ДОКЛАД О РУССКО-ГЕРМАНСКИХ ДОБАВОЧНЫХ ДОГОВОРАХ НА ЗАСЕДАНИИ ВЦИК 2 сентября 1918 г.

Заключение новых договоров между Германией и Россией требовалось для того, чтобы положить конец созданному Брестским договором неопределенному положению, открывавшему широкий простор политике захватов по отношению к России.

Для временно оккупированных областей, лежащих к востоку от окончательно отошедших от России по Брестскому договору местностей, этот договор не только не устанавливал границы, но даже не предусматривал способа ее установления. Ничего не говорилось в нем и о границах Финляндии и Украины. В то же время он оставлял полную возможность путем фиктивных самоопределений отделять от России новые части, или создавая из них полусамостоятельные государственные единицы, как Грузия, или таким путем присоединяя новые местности к отошедшим от России областям. Ненормальным оставалось и государственно-правовое положение Эстляндии и Северной Лифляндии, занятых германской полицейской властью для установления в них государственного порядка.
К территориальным вопросам присоединялись также не разрешенные Брестским договором финансовые вопросы. За содержание русских военнопленных в Германии и за причиненные во время войны германским подданным в России и Германии, в Восточной Пруссии убытки Россия должна была уплатить Германии значительные суммы, размер которых и способ уплаты требовалось определить. Возможность наложения на нас таким путем контрибуции была
неограниченной. Некоторые финансовые обязательства лежали и на Германии по отношению к России. Окончательный баланс должен был быть точно установлен.
Брестский договор предусматривал также заключение нового соглашения для урегулирования вопросов, вытекающих из аннулирования Россией государственных займов и из связанных с ее экономической политикой нарушений прав собственности. Из всех капиталистических государств, интересы которых нарушает антикапиталистическая политика Советского правительства, одна Германия была бы в состоянии непосредственным нападением положить конец этой политике и нам необходимо было гарантировать себя от этой опасности, уплачивая, так сказать, выкуп германскому капитализму.
Впервые предложение о том, чтобы Германия зафиксировала свои притязания, было нами сделано 26 апреля, когда германские войска без объяснения причин продвигались вперед в Курской и Воронежской губерниях, когда вдоль всей демаркационной линии с германской стороны совершались постоянные мелкие продвижения вперед, а финские войска вторгались в Мурманский край. В результате нашего предложения германское правительство изъявило согласие на новые переговоры и со своей стороны предложило нам точно определить вопросы, подлежащие при этом обсуждению. Данное нами перечисление вопросов легло в основание работы политической комиссии в Берлине и составило программу подписанного 27 августа Дополнительного договора. Одновременно работала в Берлине Финансово-правовая комиссия, выработавшая Финансовый и Частноправовой договоры, подписанные также 27 августа. Эти три договора подлежат ратификации Центральным Исполнительным Комитетом 2 сентября.
Политический договор [от] 27 августа требует установления демаркационных линий для всех занятых германскими войсками территорий с оставлением при этом нейтральной зоны между обоими фронтами.
Чрезвычайно важным для нас является обязательство Германии немедленно начать очищение временно оккупированных местностей. Территория, лежащая к востоку от Эстляндии и Лифляндии, очищается немедленно после установления их границы. Территория к востоку от Березины очищается по мере уплаты Россией требуемых от нее по Финансовому договору взносов, т. е. в ближайшие четыре
месяца; об очищении же временно оккупированных местностей к западу от Березины будет заключено новое соглашение по мере исполнения Россией ее дальнейших финансовых обязательств.
Заявление о том, что Россия отказывается от государственного верховенства над Эстляндией и Лифляндией, является только констатацией фактического положения вещей, и это обстоятельство в Договоре [от] 27 августа специально оговорено, так что с нашей стороны есть только признание голого факта. Тут же прибавлено, что судьба этих провинций будет определена по соглашению с их населением.
Для того чтобы Россия не была отрезана от моря, ей предоставляется свободный от таможенных сборов и от превышающих нормы провозных тарифов транзит на Ревель, Ригу и Виндаву и специальные районы порто-франко в этих приморских городах. Специальный договор должен дать возможность для России использовать водные силы Наровы для снабжения Петрограда электричеством.
Россия обязуется принять все возможные меры для изгнания военных сил держав Согласия из Северной России. Германия же гарантирует, что Финляндия не будет в это время нападать на Россию. Особо оговаривается гарантия Петрограда от такого нападения. После удаления держав Согласия из Северной России, гарантируется безопасность от подводных лодок русского каботажного плавания в пределах 3 миль от берега и парусного рыболовства в пределах 30 миль от берега.
Ввиду того, что применение метода фиктивных самоопределений к пограничным частям России могло бы всякое установление границы сделать иллюзорным, Договор [от] 27 августа заключает в себе специальное обязательство Германии не способствовать отделению от России новых самостоятельных государственных единиц, кроме тех, которые уже упомянуты в этом Договоре.
Статьи Договора, касающиеся юга России, содержат постановления как выгодные для Германии, так и более выгодные для России. Мы не признаем сами самостоятельность Грузии, но мы выражаем согласие на признание ее Германией. С другой стороны, бесповоротно за Россией оставляется Бакинский уезд, причем Германия будет стараться о том, чтобы третья держава — имеется в виду Турция — не перешла через пограничную линию этого уезда.

Надо заметить, что предательство буржуазии и соглашателей в Баку и приглашение ими англичан сильно затрудняют для нас наше положение при проведении в жизнь этой статьи.
Пока часть Донецкого бассейна, не отходящая к Украине, остается оккупированной Германией, нам гарантируется получение втрое большего количества тонн угля, чем мы будем доставлять Германии нефти из Баку, и вчетверо большее количество тонн угля, чем мы будем доставлять бензина; мы же обещаем доставлять Германии четверть добываемой нефти и во всяком случае не менее такого количества тонн, которое мы определим в специальном соглашении.
Железная дорога Ростов—Воронеж будет очищена Германией, как только мы этого потребуем, и по ней и по железной дороге Таганрог—Курск и Таганрог—Ростов допускается провоз наших товаров. Вообще же лежащие близ Черного моря области вне Кавказа будут очищены Германией после ратификации русско-украинского договора; если же к моменту всеобщего мира она не состоится, то местности, не упомянутые в украинском III универсале, будут очищены при всеобщем мире. Русские военные суда, находящиеся в германских руках, если Россия не уступит их Украине или Финляндии, поскольку эти суда захвачены после ратификации Мирного договора, признаются собственностью России и будут ей возвращены после всеобщего мира.
Другой договор касается финансовых обязательств России по отношению к Германии и способов уплаты по ним. После того, как общая сумма обязательств России была исчислена в 6 миллиардов марок, из которых 1 миллиард приходится на Украину, а на 21/2миллиарда марок мы заключаем в Германии заем по 6 процентов, остальные 21/2 миллиарда марок уплачиваются следующим образом: 11/2 миллиарда золотом и ассигнациями в пять точно определенных сроков и 1 миллиард марок товарами или же вместо них германскими ассигнациями, или же золотом и русскими ассигнациями. Гарантией заключаемого нами займа служат как некоторые государственные доходы, которые еще будут определены, так и концессии, относительно которых состоится особое соглашение.
Этими выплатами покрываются как наши обязательства за причиненные немцам во время войны убытки и за содер

жание наших военнопленных в Германии, так и убытки, причиненные германским подданным нашим аграрным законодательством и национализацией или социализацией имущества германцев и аннулированием государственных займов. В покрываемые таким образом убытки включаются те, которые были причинены до 1 июля 1918 г., а за дальнейшие такие же убытки мы должны платить германцам немедленно полностью. Декрет 28 июня, провозгласивший национализацию громадного числа промышленных предприятий, подпадает под убытки, покрываемые этим Договором. Одновременно предусматривается возможность денационализации отнятого у немцев имущества; в таком случае они получат обратно свое имущество по той стоимости, какую им теперь уплатит германское правительство, хотя бы эта стоимость была значительно ниже действительной.
Для разрешения спорных вопросов при выдаче депозитов из банков создаются особые комиссии с нейтральными представителями, каковыми будут шведские консулы в Берлине, Москве и Петрограде. Депозиты будут выдаваться не заинтересованным лицам, а особому государственному комиссару, посылаемому каждой из сторон в пределы другой стороны. Вопрос о наследовании разрешен в том смысле, что налоги с наследства взимаются тем государством, к которому наследователь принадлежал.
Третий договор относится к разрешению частноправовых споров в связи с войной, касающихся уплаты по векселям и чекам валютных сделок, патентных прав, сроков давности и, наконец, третейских судов, в такого рода гражданскоправовых и торговоправовых спорах.
Суммируя содержание договоров в целом, можно сказать, что они фиксируют дань, уплачиваемую нами за наше революционное законодательство, которое мы теперь можем свободно продолжать, и в то же время отчасти фиксируют и отчасти ограничивают результаты германского наступления на нас, которым Брест-Литовский договор оставил широкую возможность дальнейшего проявления и в некоторых пунктах, в особенности в вопросе о начинающемся очищении нашей территории, эти договоры представляют для нас серьезное улучшение нашего положения.
«Документы внешней политики СССР», т. I, Госполитиздат, 1957, стр. 463—467.

ЧЕТЫРЕ КОНГРЕССА1
Европейский концерт превратился в настоящее время в концерт всемирный (быть может, кошачий). Четвертый по счету собравшийся в Версале конгресс[†††] есть уже не европейский конгресс, а мировой. Европейский концерт зародился как орган реакции, международный союз старых правительств, соединившихся для борьбы против нового всеобщего врага — в то время, буржуазного строя со свободой конкуренции и парламентскими формами политической жизни. Это был тот враг, против которого на Венском конгрессе[‡‡‡] сплотились правительства и страх перед которым больше всего прочего определял их действия. Прошло больше столетия — переменились участники конгрессов, переменился и враг, против которого сплачивается европейский, ныне всемирный концерт.
Место созыва каждого конгресса уже определяло его характер. Вена, метрополия наиболее строгих, не знавших послабления, унаследованных еще от Карла V и Филиппа II

божьей милостью монархических традиций и придворной знати с обязательными шестнадцатью прапрадедами и прабабушками безукоризненно аристократического происхождения, приняла в свои стены конгресс — основоположник европейского концерта. Остроумный и изящный, образцовый представитель салонной придворноаристократической культуры князь Меттерних, находивший, что варварство новых времен может лишь внушать омерзение человеку со вкусом и с острым умом и вызывать лишь негодование в порядочном человеке, теоретик законной божьей милостью монархии и возведенного в стройную систему легитимизма, «права сверху», во внутренней политике, проводивший его применение в международной жизни в лице коллегии законных правительств великих держав, — вот наиболее влиятельный участник Венского конгресса, более других наложивший на него свой отпечаток. Рядом с ним — его друг и вместе его враг, еще не погрязший окончательно в религиозности и преклонении перед строгой властью, еще не совсем забывший привитые ему в молодости традиции философии «просвещенного века», Александр I пытался вносить больше гибкости в незнавшие компромисса решения чистокровного доктринера, австрийского канцлера. Рядом с ними — Протей[§§§], некогда епископ, потом суровый якобинец, потом слуга революционного цезаря, предавший его на Венском конгрессе провозвестник легитимизма, также легко способный применяться и к дальнейшим превращениям исторической обстановки — прототип дипломата, аристократ, способный на всякое приспособление, потомок древнейшего французского рода — Талейран; угрюмый и узкий представитель доживавшей последний период своего существования английской олигархии Кестльри; представитель начинавшей только вступать на широкое историческое поприще немецкой просвещенной государственно-реформистской бюрократии Гарденберг дополняли вершающую судьбы Европы группу лиц. Кругом кишели просители, бесчисленные немецкие монархи, итальянские князьки, искавшие милостей великих держав выходцы из восточных народов. «Просвещенные правители» благодетельствовали безмолвным народам и беспрекословно определяли их судьбы. Европейская карта
кромсалась волей носителей европейского концерта пяти великих держав, и их постановления становились «публичным правом», законом народов, святыней, неприкосновенность которой должна была поддерживаться всеми силами существующих государств и законных правительств.
Под преобладающим влиянием главного заправилы Меттерниха возводилось здание Европы. Два главных побуждения руководили всесильной коллегией: аппетиты
великих держав и интересы легитимизма, старого строя, который надо было спасать от угрожавшего его существованию нового буржуазного мира. Из-за этих двух целей было узаконено растерзание итальянской и германской территорий, были оставлены в Италии князьки, проводники австрийской политики и в то же время идеи легитимизма, наследники признанных Европой законных династий. У северных ворот Франции жандармом была поставлена сильная Голландия, новое королевство, которому против воли была отдана вся Бельгия. Увековечено было разделение Польши между тремя восточными монархиями, которое спаяло их крепким союзом против всяких вообще национальных движений, грозивших польским восстанием, и никаких реальных гарантий не было дано отдаваемой русскому царю значительнейшей части Польши, учреждения которой должны были зависеть от его доброй воли. На место требований национальностей было поставлено создаваемое европейским концертом, т. е. коллегией великих держав, «публичное право», покоившееся на так называемой святости договоров. И внешняя и внутренняя незыблемость европейского строя должна была охраняться его руководящей верховной коллегией пяти держав.
Близкий к падению строй, доводящий свою собственную природу до крайностей, неспособен к приспособлению. Носителем ни с чем не считающейся доктрины легитимизма, держащегося лишь на силе, был руководящий политик Венского конгресса Меттерних, непрерывно заботившийся о насыщении аппетитов великих держав и об упрочении незыблемости международного и внутреннего европейского строя. Исторический режим, еще не дошедший до разложения, стремится приспособляться к новым общественным силам, чтобы продлить собственное существование. Носители приспособляющегося строя, — это те дальновидные проницательные политики, выразители общих интересов исторического режима, умеющие разгадывать требования
нового времени и мирить новые силы со старыми рамками. Традиции приспособляющегося к требованиям нового периода «просвещенного абсолютизма» были еще отчасти живы у Александра I, в тот момент еще не капитулировавшего окончательно перед беспримесным легитимизмом Мет- терниха и мистическим принципом власти сверху. В то время друг французских либералов, постоянный тормоз при проведении системы Меттерниха, Александр I, идеолог прежней, еще не утратившей способность к приспособлению просвещенной монархии, ставил себе целью соблюдение интересов Европы больше, чем своих собственных интересов или точнее своего собственного государства. По его выражению, он думал не о себе, а об Европе. Требования того строя в целом, идеологом которого он был, отодвигали для него все остальное на второй план. Но когда идеолог Александр I сталкивался на деле с представителем реальных аппетитов держав и реальной жажды правительств просто и грубо раздавить грозивший им новый мир, он постоянно пасовал перед Меттернихом и некоторое время спустя ему фатально предстояло спасовать окончательно.
Старый монархический легитимизм сплотился против нового буржуазного мира, стремившегося создать необходимые условия для пробивавшегося к жизни современного капитализма, но за этим врагом стоял другой, более грозный, незримый враг. Создавая условия для своего развития, капитализм поднимал широкие народные массы, но сам он был врагом широких народных масс. Буржуазия, стремившаяся к победе, поднимала их, буржуазия победившая топтала их. Английская олигархия так долго могла продержаться и могла быть представлена на конгрессе одним из самых крайних душителей народа лордом Кестльри, потому что английская буржуазия чуяла в народных массах, мелкобуржуазных и рабочих, появившихся на сцену во французской революции, грозящего ее существованию врага. Англия диких репрессий и осадного положения должна была биться до конца против буржуазии Франции рука об руку с традиционной монархией Габсбургов.
Сами же английская и французская буржуазия были непримиримыми соперницами, и восхождение второй казалось первой угрозой для всех интересов ее политического могущества и ее экономического развития. Питт не мог быть в мире с Наполеоном, пока Наполеон был цезарем Франции и пока могущество его империи, отделенной уз-
ким Ламаншем от Англии, казалось угрожавшим ее существованию. В этой смертельной схватке, в которой континентальный гегемон закрывал Англии все рынки, пытаясь убить ее блокадой недоступности материка, Англия же поддерживала и поднимала против него всякого врага, где бы она его ни находила, последнею выдвигалась теория «европейского равновесия» как необходимой для нее гарантии против создания на материке угрожающего ее преобладанию гегемона. Морское могущество Англии означало возможность господства над миром, использование которой только еще начиналось, а для того, чтобы это морское могущество могло спокойно развиваться, требовалась гарантия против создания слишком могущественной державы на материке, т. е. европейское равновесие. Заботливо обеспечивая свое положение и свое будущее как мировой морской державы, Англия, однако, переживала еще детские годы колониального развития и, взяв себе Южную Африку и необходимые для своего положения стратегические пункты на разных морях, сочла возможным возвратить Франции значительную часть отнятых у нее колоний. Так незначительно еще было мировое развитие английской экономической жизни, что Средиземное море было в центре ее европейской политики. К Гибралтару Англия прибавила Мальту, и ее главное внимание было направляемо на Константинополь. До такой степени последний стал главным центром перекрещивающихся аппетитов европейских держав, что, несмотря на твердо спаявший восточные монархии интерес совместного порабощения Польши и несмотря на объединявшую их монархическую солидарность, уже на Венском конгрессе намечался и почти уже осуществлялся союз Англии, Франции и Австрии против, наступления России на Ближнем Востоке.
Как основательно ни была растерзана Германия на части и как ни была связана с традициями ее мелких монархий и княжеств Пруссия, в последней уже развивалась та близкая к потребностям нарождающейся буржуазии просвещенно-бюрократическая государственность, которая уже тогда побуждала идеологов германского национального возрождения и воссоединения возлагать свои надежды на Пруссию. Там нарождался, но пока еще только нарождался, германизм, еще не легший в основу величайших раздирающих Европу антагонизмов. Германия была «оборонительная комбинация».

Узаконенный на Венском конгрессе европейский строй назван был пентархией. Его верховными органами были конференции великих держав, носительниц так называемой охранительной системы, дававшие мандат тому или другому члену для подавления сопротивления, кем-либо оказываемого пятичленной коллегии, и для борьбы против буржуазных движений. Когда же в 30-х годах западные державы, т. е. Англия и Франция, стали представительницами буржуазного общества, охранительная система воплотилась в трех консервативных восточных монархиях, проводивших до конца систему. В ее основе лежал принцип власти сверху в противоположность власти народного происхождения; принцип законности правительств, вышедших из исторической непрерывности и объединенных в виде «Великой Европы» верховным органом последней, коллегией великих держав, источником и хранителем «публичного права», поддерживающим и обязанным поддерживать все законные правительства против врагов извне и изнутри; далее принцип солидарности законных правительств, или легитимных монархий, заинтересованности каждого правительства во внутреннем положении других стран и потому принцип вмешательства во внутренние дела других стран для подавления сопротивления законным правительствам. Основным лозунгом буржуазных западных держав было невмешательство, восточных консервативных монархий — вмешательство. Но в глубине исторического момента под этим разделением «Великой Европы» на два лагеря, либеральный и консервативный, таилось гораздо более глубокое разделение между всеми правительствами и всеми правящими классами, с одной стороны, и общим врагом их, незримо присутствовавшим на Венском конгрессе, революционными народными массами. В долгой борьбе с консервативными монархиями западные буржуазные державы постоянно пасовали и искали конечного сближения со своими противницами, потому что их главный враг был другой, и возраставшее движение народных масс толкало их непреодолимо на сближение с консервативными монархистами.
Ровно 40 лет отделяет Венский конгресс от второго Европейского конгресса[****]. Перед нами другой хозяин. Европей
скую верховную коллегию принимает Париж, недавно еще презираемый старыми монархиями город короля-гражда- нина и министров-банкиров. Хозяин — «избранник семи миллионов»[††††], «сфинкс берегов Сены», умевший объединять в своей внешней политике противоположные, непримиримые системы союзов и в своей внутренней политике показное заигрывание с интересами и стремлениями трудящихся масс и самые бешеные и кровавые их подавления, цезарь, вышедший из революции, по определению теоретиков старой феодальной монархии «высшее воплощение революции», в действительности представитель диктатуры победившей в гражданской войне буржуазии и в то же время представитель уже созревшего капитализма, научившегося действовать руками самих масс, играть ими, скрываться за ними, по-своему направлять их психику и их мысли. Рядом с этим многосторонним символическим прототипом нового мира, капиталистической диктатуры и капиталистической демагогии, — его постоянная ближайшая союзница, буржуазная Англия, представленная уже либералом графом Кларендоном. Монархия Габсбургов, пережившая революцию, стремится подражать французскому цезарю, играющему новыми формами политической жизни; она стремится стать в ряды современных капиталистических государств — и ее представляет граф Буоль, ненавистник Николая I и старой системы союза с Россией, порвавший с прежними путями австрийской политики. Прусский представитель граф Мантейфель, робкий и трусливый слуга прежней Прусской монархии не может помешать новой буржуазной Пруссии увлечь свое правительство вопреки всем традициям преклонения перед Николаем I и тесного союза с царизмом, на новые пути совершенно иной политики, борьбы против русского наступления на Востоке и за германизм, борьбы против консервативной гегемонии Николая I и за буржуазное общество. Побежденного же гегемона прежней консервативной Европы представлял один из самых крупных носителей его политики — граф Орлов, который, однако, нисколько не был в положении безнадежной жертвы, так как эти Орловы были полезны и необходи
мы быстро превращавшемуся в новую консервативную традицию капитализму, и представляемая Орловым Россия была необходима для политических комбинаций глубоко разъединенным между собой победоносным союзникам. К прежней пятичленной коллегии прибавилось в качестве союзника против России шестое государство, Сардиния, она же Пьемонт, которой вскоре предстояло превратиться в Италию и которая пользовалась каждым случаем для забегания в ряды великих держав.
Парижский конгресс ознаменовал собою разрушение охранительной системы и крах союза восточных монархий. Австрийский ультиматум к России[‡‡‡‡] заставил последнюю пойти на Парижский конгресс, помириться с запрещением держать флот на Черном море и лишением части Бессарабии, принять на Ближнем Востоке постоянную опеку конференции держав и «европейскую гарантию». Тяготевшая на Европе система легитимистской реакции пала, но пала потому, что на ее место могла стать новая система реакции. Хозяином, принимавшим конгресс, был уже не Мет- терних с 16-ю безукоризненно аристократическими прапрадедами и прапрабабушками, но вышедший из революции и потопивший революцию в крови вождь капиталистической диктатуры и новой капиталистической реакции. Незримый враг—народные массы,—скрытый в глубине под возводившимся Венским конгрессом зданием и столь ярко выступивший в 1848 г., продолжал незримо присутствовать на новом конгрессе и спаял вождей капиталистического мира и последышей старого легитимистского.

Враг, против которого была направлена система Венского конгресса, победил, но победил потому, что сам превратился в реакцию. Охранительная система пала потому, что Австрия перешла на сторону западных держав и фактически вопреки воле прусского короля на их сторону перешли и прусская буржуазия и либеральная знать. Могли же они перейти на их сторону,
потому что сделавшееся реакционным капиталистическое общество могло соединить свои интересы с интересами остатков прежнего старого режима.
Международная теория буржуазных держав победила. Новая система провозглашала принцип невмешательства. Было признано, что для правительства одной страны безразлично, каков внутренний строй другой страны и что политические отношения должны диктоваться исключительно реальными интересами каждой страны, а не внутренним строем тех стран, с которыми им приходится вступать в какие-либо отношения. «Политика принципов» охранительной системы была заменена реальной политикой. Остается руководящая коллегия Великой Европы, европейский концерт Великих Держав, остается принцип святости договоров, но созданная в Вене карта и принятые в Вене принципы уже не являлись незыблемым, единственно допустимым международным строем Европы. Эти отношения должны были меняться законным путем, руками законных правительств, законной коллегией Великих Держав, но было признано, что они должны быть изменяемы согласно национальным потребностям народов. Капитализм нуждался в создании национальных государств, между тем как их созданию препятствовала система Венского конгресса, и принцип удовлетворения национальных стремлений был признан.
Теоретическим выразителем этих новых идей был вождь Европы 1856 г. французский цезарь-авантюрист, диктатор- мечтатель. Основоположник современного империализма, он открывал французскому капиталу Ближний Восток, устремлялся на Дальний Восток и в Африку и мечтал через Мексику подчинить себе Америку[§§§§]. Политик, внимательно прислушивавшийся к пульсу человеческого общества, он провозглашал принцип создания национальных государств и великих агломераций как принцип нового мира. Он мечтал о завершенных политических формах
этого нового мира и представлял их себе в виде периодических всемирных конгрессов, открывающих новые пути человеческому развитию. Идеолог-мечтатель юного империализма облекал его пышными цветами фантазии. В многосложной внешней политике Наполеона III несколько противоречивых систем причудливо переплетались и сообразно с ходом обстоятельств и игрою его политики сменяли одна другую. Смертельная вражда вела к тесному союзу, и мировые соперницы, Франция и Англия, чтобы друг друга обезвредить, предпочитали идти рука об руку, непрерывно между собою размежевываясь: английский союз — вот первый базис политики Наполеона III. Но другую руку он еще во время Крымской войны протянул России и вторым элементом его политики, пока этому не помешало польское восстание, был союз с Россией, камень за пазухой против союзницы-соперницы, Англии, и противовес против новой, грозно намечавшейся на горизонте силы, объединенного германизма. Создание национальных государств было составной частью системы, и Наполеон III предпочитал быть другом и благодетелем, чем врагом неотвратимо стремящимся к своему созданию национальных государств. Но против будущей Германии требовался противовес, и таковым явилась Россия. Еще необъединенный германизм имел наиболее сильного представителя в лице Австрии, пока германский союз был лишь «оборонительной комбинацией» и вековому антагонизму Франции и Австрии, унаследованному от средних веков, предстояло через несколько лет вылиться в виде новой войны, и в то же время в политическом арсенале Наполеона III была и другая комбинация, так называемый католический союз, объединяющая страны Европейского Юга и помогающая ему, с одной стороны, вместе с Англией ставить пределы росту могущества его же союзника — России — на Ближнем Востоке, где Наполеон III выдвигал теорию «оплодотворения Востока западным капиталом», а с другой стороны — создавать себе точку опоры для империалистической завоевательной политики в Америке. Последнюю цель преследовала и другая комбинация той же многообразной наполеоновской политики — идея латинского союза, с одной стороны, стремившаяся противополагать Италию, более близкое национальное государство, врагу последней, Австрии и естественному союзнику — Италии, Пруссии, и в то же время на базисе латинского объединения создать в лице Мексики опорный
пункт для империалистической политики в Новом мире и для противоположения Южных штатов Северной Америки англосаксонским Северным, а также для открытия французскому капиталу доступа в Южную Америку. Но одновременно со всем этим стремление к приспособлению к современным политическим движениям создавало в политике Наполеона III еще одну комбинацию — Прусский союз, с целью обезвредить главного врага, объединяющийся сильный германизм, дружбой с ним, точно так же, как мировая соперница Англия, обезвреживалась тесным союзом.
В политике Англии рядом с интересами Средиземного моря, преобладавшими на Венском конгрессе, уже несравненно шире прежнего развились интересы колониальной политики и мирового господства. Россия была врагом уже не только и не столько вследствие ее угроз Константинополю и Эгейскому морю, сколько вследствие ее угроз Индии, от которой соглашением 1841 г. Англия отделила ее буферным,. неприкосновенным для России Афганистаном. Страх перед Россией господствовал в английской политике, и никакое ослабление ее не казалось Англии достаточным и удовлетворительным. По-прежнему основным принципом английской политики было устранение всякого, усиливающегося на материке Европы гегемона, то есть соблюдение «европейского равновесия», и Парижский конгресс означал для Англии нанесение удара гегемону истекшего периода, северному колоссу. Но его заменил новый гегемон, империалистический, капиталистический французский цезарь, на всех материках мира и на всех океанах соперничавший в своей мировой политике с английской, и к нему Англия применяла политику непрерывного предательского поцелуя.
Политику германизма проводила на Парижском конгрессе Австрия, для которой измена русскому союзу и поражение России на Востоке означали не только открытие новых путей габсбургской политике на Балканах, но и расчищение дороги для стремлений германизма на Востоке и отстранение России от берегов Дуная. За Австрией тянулась прусская буржуазия и через ее посредство уже намечался новый претендент на замещение России в Константинополе, развивавшийся германский капитализм. Враг на Востоке казался могущественнее и опаснее, чем соперники на Западе, и намечавшееся еще
только на Венском конгрессе объединение Англии, Франции и Австрии против русского наступления на Востоке сделалось на Парижском конгрессе господствующим фактором европейской политики. Тем самым Австрия лишала себя прежней опоры против своих врагов на Западе и подготовила собственный разгром, передавший руководство объединившимся германизмом в руки осторожно до тех пор, но основательно развивавшейся Пруссии. Едва намечавшиеся на Венском конгрессе великие антагонизмы современной Европы уже ярко выступали на Парижском конгрессе, и в то же время прежние два враждовавших мира — легитимистский и буржуазный — были между собой спаяны страхом перед незримо присутствовавшим новым врагом, народными массами.
Прошло немногим более 20 лет, и Европейский конгресс уже принимает в себе недавняя скромная столица самой маленькой из великих держав, а теперь столица сильнейшей из них и метрополия нового военного капитализма — Берлин[*****]. Хозяин, вождь и руководитель конгресса — отбросивший святость договоров и необходимость для их изменения санкции коллегии великих держав, произведший без всякой их санкции полную перекройку карты Средней Европы, феодал-монархист, формально подчинивший монархии и аристократии капитализм тем, что фактически поставил их на службу последнему, сливший в неразрывное целое старые монархическо-аристократические традиции и современную капиталистическую действительность. Искусственное создание Венского конгресса уничтожено, национальные государства созданы, но они созданы путем новых кромсаний. Франция оставлена страною ни на минуту не прекращающейся жажды реванша и намечавшиеся на Парижском конгрессе европейские антагонизмы развиты до сильнейшего напряжения, превращая Европу в вооруженный лагерь. Супрематия Германии над Австро-Венгрией основывается на власти немецкого и венгерского меньшинств Двуединой монархии над подчиненными народностями, т. е. на господстве в ней габсбургской
династии, знати и бюрократии, венгерских магнатов и немецких банкиров, и выступающий в панславистском одеянии вновь народившийся русский чумазый империализм уже подсылает тайных агентов к епископу Дьяковара и шепчется о восстаниях не только с балканскими «восточными христианами», но и с подданными бывшего ставленника Николая I — Франца-Иосифа. Бисмарк все знает и потирает руки. Великий мастер новой дипломатии, он особенно силен в искусстве со всеми другими государствами находить политические точки соприкосновения и толкать их политику в таком направлении, чтобы они нуждались в его поддержке и чтобы они сталкивались одни с другими. В этом главный секрет его искусства. Он виртуоз разжигания всех мировых антагонизмов. И Россия, и Австрия толкаются на Ближний Восток, где они сталкиваются одна с другой и нуждаются и та и другая в поддержке Бисмарка. И Франция, и Англия толкаются туда, где они должны поссориться, то есть, в направлении колониальной политики, в области которой сам Бисмарк делает первые робкие шаги, поддерживая экспедиции германских купцов в Африку. На Берлинском конгрессе он празднует свой триумф, он торжествует, все в нем нуждаются, он направляет всю мировую политику. Еще раз, как в Париже и Вене, Австрия соединяется с Англией, чтобы преграждать России путь на Ближний Восток, и честный маклер, не слишком связываясь, сам охотно предоставляет им положить предел честолюбию Романовской империи на Балканах. Он громко признает себя учеником Наполеона III; он не только слил воедино легитимистский мир Меттерниха с капиталистическим миром, который когда-то Меттерних пытался попирать ногами, он превращает в свое орудие и народные массы, и, далеко опережая своего учителя, действовавшего лишь плебисцитами, он основывает свою реакционную военную империю на парламенте со всеобщим голосованием и показывает миру, каким образом посредством послушного хора печати умы масс могут быть направляемы согласно политике их правителей.
Рядом с ним другой ученик Наполеона III, сын еврейского книгопродавца, сделавшийся вождем и идолом монархических и аристократических верхов старой Англии, лорд Биконсфильд, идеолог нового империализма, придумавший для своей королевы название императрицы Индии, как бы манящее английскую политику на Восток, провоз
глашающий, что богатство следует за флагом и в то же время и идеолог возрождения старых монархических и церковных традиций и он же создатель в Англии почти всеобщего голосования, старавшийся основать реакционную монархию на привлечении к ней народных масс и сделать последние орудиями империалистического правительства.
Врагом Англии все еще является Россия, со стороны которой угроза Индии все еще представляется английским политикам главной опасностью, угрожающей их мировому положению. Чтобы ставить предел росту России, Биконсфильд примирился с возникновением нового гегемона, которого первые робкие шаги на пути мировой политики еще не насторожили Англию. Ослабленная поражением Франция, которую Бисмарк ловко подталкивает на колониальную политику, все еще представляется Англии ее повсеместной соперницей, и представленный на Берлинском конгрессе лишь в лице своего ставленника Ваддингтона Гамбетта снова, подобно Наполеону III, ищет в союзе с Англией средства для ее обезвреживания, для открытия Франции новых завоеваний и приобретений во всех частях мира и для размежевания с колониальной союзницей. На этом пути их ждет ссора из-за Египта и позже из-за Фашо— ды[†††††], то есть египетского тыла. Но господствующим антагонизмом на материке является уже германо-французский, и в первых заигрываниях Горчакова с французским правительством, пока еще недостаточно окрепшим для вступления на этот путь, уже проявляется этот антагонизм, которому предстоит вместе с соперничеством России и германизма на Балканах стать позднее орудиями Англии в англогерманском мировом соперничестве, еще не успевшем на Берлинском конгрессе дойти до создания политических деятелей.
Последний могиканин старого европейского концерта, дипломатический лирик прежней Великой Европы, князь

Горчаков с отчаянием смотрит на отбросившую старые принципы новую реальную политику. «Европа отсутствует», — восклицает он патетически. С отчаянием смотрит он на эти громадные массы вооруженных людей, на миллионные армии, готовые броситься одна на другую, и меланхолически жалуется на возвращение Европы к варварству. Прежний враг легитимистского общества Меттерниха уже безраздельно господствует и подчинил себе последышей прежнего старого режима, новый же враг еще на конгрессе незрим, но для него создаются условия быстрого могучего развития, для него новой политикой бешеной погони за мировым господством создается та почва, которая после дальнейших 40 лет сделает его подошедшим вплотную к власти преемником существующего общества.
Прошло 40 лет. Мы в Версале, и прежний мир довел себя до абсурда. Теоретически признается господство прежних принципов и между тем проводится самое разнузданное вмешательство, повторяющее еще в усиленной форме вмешательство периода Меттерниха. Европейский конгресс превращен в мировой, европейский концерт во всемирный, но прежние идеалы коллективной Европы доведены до абсурда, и долженствующая увенчать развитие международных отношений Лига наций приобретает обратный смысл, делается орудием борьбы против капиталистического соперника и союзом душителей народных масс. Стремления угнетенных национальностей к освобождению превращены в антинародную силу, в орудие дикой бешеной реакции и кровавых погромов. Европейские и всемирные антагонизмы, двигавшиеся шаг за шагом от Вены к Парижу, от Парижа к Берлину, превращены в бешеную мировую кровавую вакханалию, из которой существующее общество не может создать исхода. Снова принимает конгресс в своих стенах столица Франции, но она лишь орудие более сильных мировых колоссов, стоящих за нею. Хозяин конгресса, старый ренегат буржуазного радикализма— Клемансо, тем создает себе свою силу, что выражает стремление не только крайних империалистов Франции, но и крайних империалистов Англии, неудовлетворенных слишком осторожным Ллойд Джорджем, вообще антантовского империализма, как целого. Как некогда Меттерних проводил беспримерную политику удовлетворения аппетитов Великих Держав и удушения всеобщего врага — нового мира, ту же хищническую и разнузданную реакционную политику проводит

Меттерних наших дней — Клемансо. И точно так же, как более дальновидно старался соблюдать интересы старого мира выразитель его идеологии Александр I, ставивший интересы Европы выше своих собственных, точно так же выходец из неокончательно еще разложившегося буржуазного мира Америки Вильсон дальновидно сознает общие интересы буржуазного мира, пытается приспособить его к потребностям времени и стремлениям новых поднимающихся сил и подобно Александру I ставит на первое место коллективные интересы, как он их понимает, только уже не Европы, а человечества. Но точно так же, как Александр I каждый раз пасует перед настоящим выразителем живых сил его общества, так и Вильсон в решительные моменты пасует перед новым Меттернихом — Клемансо — и точно так же, как Александр I, ему не может не предстоять окончательно спасовать перед политикой безудержной, разнузданной реакции и хищничества.
На место консервативного олигарха Кестльри, на место либерального парламентария графа Кларендона, на место субтильного выразителя аристократических вкусов и капиталистических стремлений Биконсфильда стал демагог народных собраний, мелкий адвокат, выдвинувшийся митинговым красноречием наемный слуга ринга вооружений, подставное лицо «некоронованного короля Англии» — владельца самых распространенных и самых пошлых газеток, — то пламенный, то вкрадчивый оратор Ллойд Джордж. Он формально ослабил привилегии палаты лордов, он вел более шумную, чем действительную борьбу против монопольной земельной собственности старой аристократии, но он потому именно мог безнаказанно ослаблять эти устои реакции, что их место заняли новые устои демагогической обработки масс. То, что предусматривал мечтатель, избранник 7 миллионов, свершилось с избытком. Опорой правящих верхов стали прочно опутанные ими и насквозь проникнутые их воздействием массы. Нигде и никогда это господство не было доведено до такой сложности и до такого совершенства, как в Англии при Ллойд Джордже и стоящем за ним газетном Наполеоне — лорде Нортклифе. Парламент и всеобщее голосование сделались послушным орудием олигархии. Превратившийся сначала в империализм, капитализм превратился уже в сверхимпериализм и внутренний и внешний, насквозь опутывающий орудиями своего господства вплоть до глубоких слоев народные мас
сы и объединяющий орудиями своего господства все части земного шара. И этот же Ллойд Джордж, как никто другой, в своих речах по поводу своей финансовой политики во время войны умел объяснять широким слоям английского народа, как неразрывно слились в одно целое экономические интересы и вся экономическая жизнь всей планеты и насколько центральное и господствующее место в ней заняло английское Сити, и он же в свое время, до войны, первый среди своих более миролюбивых либеральных коллег начал выступать с воинственными митинговыми речами против самого опасного из когда-либо бывших у Англии конкурентов, самого страшного из когда-либо бывших у нее смертельных врагов — Германии.
Перед основным антагонизмом Англии и Германии отступили на задний план все прежние исторические соперничества, все до единого. Многовековое соперничество Англии и Франции, проникавшее всю политику их не только в прежние века, но и в течение XIX столетия, яростная, непримиримая борьба между Англией и Россией, всецело господствовавшая все последнее столетие над политическим миром, борьба Франции против русского наступления на Востоке, недавно возникшее, но тем более могущественное соперничество Англии и Америки — все побледнело перед борьбой не на жизнь, а на смерть между Англией, поддерживаемой ее бывшими врагами, и Германией. Французская жажда реванша и боязнь германского продвижения, планы романовской империи на Ближнем Востоке — все это послужило орудием для целей сверхимпериалисти- ческого колосса, борющегося против нового континентального колосса, грозившего его существованию. Английский сверхимпериализм сумел слиться со своими союзниками в одну сплоченную силу, более тесную, чем прежние союзы держав. Искусственный империализм слишком слабого, чтобы стоять на собственных ногах, русского капитала был лишь филиальным отделением английского. Германия была не только соперником, но именно тем, грозившим гибелью самой метрополии английской мировой империи континентальным гегемоном, которого недопущение было всегда одним из основных принципов английской политики. Раскинувшееся по всему миру английское могущество имело слабый пункт в своем центре, в голове английской мировой империи, в защищенном лишь стальными стенами флота Лондоне. Как в начале столетия, Англия трепетала при
виде Булонского лагеря Наполеона I, как при Наполеоне III она трепетала и создавала волонтеров при виде сосредоточения французских военных сил в той же Булони, точно так же теперь, только в неизмеримо большей степени она тряслась от страха при виде грозного могущества среднеевропейского военного колосса с его неподражаемой военной техникой и его быстро развивающимся молодым флотом. Проникая своими капиталами, своими товарами, предприимчивостью своих выходцев во все страны света, Германия создавала для них опору своим континентальным могуществом, завершившимся во время войны грандиозным планом нового союзного государства от северного мыса до Персидского залива; как капиталистический соперник Германия все больше теснила своего английского учителя, вызывая даже в отдаленной Австралии проникновением своих товаров злобу обиженных конкурентов, оратором которых явился странствующий глашатай англосаксонского объединения министр-президент Юз. Сама политическая отсталость Германии сначала помогла беспримерному размаху ее капиталистического роста, создав в лице централизованного просвещенно-бюрократического государства неподражаемый аппарат для выработки более организованной и рационализированной экономической жизни и для оказания ей физической поддержки и помощи образцовой военной машиной. Сама прежняя экономическая отсталость Германии помогла тому же ее современному экономическому размаху, так как продуктом ее явился в свое время многочисленный слой искавшей, кому себя продать и экспортируемой во все страны образованной интеллигенции, составившей из себя технический аппарат для развития германского экономического могущества. Но как ни страшна была Германия для Англии как конкурент, главной причиной неизбежности смертельной борьбы между двумя колоссами было военное континентальное могущество Германии, в виду которого безопасность Сити была утрачена. Политика взаимного обезвреживания путем союзов, применявшаяся Англией и Францией за все время после падения предшественника современной германской угрозы Наполеона I, не могла иметь места там, где каждый из противников мог думать лишь о том, чтобы уничтожить другого прежде, чем тот его уничтожит.
Силы оказались неравными. Мировой сверхимпериа- листический колосс оказался не под силу молодой конти
нентальной державе, и он ее уничтожил так же, как он сам был бы уничтожен ею, если бы взаимоотношение сил оказалось другим. Ранее все другие антагонизмы были отодвинуты на задний план, разрешение всех других спорных вопросов международных отношений было отсрочено: но теперь, раз главный враг повержен во прах, тем назойливее они снова выплывают наружу, тем труднее размежевание между вчерашними более чем союзниками и тем больше шансов быстрого развития новых кровавых конфликтов, если бы перед сверхимпериализмом держав Согласия не было врага, еще гораздо более опасного, чем грозивший их существованию Гогенцоллерн, — революционной России.
В 1889 г., когда столетняя годовщина первой французской революции была ознаменована Парижской всемирной выставкой, почтенная консервативная «Revue des deux Mondes»[‡‡‡‡‡] поместила маленькую фантазию знаменитого Леруа-Болье. Он вывел в небольшом рассказе разношерстную компанию международных гостей выставки, разговаривающих между собой по поводу исторического значения ознаменованной ею французской революции. Англичанин говорил, что французская революция была лишь подражанием и лишь продолжала то, что было когда-то сделано в XVII столетии английской революцией; немец сказал, что, как та, так и другая революция лишь развили те принципы, которые были заложены гораздо более важной, впервые начавшей освобождение человечества германской церковной революцией XVI в. Говорили и представители других наций о революционных заслугах своих народов. Наконец, китаец сказал: «Вы представляетесь мне наивными детьми; все это мы в свое время пережили, через все эти революции мы уже прошли и мы достигли той неподвижной мудрости, к которой и вы придете». Тогда поднялся молчавший до того времени длинноволосый молодой человек угрюмого вида, русский «нигилист». «Нет, вы не дети, — сказал он, — вы дряхлые старики. Из нашего молодого непочатого народа, из полуразвалившихся изб русских мужиков выйдет первая настоящая революция, которая охватит и вас и обновит весь мир».

Так представлял себе русского революционера в 1889 г. консервативный французский экономист, и оказалось верным то, что из молодых народов, из более отсталых стран, эксплуатируемых передовыми капиталистическими хищниками, вышло мировое, не мужицкое, но в первую очередь пролетарское революционное движение. Та революция, которая обновит одряхлевший мир, — она настала. Незримо еще присутствовавший на Венском конгрессе враг, те народные массы, приближающиеся шаги которых хранители заветов старого легитимизма чуяли за стремившимся сменить их буржуазным обществом, этот враг поднялся во весь рост и стоит перед пирующими хищниками.
Президент Вильсон заявил, что Советская Россия, несомненно, будет скоро стучаться в дверь, чтобы получить доступ в Лигу наций. Да, она стучится, но не для того, чтобы попасть в общество откровенно обнаруживших свою хищническую природу грабителей. Она стучится — стучится мировая рабочая революция. Она стучится, как в пьесе Метерлинка незваная гостья, незримое приближение которой сковывает сердца леденящим ужасом, шаги которой уже поднимаются по лестнице, сопровождаемые лязгом косы, — она стучится, она уже входит, она уже садится у стола оторопевшей семьи, она — незваная гостья, она — незримая смерть.
«Вестник НКИД» № 1, 20 июня

<< | >>

↑

Источник: Чичерин Г.В.. СТАТЬИ И РЕЧИ ПО ВОПРОСАМ МЕЖДУНАРОДНОЙ ПОЛИТИКИ. 1961

Еще по теме ДОКЛАД О РУССКО-ГЕРМАНСКИХ ДОБАВОЧНЫХ ДОГОВОРАХ НА ЗАСЕДАНИИ ВЦИК 2 сентября 1918 г.:

- Внешняя политика и международные отношения - Вопросы политологии - Геополитика - Государственное управление. Власть - История международных отношений - История политических и правовых учений - Общие вопросы политологии - Политика - Политическая философия - Политические исследования - Политические режимы и партии - Политология в Украине - Социальная политика - Социология политики -