ЭКСПЕДИЦИЯ В ДАРГО (1845 г.) (Из дневника офицера Куринского полка)
В последних числах мая 1845 года отряд кавказских войск, равный числительностью небольшой армии, выступил из кр. Внезапной, под личным начальством главнокомандующего князя Воронцова. Войска, хотя медленно, но весело двигались по равнине у подножия хребта, отделяющего Кумыкскую плоскость от Ичкерии.
День был ясный, погода тихая; направо переливающеюся зеленью стлалась цепь одевшихся заново гор; там и сям пар из минеральных источников густым облаком поднимался к небесам. До 3 июня движение отряда происходило без особых, боевых предосторожностей, как бы во время обыкновенного, мирного похода. В этот день войска ночевали на берегу р. Аксай, у высот Буртуная.236 4 июня, в полдень, началась переправа через овраг, за которым движение наше должно было получить иной характер. Я был послан с жол- нерною327 командою занять в общем лагере место для трех батальонов Куринского полка. В этот день полк не мог переправиться по случаю дождя, крутизны спуска, топкой дороги и многочисленности войск; он остался ночевать по сю сторону оврага. Я, между тем, прибыл к своему месту, —явился к подполковнику генерального штаба Левинсону,328 который указал мне позицию для полка; разбил, где следовало, колышки, и с командою из десяти человек нижних чинов, в свою очередь, расположился на ночлег. Наступила темная ночь и скрыла в себе и горы, и отряд; на землю спустился густой туман. Ho все еще долго слышалось движение подходивших войск: шум, говор, стук оружия и ржание усталых вьючных коней. Измученный дневным утомительным переходом, я прилег на землю, положил под голову седло, завернулся в бурку и скоро заснул безмятежным сном юности. Далеко внизу, у ног моих, шумя и пенясь по каменистому дну, мчалась быстрая речка. Наутро, лишь только загорелась заря и затем выглянуло из-за хребта теплое майское солнце, — густой пар быстро умчался в пространство и обнажил голые скалы Дагестана. Несколько батальонов, в том числе и 1-й батальон нашего полка, выступил на рекогносцировку. К одинадцати часам мы уже перешагнули хребет по отвесным тропам, кое-как приспособленным для горных орудий, которые, однако, все- таки подвигались на лямках. Отсюда началась Салатавия. После привала в глубоком ущелье наш 1-й батальон, в три часа пополудни, пошел на приступ горы Анчимеер,237 под градом пуль, ядер и камней. Подъем на вершину, на которую мы ползли, был чрезвычайно крут; день жаркий, воды нет. Все это до крайности нас утомляло. Вершина горы была защищаема мюридами, которые держались на ней до тех пор, пока убедились, что сопротивление бесполезно; тогда они стали понемногу отступать. Поручик Мерклин329 занял гору, сбил мюридов, — и они бежали. За Меркл иным вступили на высоты и прочие войска. Маркитанты бойко подвигались вслед за батальонами, будучи вполне уверены, что если уцелеют, то получат с избытком золото в обмен на шампанское, которым наполнены были их саквы, и на прочую живность, висевшую у них в сумах через плечо. Князь Воронцов следил за движением войск с противоположной высоты. Картина была своеобразная, но в горах Кавказа не исключительная. Когда при дружном и неумолкаемом «ура!» мы прошли полосу смерти и вступили на вершину, — нам отрадно было сознать наш подвиг, которого мы достигли не только без страха, но и с удовольствием. Губы наши запеклись кровью от зноя и жажды; лица и платье были в грязи; видимое изнеможение лучше всяких других доказательств свидетельствовало о понесенном труде. Холодная дагестанская ночь доставила нам сон — но лихорадочный, тем более что мы были в летнем платье. 6 июня, в командование нашими войсками вступил генерал Пассек.238 Приняв отряд, он двинул его по высотам, отделяющим Салатавию от Гумбета. Здесь и далее природа Нагорного Дагестана представляет местность скалистую, обнаженную, лишенную ровных пространств, пересеченную множеством ущелий, почти всегда закутанных в густые и мокрые облака. Едва выбившаяся растительность замирает; самые лучи солнца как бы холодеют от прикосновения с каменистой и сырой почвой, словно земля, на которую они падают, носит печать наказания. Лишь только попадешь в этот мир — какая-то безотчетная тоска охватывает душу и невольно вспоминаются «иные места и лица», которым по необходимости завидуешь. Мы прошли до десяти верст — все поднимаясь к облакам и изредка пересекая их на снежных вершинах, то спускаясь вниз в ущелья и узкие долины, где струились холодные и быстрые потоки, то вновь поднимаясь еще выше. К вечеру отряд остановился на вершине Зунумеер, на пути из ущелья Мичикале в Андию. Одиннадцатое июня застало нас на снежной горе, под сумрачным небом и открытым холодным ветром. Облака, одно за другим, неслись над нашим бивуаком, как бы испытывая наше терпение и мужество в борьбе с природой и ее стихиями.
Наши вьюки остались в главном отряде. В течение пяти суток, терпя недостаток в необходимом, мы перебивались хуже цыган. Отсутствие топлива вынудило нас обратить на дрова половинки кольев, которыми прикрепляются палатки; но, к сожалению, эта мера пригодилась на один раз; да и каша, сваренная на кольях, оказалась наполовину сырою. Затем, у нас не осталось даже и круп: нечего было варить. На пятый день ночью приехал к нам, под прикрытием сотни милиционеров, юнкер Нижегородского полка, граф Чапский, который, зная наше бедственное положение, привез для нас манерку спирта и фунта три колбасы. Рано утром мы собрались у кургана, где стояло наше горное орудие, и Чапский, откупорив манерку, отпускал каждому, по желанию, спирт, впрочем, не свыше одной чарки. Пьющий и непьющий глотали этот спирт, не разводя его даже водою, которой, впрочем, и не было; воду заменял нам снег. В этот же день, 11 июня, прибыли наши вьюки; что доказывало близость главного отряда. Мы переоделись, хорошо иоели и несколько оправились; хотя ноги наши, опухшие от сырости и холода, давали себя чувствовать очень больно. Ненастная погода все-таки продолжалась; люди стали болеть — чему много способствовало отсутствие теплой одежды. Лошади нада ли от голода и стужи. Хотя генерал Пассек уверял всех, что мы скоро оставим эту позицию и сойдем на долину, но сам не знал, когда постигнет нас это счастье. 12 июня мы увидели главный отряд,239 который, двигаясь по плоскогорью и обойдя, таким образом, наш лагерь, остановился на ночлег при входе в Андию, невдали от так называемых Андийских ворот. Генерал Пассек получил приказание присоединиться к главному отряду. Ударили сбор. Ho пришлось очень долго собирать солдат, которые, зная, что есть нечего и что никакой службы нет, лежали молча под снегом в своих ямах, по два в каждой. Палатки у нас хотя и водились, но их недоставало даже для офицеров. Лишь только мы спустились с горы, нас пригрело солнышко — и мы ожили. Ho все же из головы не выходила неотвязная мысль: к чему все эти жертвы, эта погибель людей и денег в борьбе с врагом и природою, бесполезная трата времени для прочного покорения Кавказа, не- поддающегося ложной системе войны, затягиваемой, под разными предлогами, целые десятки лет? 13 июня нашему 1-му батальону, под командою полковника графа Бенкендорфа, приказано было отступить назад и занять вагенбург в ущелье Мичикале, для охранения сообщения с Темир-Хан-Шурою. До 26 июня главные силы отряда стояли в Андии без всякого дела; ту же участь испытывал и наш батальон. Мы стояли на высоте, с которой за сто верст, сквозь нежный воздух юга, виднелся, как тонкая лента, Терек с долиною, по которой бежал, с станицами и городами на ней. До нас доходили сведения, что мы должны будем любоваться этою картиною еще до тех пор, пока отряд будет снабжен довольствием на две недели, и оставим наш лагерь только с последним транспортом из Шуры... К счастью, этого пришлось ожидать недолго, — через несколько дней мы присоединились к главным силам, расположенным в Андии. Заранее можно было видеть всю нерасчетливость нашей экспедиции, в результате которой должны будут оказаться наши невозвратимые потери, — может быть, даже неудача. И если она явится, то усилит в горцах самоуверенность и надежды, могущие губительно отозваться для нас на всем крае (что, действительно, и произошло потом, в 1846 г., в Кабарде).330 От сырости и холода у нас в Мичикале переболел весь батальон, не исключая и офицеров; от недостатка зимней обуви многие на горе Coyx- Булак поотмораживали себе ноги. Ho к тому времени, когда получено было приказание об отступлении, мы все — более или менее — оправились. Мы присоединились к главному отряду. Положение его было сравнительно хорошее, так как он вдоволь пользовался всяким довольствием. Ho и это довольствие через неделю заметно иссякло; даже явилась нужда в необходимых продуктах. А войска все-таки стояли в совершенном бездействии и праздности; медлительность была невероятная. При этом условии горцам предоставлялась возможность со всех трущоб собраться в ичкеринские леса и вполне окружить нас. За столетними чинарами Ичкерии, хорошо памятными куринцам,331 следовало ожидать новой катастрофы; судя по неопытности распорядителей, его ожидание стояло вне всякого сомнения. 6 июля отряд, наконец, снялся и отдельными колоннами, прикрывая усердно обоз и артиллерию, тронулся в Дарго. Движение происходило сперва у подножия скал, по тропам, пробитым саперами, потом по уступам гор. Вскоре мы увидели знаменитые ичкеринские леса. В Дарго мы шли около двух суток. 6