Начнем и здесь с констатирования фактов. Всякому человеку, немного знакомому с историей, известен тот факт, что история человечества представляет картину постепенного расширения замиренных социальных кругов.
На начальных стадиях здесь нам не дано широких социальных единиц. Общежительные союзы здесь малочисленны и обнимают всего от 40 до 1000 членов... По вычислениям Сутерланда, общества низших «дикарей» состоят в среднем из 40 человек, средних — 150, высших — 360; общества «варваров» уже более многочисленны, среднее число членов для «низших» «варварских» обществ равняется 6 500, средних — 228 000, высших — 442 000. Общества же «цивилизованных» народов уже далеко оставляют по своей численности предыдущие общества. Число индивидов низшего цивилизованного народа дает в среднем цифру в 4 200 000, среднего — 5 500 000, высшего — 24 000 000. Наконец, общества «культурных» народов, начиная с 30 000 000, доходят теперь, как мы знаем, почти до 200 000 000251. Из этих цифр ясно видно это постепенное расширение социально замиренных и солидарных общественных кругов. Не нужно думать при этом, что это расширение совершалось исключительно путем разрастания каждой группы, что замиренная среда в 100 000 000 членов получилась из группы в 40 человек, расширившейся путем простого размножения на почве полового общения. Нет, расширение происходило не путем размножения одной группы, а главным образом путем слияния двух или большего числа групп в одну. Указав на этот факт, я обращу внимание читателя еще и на Другой, а именно на то, что на первых стадиях развития между группами существовала непримиримая вражда и постоянный антагонизм. Слово чужеродец (hostis) было синонимом врага (hostis), которого должно было убить. Все «чужаки» были врагами, которых необходимо было уничтожать. Иначе говоря — все «чужаки» были самыми «опасными и нетерпимыми преступниками», которых следовало наказывать самым нещадным образом. Отметив это, теперь я ставлю вопрос: как возможно было это расширение замиренных социальных кругов? Как возможно это слияние абсолютно враждебных групп в одно солидарное социальное единство? Могут на это ответить, что оно достигалось путем договора, путем мирного соглашения. Этот ответ, приложимый отчасти к таким союзам, как новейшие федерации Американских Соединенных Штатов, Швейцарии и Германии, — в приложении к древним обществам был бы наивным и неверным. Мирное соглашение возможно только теперь, да и то еще под угрозой штыков и пушек. Для древности же оно было почти невозможно... Только теории, исходящие из принципа договора (Руссо, Гоббс и др.) и из принципа полного рационализма человеческого поведения, могли бы так думать. Но эти теории, как будет показано ниже, совершенно наивны и неверны. А потому и «теория договоров» не соответствует фактическому положению дела... Единственно возможный ответ на поставленный вопрос гласит: расширение социально-замиренных кругов было возможно лишь благодаря соединенному мотивационно-дрессирующему влиянию наград и наказаний. Без этих рычагов подобное расширение сферы «мира» на древних, а отчасти еще и на современных ступенях развития немыслимо и невозможно. Вполне прав Штейн- мец, когда говорит, что в древности «без агрессивности немыслимо никакое расширение группы»252. Коротко говоря, и здесь социальная роль кар и наград заключалась в создании, расширении и укреплении круга солидарности. Как совершалось обычно слияние групп? — Путем войн. А что такое война? — Коллективное наказание одной группы другою. Что служит ее поводом? — Ненадлежащее поведение другой группы, иначе говоря, преступное ее поведение. Это преступное поведение, выражающееся в конечном счете в том, что одна группа не исполняет того, что она должна была бы исполнять с точки зре ния другой группы (не исполняет ее требований), квалифицируется как запрещенный акт и вызывает карательную реакцию, именуемую войною. Каков же был тот механизм, благодаря которому возможным становилось слияние воюющих групп и ассимиляция победителем побежденного? Когда один народ (особенно в прошлом) при столкновении побеждал другую общественную группу, то ассимиляция победителем побежденного в большинстве случаев совершалась не в силу добровольного подражания, а подражания вынужденного: нравы, обычаи, законы и институты по- бедителя-народа усваивались побежденным народом не без давления кар и наград. Исключительно благодаря этому давлению в первое время побежденные выполняли предписания и обычаи победителя; но, повторяя много раз предписанные шаблоны победителя, побежденные незаметно привыкали к ним и после достаточного числа повторений эти вначале чуждые шаблоны теряли постепенно характер чуждости и становились «своими», для исполнения которых уже делались излишними всякие кары и награды. Добровольное подражание здесь играло лишь частичную роль, особенно же в древние эпохи, когда один общественный круг противостоял другому как непримиримо-враждебная единица. Круг А и круг В, столкнувшись друг с другом, могли ассимилироваться и заставить один другого усвоить свои нравы, обычаи и воззрения только при условии беспощадных кар и крупных наград. Эти рычаги volens-nolens заставляли вначале побежденных подчиняться шаблонам сильнейшего; но потом, благодаря дрессирующему (и рикошетному) влиянию повторения и привычки, незаметно «неестественные» акты стали «естественными», и ассимиляция этих двух кругов была достигнута. Если бы не было этого фактора при столкновении двух групп, из которых каждая смотрит на другую с ненавистью и презрением — то никакое подражание не могло бы вызвать ассимиляции и было бы совершенно бессильно... А ведь такими фактами полна человеческая история, и нужно ли поэтому подчеркивать громаднейшую роль совокупного действия мотивационного и дрессирующего влияния кар и наград... Можно смело сказать, что если бы не было этих факторов, то сомнительной была бы возможность роста социально-солидарных кругов и весь ход человеческой истории был бы иным. И действительно, обращаясь к данным истории, мы находим полное подтверждение наших положений. Обратимся к фактам. На заре истории мы видим, что столкновения групп носят беспощадный характер. Победители почти поголовно убивают или съедают побежденных. В Полинезии побежденные поголовно истреблялись, не исключая жен и детей; те же сведения имеются о кафрах, краснокожих индейцах, о древних персах, египтянах253, евреях254, греках255, римлянах256, магометанах257 и т. д. Отсюда принцип: «Omnia in victoria lege belli licuerunt»6. Затем мало-помалу начинают убиваться не все, а только наиболее опасная часть побежденных. Прежде всего оставляется жизнь маленьким детям и женщинам, как элементу наиболее легко способному ассимилироваться с победителями. Женщины оставляются, как производительницы дальнейшего потомства, а дети усыновляются. Остальной же элемент убивается... Переходя в дальнейшем к рабству, как первому значительному факту слияния двух групп, посмотрим, какие меры употребляются здесь. Победители уже не уничтожают поголовно побежденных, а уничтожают только часть их, наиболее опасную. Остальным же они оставляют жизнь, предписывая им определенные шаблоны поведения. Спрашивается, как же возможно заставить побежденных исполнять эти чуждые для них шаблоны? Говорить на первых порах о мирном и гуманном убеждении вести себя так, как предписывают победители, было бы, конечно, наивно. Не приводя многочисленных фактов, мы можем сослаться здесь, помимо Ваккаро, на ряд других трудов и, в частности, на труд Steinmetz'a Die Philosophic des Krieges (1907), где читатель и найдет соответствующие факты. Штейнмец говорит, что только у немногих совершенно изолированных и захудалых первобытных групп нет войны, а вообще же «война обычное занятие» первобытных групп (S. 56-57, 190). Единственным средством подобного подчинения было не что иное, как принуждение, базирующееся на соединении мотивационного и дрессирующего влияния кар и наград. Жестокость, кнут, физические пытки, убийство в случае малейшего неповиновения, с одной стороны, подачки, милости и вообще те или иные наградные акты, с другой, — вот те средства, которые практиковались в том или ином виде в таковых случаях. Только при их наличии возможно было присоединение группы побежденных к группе победителей и образование из двух или большего числа групп нового, более обширного агрегата. «Завоеванные и разделенные друг от друга рабы становились более жалкими и несчастными, чем домашние животные. Их господин мог их продать, изувечить, мучить и убить. Напуганные еще воспоминаниями об убийстве их родственников и сограждан, преступлениями, сожжением и разрушением их городов, осиротевшие и одинокие на земле, находящиеся под постоянным дамокловым мечом, висящим над их головою, — эти несчастные гнулись под тяжестью рабства и умирали, истощенные и покинутые»258. Принимая различные формы в деталях, то форму разделения и распыления покоренных по различным местам, то форму перевода их с родных мест на новые места и т. д., — этот метод воздействия путем кар и наград был вначале единственно возможным и приложимым для сохранения покоренных в подчинении, иначе говоря, для образования единой группы из победителей и побежденных. Кнут — вот символ рабства, хотя символ очень гуманный в сравнении с теми карами, какие в это время имели здесь место. Достаточно было малейшего протеста, чтобы вызвать самые беспощадные кары. Из многочисленных исторических фактов приведу для иллюстрации один или два из истории Ассирии, которые очень наглядно рисуют суть дела. «В начале моего царствования, — говорит Тукла Палассар I в надписи, сделанной на ассирийских памятниках, — я победил 20 тысяч москов и пять их королей, которые не платили дани и податей, которые должны были платить богу Ассуру, моему гос подину... Я наполнил их трупами овраги гор. Я отрубил (tranchd) им головы. Я разрушил стены их городов, взял их рабов, добычу и сокровища. Шесть тысяч из них, которые ускользнули из моих рук, обнимали мои колени: я сделал их пленниками (prisonniers). В это же время я пошел войной на страну цумуков, которые восстали против меня и отказались платить дань и подать богу Ассуру, моему повелителю, которую они должны были платить. Я завоевал (опустошил) всю их территорию. Я отнял у них рабов, добычу и сокровища; я сжег, опустошил и разрушил все их города. Повинуясь советам повелителя Ассура... я напал на страну кариасов и армии обширной страны куркиев. Я... победил их. Я наполнил трупами их все пропасти гор; я занял 25 их городов, которые я сжег, разрушил и сравнял с землей... Я покрыл развалинами страну саранитов и аммонитов, которые с некоторого времени не обнаруживали повиновения... Я преследовал их войска, как испуганных животных; я занял их города и захватил их богов. Я сделал их пленниками, я овладел их имуществом и сокровищами. Я сжег, разрушил и сравнял с землей их города... Я наложил на них суровое наказание (суровый приговор) моего властвования» и т. д. А вот и другой пример, не менее красноречиво говорящий о тех же методах сохранения единства группы. В этот раз перечисляет свои подвиги Ассурназирапал. «В Нистуме... я подверг острию меча 260 ООО сражающихся (j’ai passe au fil de Гсреё7); я им срезал головы, чтобы выстроить пирамиды. Я захватил Буба, сына Бубы, начальника Нистумы, я содрал с него кожу и повесил ее на стене города». Жители Sygi, восставшие против меня, «чтобы спасти свою жизнь, обнимали мои колена. Я убил по одному человеку на каждые два человека... я разрушил стену перед громадными воротами города; я приказал содрать кожу с предводителей восставших и их кожами покрыл эту стену... Я сделал короны из их голов, гирлянды из их трупов, нанизанных на веревки»259 и т. д. Эти слова памятников с достаточной яркостью изображают способ объединения побежденных и победителей и ту роль, которую играли при этом кары в соединении с наградами... То же самое, с теми или иными изменениями практиковалось и другими народами260... Но с течением времени побежденные мало-помалу привыкали к тому, что от них требовалось победителями. Холопство и рабство мало-помалу становились все более и более привычными, как бы из века положенными на долю рабов. Старые вольности и традиции забывались, и в результате через несколько поколений дрессирующее влияние кар и наград оказывало свое дело, и... они становились излишними... Если бы для кого-нибудь нужны были дальнейшие факты — то их можно было бы привести ad libitum. Стоит вспомнить, например, рост других восточных деспотий, расширение пределов Римской империи, как и всякой другой, основание большинства государств и т. д. — чтобы увидеть, что все это совершалось почти исключительно благодаря работе кар и наград. Как, например, была присоединена Галлия к Риму? — Чрезвычайно просто: Цезарь явился и из 3 миллионов населения уничтожил 1 ООО ООО, и... этого было достаточно для «расширения замиренной» среды8. Кимвры и тевтоны, а равно и евреи, чуть не поголовно были уничтожены. Если нужны еще факты, то можно указать на пирамиды человеческих голов, оставляемых позади себя Чингисханами, Тамерланами, Наполеонами и tutti quanti9. А кому и этого мало — тому мы просто укажем на историю любого государства и на любую войну, всегда представляющую не что иное, как коллективную кару, налагаемую одной группой на другую. (См. Steinmetz R. Op. cit., гл. II, III и passim.) Таков же был метод действия персов, греков, римлян (Omnia in victoria lege belli licuerunt10. Parcere subjectis et debellare superbos11); факты покорения новых племен (peregrini dediticii, сдававшиеся без всяких условий in arbitratu, dictione, potestate populi romani12), беспощадного усмирения рабов (например, восстания Спартака), индивидуальные расправы с непокорными рабами и т.
д. То же приходится сказать и о большинстве других народов: всюду на первых порах образование более широких социальных групп происходило не добровольно, а исключительно путем соединенного действия мотивационного и дрессирующего влияния кар и наград261. Не говоря уже о прошлом, и теперь, если внимательно присмотреться к колониальной политике крупных европейских государств, то нельзя не увидеть в ней точного воспроизведения или проведения тех же принципов. И теперь замирение и ассимиляция вновь покоренных стран целиком основывается на соединенном действии мотивационного и дрессирующего влияния кар и наград, а не на факте добровольного, сознательного или бессознательного, подражания, как думал Тард. Первым проявлением этого метода воздействия карами и наградами служит факт оставления в только что занятой стране вооруженной силы (войска); вторым — беспощадная кара всех протестантов и непокорных с целью прямого удаления бунтарей и в «пример другим» («дабы неповадно было»), доходящая и теперь очень часто до настоящих зверств; третьим — обещание, аргументируемое расстрелами и штыками, и впредь так же поступать со всяким, кто будет нарушать «богом установленные и гуманностью требуемые» законы победителей... Таков первый акт, представляющий применение на практике мотивационного влияния указанных рычагов. Второй акт растягивается на десятки лет: побежденные под влиянием такой «гуманности» волей-неволей принуждены исполнять приказы «белолицых дьяволов»; чем чаще они их исполняют — тем больше и больше привыкают и сживаются с ними, в то же время забывая свои обычаи. Наконец, наступает эпилог: благодаря долговременной дрессировке свои обычаи забыты, а чужие обычаи сделались своими. Так поступает и поступала Германия, Англия, Франция, Россия, Япония и т. д. Возьмите далее способы и характер распространения религии среди этих покоренных или вообще языческих народов. Для примера можно взять распространение ислама и христианства... Что первый из них обязан своему распространению не мирному подражанию, а главным образом насильственному вко- ренению его путем оружия (следовательно, путем приложения мотивационного и дрессирующего влияния кар и наград) — это, несомненно, пускалась в ход как посюсторонняя, так и потусторонняя санкция. То же в общем приложимо и к христианству. Мне вспоминается факт обращения в христианство литовцев, которых «сманивали» креститься путем дарения новообращенным бус, крестиков, белой одежды и т. д. Наряду с этим вспоминается и факт крещения новгородцев, кратко резюмированный в по говорке «Добрыня крестил мечом», вспоминаются те многочисленные факты, когда христианам, среди покоренного народа или низшего класса, делались всевозможные льготы и давались привилегии, вспоминаются средневековые религиозные войны, борьба различных сект (например, в Византии арианства с православием), выполнявшаяся не столько путем аргументов и доводов, сколько путем силы и оружия с практикованием карательно-наградных санкций, вспоминается инквизиция и Торквемада, действовавший ad majorem gloriam Dei14 путем костров, застенков, пыток, истязаний, и т. д. и т. д.262 — и во всем этом я почти не вижу добровольного подражания, но зато прямо бьют в глаза всевозможнейшие способы реализации мотивационно-дрессирующего влияния кар и наград. Не вдаваясь в дальнейшие подробности, можно сказать, что распространение тех или иных нравов, обычаев, правовых и моральных воззрений, институтов, религий и вообще — расширение социально-солидарных кругов и ассимиляция одной группы другой — в прошлом возможно было только при помощи мотивационно-дрессирующего влияния кар и наград, а не в силу только простого подражания. Мало того, даже «подражание-мода» — специфическое явление нашего времени — и то в значительной степени основано на мотивационном давлении этих рычагов. Каждый подражающий моде подражает в большинстве случаев не просто в силу слепого подражания, а в значительной мере сознательно, побуждаемый наградно-карательными мотивами. Желание вызвать к себе интерес, зависть, стать центром внимания и т. д., с одной стороны, и желание избежать насмешек, иронии, пренебрежения и вообще самошокирования в области ли убеждений, привычек, нравов или в области костюма, прически, «манер» и т. д., с другой, — все эти импульсы играют едва ли не основную роль и в моде-подражании263. Таким образом, кары и награды, действуя снизу и сверху, служат теми рычагами, которые устанавливают и поддерживают общественную солидарность, которая на первых порах групповой жизни без них не могла бы существовать. А существовать она не могла бы потому, что при неприспособленности членов группы к общественному бытию, при конфликтном характере развития группы (неодновременной смены шаблонов), группа без их принудительной силы неминуемо бы распалась. И чем большей была эта опасность распыления, тем интенсивнее действовали эти рычаги: тем мучительнее, жестче были наказания и тем неограниченнее были награды... С развитием общественной жизни, с постепенным смягчением привычек, изменяемых и уничтожаемых этими рычагами, иначе говоря, с постепенным ростом общественного приспособления — характер их становится все мягче и мягче, все ограниченнее и ограниченнее, и можно думать, что в будущем они будут близки к уничтожению. В процессе исторической смены различных шаблонов эти рычаги напоминают жернова, которые размалывают беспощадно и неумолимо все то, что попадает под их действие. Поэтому, может быть, и не так уж ошибались полицеисты XVIII века (Вольф, Юсти и др.), когда придавали важное значение этим жерновам в деле государственного воспитания широких масс. Подобно этому, прав и Тард, когда говорит, что «покровительственные и запретительные меры... остаются могущественным оружием в руках правительств, даже единственным, при помощи которого они могут свободно и быстро действовать на пользу выгодных для них индустрий и в ущерб тем, которые им кажутся не заслуживающими доверия. Полицейские и уголовные законы аналогичны запретительным пошлинам: умело направляемые твердой властью, они дают заметный результат, иногда скорее поверхностный, чем глубокий, но часто решительный»264. Но еще большим значение кар и наград станет в том случае, когда мы примем во внимание, что исходящие от государства или официальной власти карательно-наградные санкции далеко не ис черпывают область этих санкций. Как мы видели выше, они исходят и исходили как от коллективов, так и от индивидов, как от посюсторонней, так и от потусторонней власти. И совокупности этих однородных явлений мы в значительной степени обязаны всем нашим прогрессом, нашей культурой и цивилизацией. Плохо бы, однако, нас поняли, если бы подумали, что мы являемся какими-то апологетами санкций. Во избежание этого недоразумения заявим, что к таким апологетам мы не принадлежим. Но это не мешает теоретику-исследователю изучать явление так, как оно дано, и приписывать ему те функции, которые оно действительно выполняло. Мы и указываем на эту функцию, причем в термины «единство группы», «солидарность» и т. п. мы не вносим никакого оценочного элемента. Укрепление солидарности еще не значит восхождение с низшей морали на высшую. Если более сильная часть группы или более сильная группа имеет нормы поведения и вообще культуру более низкую, чем побежденная часть, то, действуя путем кар и наград, она может принудить к более грубому и низменному поведению побежденных, давно уже оставивших позади себя эту ступень. В результате долгой дрессировки моральная совесть, поведение, нравы, обычаи и т. д. победителей и побежденных могут слиться и сделаться одинаковыми, а следовательно, слияние двух групп в одно органически целое тело будет достигнуто, но эта солидарность достигнута будет не повышением, а понижением культурного уровня. Вообще говоря: кары и награды — слепые силы. Они чисты и непорочны, как дева, но, как за деву, так и за них нельзя поручиться — какой они плод дадут. Характер этого последнего будет зависеть от того, от кого будут исходить санкции, против кого они будут направлены и какие цели достигаются ими. Если все эти условия положительны, то и плод может получиться хороший. Если они отрицательны — то и плод будет никуда не годным. Нет сомнения в том, что было бы, конечно, лучше, если бы история человечества совсем не знала борьбы и конфликтов, проявляющихся внутри группы в виде междуиндивидуальных и официально-позитивных карательных и наградных актов, а вне группы в виде междугрупповых конфликтов — войн. Но такое состояние возможно было бы лишь тогда, когда социальная жизнь стояла бы на одном места и не эволюционировала, или тогда, когда изменения внутригрупповых шаблонов поведения совершались бы одновременно и в одном направлении у всех членов группы, а равным образом слияние двух групп могло бы происходить чисто мирным путем. Первое условие — совершенно невозможно и недопустимо. Социальная жизнь в силу чисто механических причин, порождаемых самим фактом общения, не может стоять на одном месте и должна эволюционировать. А второе условие имелось бы налицо лишь тогда, когда люди с самого начала были бы «ангелами», поведением которых управлял бы всецело один разум. Но люди — не падшие ангелы... Напротив — ангельское состояние мыслимо как отдаленная цель будущего, как конечный результат продолжительной исторической дрессировки, совершавшейся в значительной степени механически, без какого бы то ни было целеполагания. Будучи в начале лишь разновидностью животных со всеми животными свойствами, люди могли прогрессировать также лишь наугад, случайно и стихийно... Человечеству, находившемуся в таком состоянии, была поставлена непомерная задача. Ему было сказано: «Ты наделено всеми животными инстинктами, тебе не дано ясного знания, тебе не дано и пастыря, который знал бы, к какой цели вести тебя и как нужно действовать, чтобы успешнее достигнуть этого желанного маяка. Ты предоставлено самому себе. Иди куда хочешь. Совершенствуйся — если можешь. Процветай и прогрессируй, если ты это сделать в состоянии, если же не в состоянии — то погибай!» И человечество все же не погибло. Ощупью, наугад, бесконечное число раз ошибаясь, оставляя позади себя трупы и моря крови, оно все же стало на путь прогресса и жизни, а не на путь гибели и с колебаниями, с отклонениями, с поворотами медленно пошло по этой дороге... Но это стоило ему неисчислимых жертв и бесконечных страданий. Пришлось одним «унавоживать» собой дорогу прогресса, чтобы другие могли пройти по этой дороге. Нужно было выстроить из черепов одних — пирамиды, из их трупов — гирлянды, из их страданий — предмет забавы, чтобы другие могли жить и двигаться вперед... Нужны были убийства, чтобы понять их недопустимость, нужны были зверства и жестокости, чтобы сделаться гуманными и воспитать в себе сострадание и любовь. Одним словом, нужны были беспощадные кары и награды, чтобы сделать их ненужными в дальнейшем. Когда люди были зверями — тогда необходимы были зверства, когда они будут ангелами, тогда санкции исчезнут. А будут ли они ангелами и становятся ли ими — этим вопросом мы займемся в последующих главах. Теперь же сделаем основные выводы, вытекающие из вышеизложенного понимания социальных конфликтов и социальной роли кар и наград. 1) Если социальная борьба, внутригрупповая и внегрупповая, есть не что иное, как кары и награды, обязанная своим бытием неодинаковому пониманию должного, запрещенного и рекомендованного поведения различными членами группы или различными группа- ми, — тоу очевидноу всякий рост и увеличение этого конфликта убеждений должен выражаться и в росте жестокости и грандиозности санкций. Иначе говоря, всякий раз, когда внутри социальной группы происходит увеличение ее разнородности, вызываемой различными причинами, когда поведение ее членов, диктуемое моральной совестью, становится все более и более разнородным — тогда линия кар и наград должна повышатьсяу чтобы воспрепятствовать распылению группы. То же повышение линии санкций должно наблюдаться и тогда, когда гетерогенность группы вызывается внешними причинами — столкновением с другой разнородной группой и включением ее в состав группы победителей. 2) Чем устойчивее шаблоны поведения антагонистических частей группы или антагонистических группу тем более жестокими должны быть кары и обильными наградыу чтобы сломить сопротивление антагонистической группы или части группЫу связать ее в одно целое и вообще привести ее поведение к одному знаменателю. Чем менее устойчивы эти шаблоны — тем мягче должны быть санкции. Это повышение и понижение кривой санкций происходило и происходит, как будет показано в следующей главе, не преднамеренно и не произвольно, а чисто спонтанно и самопроизвольно. Запомним эти дедуктивные выводы. Они пригодятся нам при изучении кривой санкций и ее исторических тенденций. Если факты подтвердят ее — значит, наши предыдущие положения, из которых дедуктивно мы вывели эти следствия, не совсем фантастичны и опираются на подлинное изучение сущего. А теперь перейдем к генетической стороне дела, так как уже и в предыдущем пришлось выставить несколько положений догматически и они требуют обоснования, а с другой стороны, изучение генезиса даст нам ряд следствий, которые также пригодятся при анализе исторических тенденций кар и наград.