2.1. Княжеское крещение Руси

Рассматривая крещение Руси князем Владимиром в свете принятия византийского варианта христианства, можно выделить два аспекта проблемы. Во-первых, необходимо проанализировать причины, побудившие Восточно-Римскую империю усиленно добиваться христианизации Руси именно в X в., во-вторых — определить мотивы, подвигнувшие киевского князя на проведение религиозной реформы.

Византийцам было присуще так называемое «ромейское самосознание», опиравшееся на догмат о безусловном превосходстве римлян, «народа, избранного Богом», над всеми другими народами. Составной частью официальной политической доктрины Восточно-Римской империи, наряду с претензией на мировое господство, было утверждение за Константинополем статуса «нового Рима». Отсюда вытекала теория «ойкумены» (цивилизованного мира) как иерархического сообщества христианских стран во главе с императором Византии, который своей волей определял место каждого народа в этой ойкумене. Дочь императора Алексея I Анна Комнина писала, что «по самой своей природе империя — владычица других народов, поэтому ее рабы враждебны к ней»92. Все соседние страны и народы рассматривались Византией исключительно с точки зрения зависимости от митрополии. Следование этой догме привело к тому, что византийцы утратили возможность объективной оценки реального положения вещей, и когда, например, императоры Запада перестали признавать верховенство византийских василевсов (Карл Великий, Отгон Великий и др.), Византия, ничтоже сумняшеся, продолжала считать себя владычицей мира. Ис торическим подтверждением этого положения вещей является свидетельство посла Отгона Великого Луитпранда о его споре с константинопольскими придворными. Луитпранд, по его словам, высмеял византийцев, желавших, чтобы их именовали не иначе как «ромеями», высмеял, поскольку настоящие потомки римлян («ромеев») могли жить только в Риме. Ему возразили: «Во времена Константина I все знатные [римляне] переселились на Босфор, в Риме же остались лишь плебеи и рабы»93. На этом основании византийцы считали, что они вправе величать себя богоизбранным народом (здесь уместно упомянуть о теории благородства крови, исповедовавшейся византийцами).

Империя стремилась втянуть в орбиту своего влияния и варварские народы. Для этого собирались сведения об их быте, нравах, государственном устройстве. Одним из основных методов подчинения «варваров» было распространение среди них христианства, чтобы затем внушить неофитам мысль о греховности выступления против христианской империи и василевса как «наместника Христа». Именно этим объясняется стремление Восточно-Римской империи христианизировать Русь. Ко всему прочему, начиная с VI в. славянские племена стали рассматриваться империей как опасный противник. Свидетельств тому множество, например, в начале XX в. был введен в научный оборот грузинский пергаментный манускрипт 1042 г., в котором говорилось об осаде русскими Константинополя в 626 г. и о том, что, лить пообещав большую сумму денег, император Ираклий смог уговорить «скифов, которые суть русские, не тревожить империю»94.

Начиная с XV в. в русских житийных сборниках появляется «Житие св. Стефана Сурожского» (город Сурож ныне — Судак). Одним из чудес, приписываемых этому русскому святому, является, как ни странно, посмертное спасение города от русое, обрушившихся на византийские владения в Крыму — от Херсона до Керчи. «По смерти же святого мало лет мину, ггриде рать велика русска из Новаграда, [русский] князь Бравлин силен зело»95. В этом «Житии» впервые прослеживается мысль о возможности спасения от варваров путем их христианизации: князь Бравлин чудесным образом

уверовал на гробнице св. Стефана, принял крещение от архиепископа Филарета, занимавшего кафедру в конце VIII начале IX в., и угрозы Византии как не бывало.

Подобного рода сюжет мы встречаем и в «Жигии Георгия Амастридского» о нападении русов (ок. 820 г.) на византийские владения: русы усмиряются, узрев гробницу св. Георгия. «Было нашествие варваров — руси, народа, как все знают, в высшей степени дикого и грубого, не носящего в себе никаких следов человеколюбия. Зверские нравами, бесчеловечные делами, обнаруживая свою кровожадность уже одним своим видом, ни в чем другом, что свойственно людям, не находя такого удовольствия, как в смертоубийстве, они — этот губительный и на деле и по имени народ, — начав разорение <„> достигли наконец и отечества святого»96.

Ответ на вопрос: кто на самом деле был более жесток — русы или византийцы — оказывается не таким однозначным, если принять во внимание, например, ритуал византийских воинов (по свидетельству Анны Комнины), варивших в котлах новорожденных турецких младенцев, отобранных у взятых в плен матерей, и окроплявших этой водой правую руку, что должно было способствовать, по их мнению, военному успеху97.

Если оставить в стороне «чудеса» спасения византийцев от восточных славян, то можно констатировать, что в конце VUI — начале IX в. русы совершили два похода на византийские владения и ушли, скорей всего, потому, что они просто получили хороший выкуп. Поход на Амастриду и его победоносные для русичей последствия вызвали, вероятно, появление в 839 г. посольства русов в Константинополе. Сведения об этом содержатся в германской Вертинской хронике, из которой следует, что после визита в Константинополь посольство направилось в земли франков к императору Людовику Благочестивому с рекомендацией византийского императора Феофила. Дело в том, что в 30-х годах IX в. Византия потерпела ряд поражений от арабов и после Амастридского похода была заинтересована договориться с русами и обеспечить свою безопасность.

Амастридский поход русичей проходил лишь в непосредственной близости от Константинополя, но уже в 860 г. русы осадили Константинополь, неделю держали осаду и ушли, получив или взяв огромные богатства, Этот год можно считать переломным: византийцы осознали всю опасность того, что «так называемые русы, которые, поработив находящихся около них и возомнив о себе высоко, подняли руки и против Ро- мейской державы»98. Против «поднявших руки на Ромейскую державу» необходимо было срочно принимать меры. Становилось все более очевидным, что одним военным путем проблему не решить, несмотря на то, что в XI — X вв. «византийское войско не уступало западноевропейскому: оно было хорошо организовано и вооружено»99. Пришло время воспользоваться главным идеологическим оружием ромеев — христианизацией врагов. В окружном послании патриарха Фотия говорится о крещении русов как действенном средстве, превратившем их «в чин подданных и друзей наших вместо ограбления нас и всякой против нас дерзости»100. К этому и свелась вся последующая политика Византии по отношению к Руси.

В начале X в. князь Олег возглавил грандиозный поход на Константинополь. К этому времени Русь предстала уже объединенной в союзное политическое целое. К союзу Новгородской и Киевской земель стали присоединяться другие территории восточных славян. Общие торгово-экономические интересы (прохождение пути «из варяг в греки»), религиозная и этническая общность, одинаковая структура власти в разных землях с доминирующим положением веча — все эти факторы способствовали созданию мощного союзного образования, которое после смерти князя Олега не только не распалось, как Франкская империя после гибели Карла Великого, а продолжало усиливаться.

«Повесть временных лет» подробно описывает поход 907 г.101. Греки не выдержали осады и запросили мира. Основным условием заключения мирного договора стало требование Руси о выплате ей дани Византией; и — деваться некуда — начиная с 907 г. василевсам пришлось исправно платить дань. Все последующие войны Руси с империей были вызваны тем, что Русь делала тщетные попытки отказаться от финансовых обязательств. Нет оснований говорить о бессмысленности этих эк спедиций — в их основе лежал прежде всего экономический интерес. Это отчетливо видно из хрисовула (жалованной грамоты императоров Византии), последовавшего за мирным договором 907 г. и закрепившего за русскими купцами право брать с византийцев месячину, т. е. помесячное содержание в течение шести месяцев их пребывания в Константинополе, кроме того, русским купцам предоставлялось право беспошлинной торговли. В 912 г. русское посольство в Константинополе заключило новый договор, который был оформлен уже не в форме пожалования102, а как двусторонний межгосударственный договор. При этом, согласно обоим этим договорам, русские приняли на себя и ответные обязательства.

Однако к 40-м годам договор 912 г. практически перестал соблюдаться. Византия прекратила выплату дани и отменила льготы купечеству, и с 941 г. начались новые войны. Итогом явился новый договор 944 г.103. В нем, по сравнению с договором 907 г., Русь пошла на экономические уступки: была отменена беспошлинная торговля и введены ограничения на закупки некоторых товаров. Зато с военно-политической стороны были решены проблемы зон влияния. Показателем того, что договор заключался между могущественными державами, служит тот факт, что на верность договору 944 г. русские послы приняли клятву от василевса Романа I Лакапина и его сыновей, а для ратификации договора в Киеве побывало греческое посольство.

К 70-м годам X в. между Русью и Византией вновь стали множиться противоречия из-за Северного Причерноморья. К этому времени относится деятельность талантливого военачальника князя Святослава. По свидетельству византийского историка Льва Диакона, Святослав намеревался победить Византию и посадить на ее трон своего ставленника104. Военные действия развернулись летом 970 г. и проходили с переменным успехом.

Причиной противоборства с Византией было стремление русов установить контроль над узлом транзитной торговли между Европой и Востоком — городом Переяславцем на Дунае (территория современной Болгарии). Нам представляется обоснованным суждение А. Н. Сахарова, согласно кото- рому, будь Русь несколько удачливее, ей была бы уготована совсем иная историческая судьба105. Знаменательны слова Святослава, брошенные византийцам на их требование к русским покинуть Переяславец и отразившие представления последних об их месте на геополитической карте тогдашнего мира: «Пусть тотчас же покинут Европу, на которую они не имеют права, и убираются в Азию»106. Очевидно, что Святослав воспринимал Восточно-Римскую империю именно как азиатскую державу.

В этой связи любопытны рассуждения Льва Диакона — очевидца войны «ромеев» с русами, коих он именует скифами: «<...> скифы почитают таинства эллинов, приносят по языческому обряду жертвы и совершают возлияния по умершим, научившись этому то ли у своих философов Анахар сиса и Замолксиса, то ли у соратников Ахилла. Ведь Арриан пишет в своем “Описании морского берега”, что сын Пе- лея Ахилл был скифом и происходил из городка под названием Мирмикион, лежащего у Меотидского озера. Изгнанный скифами за свой дикий, жестокий и наглый нрав, он впоследствии поселился в Фессалии. Явными доказательствами [скифского происхождения Ахилла] служат покрой его накидки, скрепленной застежкой, привычка сражаться пешим, белокурые волосы, светло-синие глаза, сумасбродная раздражительность и жестокость, над которыми издевался Агамемнон, порицая его следующими словами: “Распря единая, брань и убийство тебе лишь приятны”»107.

Этот византийский историк подтверждает, что религиозные обряды русов имели много общего с эллинскими. Примечательно, что, будучи на стороне врага, он признает несомненный героизм русов, предысгоки которого он усматривает в образе их мифологического предка Ахиллеса — знаменитого героя гомеровской «Илиады». Тем самым, согласно Льву Диакону, Святослав — генетический и духовный потомок Ахиллеса, из чего логично вытекает, что так называемые «ромеи» — византийцы — не являются наследниками эллинской цивилизации и могут претендовать лишь на звание основателей новой «азиатской» деспотии. И поэтому, если следовать логике этого историка, вышеприведенное суждение Святослава относительно азиатских корней византийцев выглядит весьма убедительным.

Подводя итоги сказанному, можно констатировать: к середине X в. союзное древнерусское государство являлось наиболее последовательным врагом Византийской империи, которая как никогда ранее была заингересована в нейтрализации Древней Руси. Не имея возможности добиться желаемого ни военным, ни экономическим путем, она нашла выход в христианизации непокорной державы.

Для того чтобы разобраться в причинах, побудивших княжескую власть пойти на две религиозные реформы, необходимо рассмс п реть сложившееся к тому времени политическое устройство Древней Руси.

Политический строй древнерусского государства зафиксирован в летописях: «Новгородцы бо изначала и смолыш не, и кыяне, и полочане, и вся власти на думу на веча сходятся; но что же старшие думают, на том же пригороды станут»108. Древнерусские волости состояли из городов и пригородов. В каждой волости был один главный город, имя которого и присваивалось всей волости. Остальные населенные пункты — «пригороды» — находились в подчинении города. В начале XX в. профессор, историк права М. Ф. Владимир- ский-Буданов констатировал: «<...> форма общества, составлявшая государство во весь первый период, есть земля, как союз волостей и пригородов под властью старшего города <...> по сознанию тогдашнего населения, государственное устройство состоит не в княжеских отношениях, а в земских (старших городов и пригородов), и само понятие государства приурочивается не к княжениям, а к землям» 109.

Территориальное образование, получившее название Русская земля, представляло собой союз земель и имело, на наш взгляд, государственное устройство протоконфедеративного (с тенденцией перехода в протофедерацию) типа. Мысль о федеративном начале Древней Руси развивал в середине XIX

в. Н. И. Костомаров. М. Ф. Владимирский-Буданов считал, что «мы не только не вправе замалчивать эту идею, но мо жем и должны дать ей отдельное место в ряду пережитых форм русского государственного порядка <..> это переходная форма, стоящая между государственною раздельностью русских земель и наступившем за нею единодержавием»110.

Можно констатировать, что Русская земля как территориальное образование возникла в результате союза русских земель, но никак не союза княжеств. Понятие «Русская земля», как высшая объединительная ценность, имеет совершенно иную мировоззренческую основу, нежели, например, «царство» — божественно установленный миропорядок — или возникшее в России в XVI в. «государство», этимология этого слова отразила такую систему власти, когда высшая государственная ценность «даруется» государем-самодержцем как милость. Сакральное восприятие русичами природных явлений и религиозный культ предков оказали решающее влияние на становление государственности Древней Руси. Русская земля воспринималась славянами как единая для всех мать-кормилица, как сакральное пространство погребенных в ней предков и отчизна всех русичей — «Даждьбожьих внуков».

Древняя Русь середины X в. — это уже сложившееся территориальное целое, основу которого составляли торговля и земледелие (без феодальной собственности на землю); отличительной чертой являлся сравнительно высокий уровень пашенного земледелия, скотоводства, охоты, рыболовства и бортничества.

Скандинавы называли Русь Гардарики («страной городов»)111. В летописях, повествующих о событиях IX — X вв., упоминается до 25 исторически значимых городов и оставляются без внимания остальные, «неисторические»112. В рассматриваемый период на Руси получили развитие ремесла, связанные с металлургией, стеклодувным производством, изготовлением оружия и военных доспехов, ювелирным делом, обработкой дерева. Развитию торговли (первые сведения о купцах-славянах в Европе относятся к началу X в. и содержатся в Раффелыитенском таможенном уставе)113 способствовало прохождение водного пути «из варяг в греки» и — соответственно — монополия на все торговые операции на протяжении всего этого пути. Русские купцы пользовались протекционизмом власти во внешнеторговых операциях, чему свидетельством служат все договора X в. Руси с Византией. О величине торгового оборота можно судить по тому факту, что в договоре 944 г. русским купцам запрещалось покупать на византийских рынках шелковые ткани более чем на 50 золотников114.

Об уровне развития общественных отношений в Древней Руси можно судить по системе правовых норм. Их особенностью являлась практика договорных отношений с княжеской властью. В 1015 г. новгородцы добились от киевского князя Ярослава особого правового статуса, зафиксированного в «грат мотах Ярослава»115. Эго первый документально подтвержденный прецедент договорных отношений такого масштаба в Европе той эпохи, и, очевидно, что новгородцы, вопреки усилению влияния христианской мифологии власти, добились восстановления привычных для себя правоотношений, т. е. тех, что существовали на Руси до введения христианства. 0

том, что Древняя Русь не жила «звериным образом», говорит факт наличия собственной письменности. По свидетельству ряда источников, Константин Философ, он же св. Кирилл, приехал в 860 г. в Корсунь (Херсонес) и встретился с неким русином, имевшим Псалтырь и Евангелие, написанные «роусь- кыш письмены». В «Житии Кирилла» говорится: «<...> и дошед до Хорсуна <..> обрете же ту Евангелие и Псалтырь, роуськы- ми письмены писано, и человека обреть, глаголюща того беседою, и беседовав с ним, и силу речи приемь, своей беседе при- кладая различии письмень гласнаа и согласнаа, и к Богу молитву творя, вскоре начать чести и сказать, и мнозися ему дивля- ху»116. Опираясь на это свидетельство, можно предположить, что Кирилл лишь усовершенствовал уже имевшуюся русскую азбуку. Не случайно в одной из русских рукописей XV в. — «Толковой палее» — утверждается, что в основе славянского алфавита лежит русская азбука: «А грамота русская явилася Богом дана в Корсуни русину, от нее же научился философ Константин и опуду сложив и написав книгы русским языком»117.

Оппоненты этой версии ссылались на слова императора Михаила III из «Жития Кирилла» о том, что и его отец, и дед, и «инии мнози» искали славянские буквы, но не обрели их. Н. К. Никольский исследовал эту проблему в 30-х годах XX

в. и пришел к выводу, что первоначальное значение слова «буквы» синонимично слову «книги», в то время как понятию «буквенные знаки» соответствует слово «письмена». Он провел аналогию с греческим словом, которое означало не только буквы, но и книги, а в более узком значении — Священное Писание. Если следовать этой логике и таким образом интерпретировать понятие «буквы» в XIV главе «Жития Кирилла», то получается, что отец и дед Михаила ІП пытались приобрести Священное Писание на славянском языке — они искали его целенаправленно, поскольку, судя по всему, им было известно, что такой перевод существует118.

Вопрос о происхождении двух древнейших славянских алфавитов остается открытым до сих пор. Однако в любом случае очевидно, что письменность в Древней Руси существовала задолго до официального принятия христианства. Археологические находки подтверждают довольно широкое распространение письменности уже в начале X в. В 50-х годах XX в. во время раскопок Гнездовских курганов под Смоленском археологом Д. А. Авдусиным был найден бытовой сосуд (в виде амфоры) первой четверти X в. с надписью кирилловским алфавитом одного слова: либо «горух- ща», либо «гарушна», т. е. горчичные семена, горькая пряность119. Поскольку находка обнаружена далеко от тогдашних культурных центров Киевской Руси — Новгорода и Киева, то это свидетельствует о том, что грамотность вошла в обиход и распространилась относительно широко. Этот факт подтверждается и нахождением археологами в слоях X в. острых железных палочек — писйл, что также косвенно подтверждает гипотезу о существовании просвещенных людей в дохристианской Древней Руси120. Найденные в 1951 г. А. В. Арциховским берестяные грамоты, дающие представление о повседневной жизни простых новгородцев (самые ранние датируются XI в.), также свидетельствуют об элемен тах бытовой грамотности, которая, очевидно, была распространена уже и в X в.121.

Так, например, в договоре 907 г. Руси с Византией упоминаются письменные русские завещания; в договоре 944 г. говорится о том, что русские купцы были обязаны прибывать в Константинополь с грамотами, выданными княжеской канцелярией в Киеве122, что предполагало их определенную образованность. В связи с вышесказанным возникает правомерный вопрос: чем тогда объяснить отсутствие письменных свидетельств об истории дохристианской Руси? По-видимо- му, таковые свидетельства были сознательно уничтожены в христианскую эпоху.

Расширение и укрепление Древней Руси, которая вела частые войны, предопределило тенденцию превращения князя в главу обособившейся социальной группы — военно-арисго- кратической элиты. Оформлялось и социальное неравенство. Великий князь Киевский почувствовал реальную возможность «сакрализации» своей должности, чего, как мы уже говорили выше, на Руси никогда не было. С другой стороны, княжеская власть столкнулась с открытыми формами сопротивления. Так, восстание древлян в 945 г. и убийство великого князя Игоря явилось ответом населения на нарушение князем норм обложения и требование заплатить тройную дань.

Языческое мировоззрение не способствовало решению двух основных задач, стоявших перед княжеской властью: (1) внушение членам общества типа поведения, уместного в «эпоху феодализма»123, т. е. покорности и смирения в условиях неравенства, и (2) божественное обоснование происхождения княжеской власти. Именно эти задачи и преследовал князь Владимир, проведя в 980 г. первую религиозную реформу. Фактически она свелась к установлению новой иерархии русских языческих богов. В созданном им в Киеве пантеоне первое место занял Перун, далее следовали Стрибог, Даждьбог, Хоре, Симаргл и богиня Макошь. Аналогичная реформа была осуществлена и в других крупных городах, а в Новгороде Перун был установлен на берегу Волхва124.

Суть реформы князя Владимира становится ясной, если принять во внимание, что Перун, коему он отвел первое место в пантеоне, являлся покровителем князя и княжеской власти. При этом собственно с мифологической стороны этому новшеству не было дано никакого объяснения.

Механическая перестановка фигур в пантеоне, к чему свелась вся реформа, изначально была обречена на неудачу. При этом надо учитывать, что князь Владимир и после модернизации языческого пантеона по-прежнему не получил права поселиться на территории града Киева, где находилось языческое святилище. Потому-то следующим шагом для достижения его политических целей и стало внедрение христианства, каковое позволило решить задачи, стоявшие перед военно-аристократической элитой.

Выбор между восточным и западным христианством зависел от того, в какой из ветвей христианства вопрос о власти решался для княжеской власти наиболее благоприятно. Князю Владимиру, стремившемуся во что бы то ни стало укрепить свою власть, не было никакого резона принимать западное христианство и разделять власть с Папой. Обладая обширной информацией о государственном устройстве Вос- точно-Римской империи, княжеская власть нашла в ней именно то, что искала. Следует учитывать и влияние того обстоятельства, что при отце Владимира, князе Святославе, русские ставили задачу возведения своего ставленника на константинопольский престол. Возможно, что и сам Влади мир мечтал овладеть византийским троном и видел себя, а не византийского василевса, единым христианским царем.

В 959 г. княгиня Ольга, уже после своего крещения в Константинополе, обратилась к императору Оттону Великому с просьбой прислать епископа и священников. Отгон отправил на Русь епископа Адальберта. Тот же в 962 г., «не будучи в состоянии преуспеть в том, чего ради он был послан, и видя, что он попусту утруждается, возвратился [восвояси]»126. Неудачу миссии епископа Адальберта нельзя объяснить только тем, что в то время князем на Руси был Святослав, убежденный противник всех версий христианства, и что глава Русского государства будто бы не хотел поддерживать миссию Адальберта. Именно народ не воспринимал христианство как таковое — и в этом была главная причина провала миссии.

Восточный вариант христианства, насажденный князьями силой, приживался с трудом. От XI в. сохранились описания «тяги» простого народа к христианству. Люди, «не слушая божественных словес, но аще плящи или гудци, или ин хто игрець позоветь на игрище или на какое сборище идольское, то вси тако текут радуяся <...> и весь день тот предстоят позорьствующе тамо». Когда этих «христиан» приглашают на церковную службу, «а мы позева<юще> и чешемся, и протягаємся, дремлем и речем: “дождь” или “студено” <...>. А на позоршцех — ни прову сущю, ни затимью, но многожды дождю и ветром вымющую, или вхямщи, то все приемлем, радуяся, позоры для на пагубу душам. А в церкви поправу изщю и заветрию дивну, и не хотят прити на поученье — ленятся»127. Даже в княжеско-боярской среде в XII — XIII вв. еще использовались браслеты с русалиями, а в XVI в. молодой Иван Грозный, следуя языческому обряду, не раз пахал весеннюю пашню в Коломне128.

Выбор правившей на Руси военно-аристократической верхушки пал именно на византийский вариант христианства, поскольку лишь василевс обладал наиболее сакрализирован- ной властью.

Эту власть константинопольские правители не делили на земле ни с кем, в отличие от западных владык, признававших главенство Римских Пап. Ярким примером, демонстрирую щим характер взаимоотношений между василевсом и патриархом той эпохи, какой был просто немыслим между европейскими владыками и Папой Римским, служит поведение Льва VI Мудрого, неудачника в семейной жизни, — его жены умирали одна за другой. Долго не получая разрешения Церкви на третий, а затем и на четвертый брак, Лев плевал патриарху в лицо, бросал его наземь, приказывал избивать до полусмерти, а потом, обливаясь слезами ненависти и отчаяния, стоял на коленях у царских врат129. Василевсы могли устранить любого патриарха силой, но тут же не забывали получить у Церкви одобрение или прощение, поскольку открытое осуждение василевса Церковью было опасно: игнорирование авторитета Церкви могло вызвать неповиновение народа. На место убитого или сосланного иерарха водворялся новый, одобрявший или прощавший действия императора от имени Церкви. Многочисленные браки полувизантийца по крови царя Ивана Грозного, сходным способом выбитое на них согласие духовенства, казнь митрополита Филиппа Колычева, многочисленные кровавые оргии — ничто публично не осуждалось Православной Церковью, довольствовавшейся эпизодическими «раскаяниями» царя, собственноручно составлявшего в такие минуты многочисленные поминальные синодики своим жертвам, переходя с пофамильного перечисления на количественное: «порублено столько-то» — воспроизводя, так сказать, византийскую традицию в российских условиях.

В 988 г. князь Владимир и его дружина приняли крещение. Митрополит Иларион Киевский признавал, что крещение в Киеве было насильственным: «<...> со страхом перед повелевшим крестились, ведь было благоверие его с властью сопряжено»130.

Только после введения христианства князем Владимиром город Киев становится княжеским. При описании мести княгини Ольги древлянам «Повесть временных лет» дает топографию языческого Киева, из которой следует, что княжеский двор находился вне территории «первоначального града Киева». «Город же Киев, — говорится в “Повести...”, — был там, где ныне двор Городяты и Никифора, а княжеский двор был в городе, где ныне двор Воротислава и Чудина (т. е. в то время за пределами Киева. — А А.), а место для ловли птиц было вне го рода; был вне города и другой двор, где стоит сейчас двор деместика (в те годы так именовался руководитель церковного хора. — Л А.), позади церкви Святой Богородицы; над горою был теремной двор — был там каменный терем»131. Именно первоначальный град Киев, локализованный дворами Го- родяты и Никифора, был обнесен оборонительным рвом. Только после введения христианства ров, отделявший град Киев от княжеского двора и других городских дворов, был засыпан, а вал разметан — их остатки ныне раскопаны археологами132. Топография языческого Киева позволяет сделать вывод о том, что князь занимал явно подчиненное положение по отношению к вечу и не имел права жить на территории Киева. Точно такой же принцип экстерриториальности княжеских резиденций видим мы и в топографии северных русских городов — Новгороде и Пскове, где вече не было уничтожено, а существовало на протяжении X — XV вв.

В Пскове, например, княжеский двор вплоть до XV в. находился вне Детинца (так называлась территория внутри городской крепости), где рядом с Троицким собором располагалось вече. Псковский летописец сообщал, что в Детинце около Троицкого собора посадник и псковичи вымостили деревянными плахами под вече некое буевшце (т. е. бывшее языческое кладбище)133. М. X. Алешковский выявил то общее, что объединяло буевшце и погост. В Древней Руси слово «погост» использовалось как в значении «кладбища», так и для обозначения административного центра; следовательно, вече собиралось в тех местах, где располагались языческие кладбища, откуда дух предков освящал жизнь потомков и санкционировал их решения (в древней Скандинавии народные собрания — тинги — созывались именно на кладбищах). Налицо четкая взаимосвязь между религией и политикой, между кладбищем и административным центром.

В Новгороде также наблюдалась подобная топография: буевшце здесь тоже находилось в Детинце. В христианскую эпоху на месте бывшего языческого буевшца был построен Софийский собор. На одной из новгородских икон XVII в. изображен деревянный вечевой помост перед Софийским собором. Здесь, в религиозном центре, собиралось вече; княжеский же двор располагался на другом берегу Волхва (как и в Пскове), рядом с городским торгом, то есть был экстерриториален по отношению к высшему органу власти.

Этимология слова «Детинец» родственна польскому слову «дединец» — так в Польше именовалась площадь перед помещичьей усадьбой, где собирались «деды», руководители сельской общины. Налицо связь между славянским культом предков и функционированием вечевой власти.

Первоначальный Смоленск тоже образовался на месте кладбища и языческого капища. И опять-таки в новом Смоленске XI в. княжеский двор был экстерриториален и находился не в Детинце, а в стороне, на Смядыни, где в начале XI в. убили князя Глеба.

В Ростово-Суздальской земле гигантские кладбища-погосты располагались поблизости от будущих городов Суздаля и Переелавля.

Из всего сказанного можно сделать вывод: на Руси вечевая (представительная) форма делегирования власти корнями уходила в языческую религию, освящавшую такую форму правления. В Киеве князь занимал явно подчиненное положение по отношению к вечу. В этом контексте призвание новгородцами варяга Рюрика совершенно не согласуется с версией, представленной в «Повести временных лет», согласно которой с Рюриком якобы пришла на Русь государственность. Парадокс состоит в том, что в дохристианские времена князь не обладал верховной властью и не мог править, разве что узурпировав это право, в летописи же речь идет лишь о приглашении... править! Верховной властью на Руси обладал только орган народного представительства — вече. Князь же выполнял охранительно-военные и фискальные функции и был подконтролен вечу, которое могло взять на службу кого угодно. Приглашение Рюрика не было чем- то экстраординарным, а полностью соответствовало традициям существовавшего политического строя. Более того, единое централизованное государство, как форма государственного устройства, возникло в Швеции и Норвегии лишь на рубеже X — XI вв., и поэтому совершенно необоснованно утверждение, что в середине IX в. варяги принесли на Русскую землю какую-либо государственность.

Говоря о союзном древнерусском государстве, важно отметить тот факт, что вечевая форма государственного устройства отнюдь не закрепляла племенной раздробленности, поэтому княжескую власть не следует рассматривать как силу, обеспечившую преодоление племенных различий. Основой вечевого строя являлась волость, представители которой составляли народное собрание. В состав волости входили различные поселения, так что племенные различия не оказывали существенного влияния на образование волостей. Например, Изборск, населенный кривичами, с древнейших времен принадлежал к Новгородской волости, остальные же кривичи были рассеяны между Полоцкой и Смоленской волостями. На Северной Руси, где уже к середине IX в. зародилась русская государственность, влияние племенных различий вообще было незначительным. Юг же развивался медленнее Севера. В. И. Сергеевич отмечал, что «<...> под 859 годом Лаврентьевская летопись, перечисляя северные племена, платившие дань варягам, называет чюдь, славян, мерю и всех кривичей»134. Это «всех» вызвано именно разбросанностью кривичей по нескольким волостям: летописец обращает внимание читателя не на одних только новгородских кривичей, но и на «полоцких и смоленских»135. Другой известный историк, А. Е. Пресняков, считал, что «<...> как только восточное славянство выступает на свет истории, уже организованное в форме Киевской Руси, перед нами картина такого строя народной жизни, который не имеет ничего общего с племенным бытом. <...> Городские волости-земли явились на развалинах племенного быта, не из него выросли, а его разрушили»136.

Русские волости не составляли наследственного владения Рюриковичей. Князья именно призывались, и в силу этого они не могли рассматривать волость как частную собственность. Известно, например, что князь Святослав Игоревич многолетне находился в походах, да и Новгород управлялся посадником, а не призванным князем. Когда же новгородцы снова захотели иметь своего князя, то послали депутацию к Святославу в Киев, выразив решительное намерение призвать князя из другого рода в случае, если ни Святослав, ни дети его не поедут к ним. И прецеденты были: в Полоцке сидел не Рюрикович, а князь Рогволд, в Турове — Тур137.

Итак, теперь мы можем с четкостью обозначить цель, которой был одержим князь Владимир, проводя христианизацию Руси, — мировоззренческое закрепление изменения государственного строя и переход к самодержавию. Новгородские события 989 г. наглядно подтверждают, что крещение было акцией политической. Иоакимовская летопись, обращаясь к тому времени, рассказывает, как Добрыня и Путята проводили «огнем и мечом крещение» Новгорода138. Источниковедческое исследование этой летописи, произведенное В. А. Яниным и дополненное археологическими наблюдениями, подтверждает факт принудительного крещения новгородцев. Летопись говорит о том, что новгородцы покорились только после того, как Добрыня поджег город. Археологические раскопки обнаружили следы огромного пожара, который уничтожил все сооружения (9000 кв. м—и это только в пределах раскопа), «владельцы сокровищ <...> не могли вернуться к пепелищам своих домов»139. И все это происходило в городе, отличавшемся веротерпимостью, чему подтверждением может служить наличие в Новгороде Преображенской церкви с христианской общиной. Решение же о неприятии христианства было вынесено вечем («учиниша вече»), и очаг противодействия, как отмечает А. Г. Кузьмин, «скрывался на Софийской стороне, то есть там, где находились главные административные, управленческие цешры города. Сопротивление возглавил сам тысяцкий — высшее должностное лицо, представлявшее институт самоуправления»140.

Методы христианизации «огнем и мечом» применялись не только на Руси. Можно указать на пример Картли (VI в.). Согласно «Хронике обращения Картли», после крещения низинной части Картли св. Нино отправилась проповедовать в горы, причем она взяла с собой священника и эристави (воеводу). Однако на этот раз ее проповедь не имела успеха; «Они (т. е. горцы. — Л. А.) отвратили свои головы, а эрисга- ви слегка направил на них меч, и они со страху дали сокрушить свои идолы»141. Видимо, такая встреча со стороны горцев не была неожиданной, ведь Нино, отправившуюся проповедовать христианство, сопровождал эристави (разумеется, во главе воинского отряда). Согласно «Жития Нино» (редакция Леонтия Мровели), картлийский царь Мириан в целях христианизации горной области обратился не только к мечу, но прибег и к более действенному средству; «<...> увеличил <...> дань, когда те не пожелали принять крещения»142. В Картли, как и на Руси, принятие христианства влекло за собой изменение государственного сгроя, однако в этой части нынешней Грузии (исключая горную часть, жившую родовым строем) процессы феодализации отвечали той политической модели, которую несло с собой христианство. Дело в том, что в христианизации населения были заинтересованы молодые фео- дализирующиеся силы Картли, стремившиеся завладеть огромными земельными угодьями, принадлежавшими языческим храмам; земельный же фонд, бывший в непосредственном распоряжении царя Картли, сильно «подтаял» после раздачи азнаурам (сословию, составлявшему основу военно- ленной системы) владений за службу царю. С принятием христианства храмовые владения стали упраздняться, земли языческих храмов постепенно переходили в ведение царя, а от него — азнаурам. Ясно, что такого рода перемены были на руку и царю, поскольку распределением земель среди преданных ему людей он упрочивал свое положение.

В древнегрузинских источниках хоть и скудно, но все-таки сохранились некоторые свидетельства, которые указывают на роль азнауров в деле христианизации Картли. По словам С. Н. Джанаптиа, «как будто приобретают особый смысл те сведения, которые говорят о строительстве христианских храмов азнаурами <...>”»143. Такое активное участие азнауров в строительстве церквей говорит об особой заинтересованности этого сословия в деле распространения христианства.

Если в Картли новый культ закрепил сложившиеся политические реалии, то в Древней Руси под прикрытием христианизации была предпринята попытка изменения государ- стаєнного строя, не имевшая адекватной опоры в экономическом базисе (об этом см. ниже).

Именно с введением христианства связано начало становления на Руси монархического строя, о чем свидетельствует и неоспоримый авторитет в вопросах самодержавия царь Иван Грозный. В своем первом послании к князю Курбскому он начинает отсчет «<...> истинного Росийского царствия самодержавство <...> от великого князя Владимира, просветившего Русскую землю святым крещением»144.

Топография Киева свидетельствует, что лишь с введением христианства, уничтожением святилища и изгнанием жрецов город стал княжеским и княжеская резиденция оказалась его центром. Перенос княжеской резиденции внутрь Киева мы рассматриваем как одну из составляющих материализации архетипической властной модели, ранее воплощавшейся в «небесном Вавилоне», «небесном Египте», «небесном Иерусалиме». На примере Вавилона Мирча Эли аде описал ту же практику соотнесения земного мира с параллельным небесным: «Для Месопотамии <...> фундаментальная концепция может быть передана так: полное подобие между Небом и Миром. <...> каждой земной вещи в точности соответствует идентичная же вещь на Небе, по идеальной модели которой она создана. <...> план города Ниневии был начертан на начальном времени по небесным письменам, т. е. по “графическим” фигурам, которые описывали звезды на небосводе. Река Тигр находилась под звездой Аннунит, Евфрат — под Ласточкой, Ниппур — в Большой Медведице. Они реально существовали на этих звездных уровнях, а на земле находилось их подобие, бледное и несовершенное. <...> Однако храм — это центр города и символ небесного трона. Образ всего космического Рая, Центра Мира, Мировой оси есть весь священный город. <...> Священный город, заключающий храм меж своих зубчатых стен, также становится Центром <...> Мира. Его жители магически уподобляются божественным хозяевам “Центра”, богам»145.

Земная власть уподоблялась небесному прототипу, отображая Царство Небесное, сам же князь Владимир становился земным «отображением» Царя Небесного. Суть связи между царем и его небесным прототипом — Царем Небес ным — четко сформулировал Иосиф Волоцкий: «<...> государь во власти своей подобен Богу».

Известно, что условием принятия крещения князь Владимир выдвигал династический брак с византийской принцессой. Василевс Василий II отправил в жены Владимиру свою сестру Анну, которая много слез пролила, не желая этого брака, но государственный интерес Византии по нейтрализации Руси пересилил эмоции, «ибо много зла наделала Русь». Итогом явилась, по замечанию А. В. Карташева, «брачная связь с единственной в мире, по тогдашним понятиям, подлинно царской, “ромейской” династией. Через это новый родственник приобщился к высшему классу мировых динас- тов»146. Так с кем же на самом деле породнился славянский князь Владимир, что представляла собой эта «высшего класса семья»?

Византийская принцесса Анна была дочерью василевса Романа и его жены Феофано. Урожденная дочь трактирщика, Феофано была вторично замужем за полководцем Никифором Фокой, который и стал императором в результате очередного дворцового переворота. Однако позже она воспылала страстью к другому военачальнику — Иоанну Цимисхию и вместе с ним свергла своего второго мужа. В ночь переворота именно Феофано убедила Никифора оставить дверь спальни открытой, и заговорщики во главе с Иоанном Ци- мисхием ворвались в спальню. «Насладившись мучениями императора, Иоанн пнул его ногой в грудь и, взмахнув мечом, рассек ему надвое голову. Но и после этого они долго глумились над уже безжизненным телом <...>. Труп Никифора целый день валялся на снегу под открытым небом»147. Сразу же после убийства Иоанн направился в Золотую палату и, облачившись в императорское одеяние, воссел на трон. Через семь дней новый император был коронован патриархом По- лиевктом на царство, но с единственным условием: удалить Феофано из дворца. В честь восшествия на престол нового императора была выпущена медаль с изображением его коронования Богородицей. Сам убийца, новоявленный император, приходился принцессе Анне дядей, поскольку был женат на родной тетке Анны. Но и ему не удалось избежать участи своего предшественника — через семь лет он был отрав лен влиятельным придворным евнухом Василием, незаконнорожденным сыном императора Романа Ш Лакапина.

Таким образом, мать принцессы Анны, супруги Киевского князя Владимира, — инициатор убийства отчима своей дочери, а убийца — Иоанн Цимисхий — проходится Анне дядей. Существует версия, что именно Иоанн Цимисхий подговорил печенегов устроить засаду на пути Святослава, уходившего на Русь с малой дружиной, и сообщил им его маршрут, то есть вероломно нарушил договор и стал убийцей русского князя Святослава, отца Владимира148.

Приходится удивляться, где же автор «Слова о законе и благодати» Иларион увидел картины благолепия благоверной земли Греческой, «какую власть духовную и какие чудеса и знамения»149 он усмотрел там?

Говорить о моральном авторитете Византийской державы у соседних народов также не приходится, поскольку еще в середине IX в. патриарх Константинопольский Фотий признавал, что «мы сделались поношением соседей наших, подражанием и поруганием окружающих нас»150.

Сказанное выше можно резюмировать следующими словами: языческая религия Древней Руси была естественно сложившейся мифологической системой, освещавшей в общественном сознании вечевой строй. И самое главное: языческая религия и мифология власти - основные элементы политической надстройки - были адекватны социально-экономическому развитию общественных отношений.

В X в. язычество было вытеснено христианством — «религией, связанной с княжеской властью». Эти слова современника тех событий как нельзя лучше передают политический смысл христианизации Древней Руси. 2.2.