии с ее культом самодержавия, православия и догматом о безусловной покорности народа политическим и духовным властям, а кроме того — против славянофилов, воззрения которых, независимо от их личных намерений, объективно смыкались с «идеологией официальной народ- ноеш»: «патриотическая» утопия славянофилов, идеализировавших порядки, которые существовали в России до Петра I, сильно отдавала национализмом, означала отрицание общих закономерностей в развитии человечества. Вместе с тем уже первые отечественные социалисты выступили принципиальными противниками тех «западников», которые без всякой критики воспринимали развивавшуюся на Западе буржуазную действительность как наиболее соответствующую человеческой природе, вольно или невольно занимались апологетикой капиталистического образа жизни. Отсюда неизбежное и все более нараставшее размежевание социалистов с теми представителями отечественной интеллигенции, политическое лицо которых все четче определялось как буржуазный либерализм, предпочитающий радикальным преобразованиям, народной крестьянской революции соглашение с самодержавием. При всем различии взглядов представленных в данной книге отечественных социалистов каждый из них мог сказать о себе словами Герцена: «Господствующая ось, около которой шла наша жизнь,— это наше отношение к русскому народу, вера в него, любовь к нему... и желание деятельно участвовать в его судьбах» !. Отмечая, что важнейшей чертой утопического социализма в России явля лось стремление связать вопрос о будущем социалистическом обществе с судьбами крестьянства, с ликвидацией крепостничества и самодержавия, В. И. Ленин писал, что вплоть до конца XIX в. демократизм и социализм в России «сливались в одно неразрывное, неразъединимое целое» \ Идею освобождения крестьянства, идею борьбы за свободу человека, против сковывающих его социальных и духовных, религиозно-нравственных пут отечественные социалисты попытались соединить, слить воедино с антибуржуазным общественным идеалом, с идеалом общества, где будет уничтожена власть частной собственности и обеспечено не формальное только, а фактическое социальное равенство людей. В процессе разработки теории будущего и путей к нему применительно к особым условиям России отечественным социалистам не удалось преодолеть многих иллюзий и заблуждений, свойственных, вообще говоря, как творцам социальных утопий, так и идеологам крестьянской демократии. Однако это ни в коей мере не может умалить значения их напряженных и — подчеркнем это — плодотворных теоретических исканий, как и роли их пропагандистски- практической деятельности. В. И. Ленин писал в работе «Что делать?»: «...роль передового борца может выполнить только партия, руководимая передовой теорией. А чтобы хоть сколько-нибудь конкретно представить себе, что это означает, пусть читатель вспомнит о таких предшественниках русской социал-демократии, как Герцен, Белинский, Чернышевский и блестящая плеяда революционеров 70-х годов; пусть подумает о том всемирном значении, которое приобретает теперь русская литература...»