С. В. Беспалов Отмена крепостного права и ее последствия в российских политических дебатах конца XIX — начала XX века

В России конца XIX — начала XX в., в период выработки стратегии экономических и, прежде всего, аграрных преобразований в условиях острого социального и политического конфликта, обращение к историческому опыту предыдущей аїрарной реформы 1861 г. было вполне закономерно как в связи с очевидной значимостью этого события, так и в связи с не менее очевидной незавершенностью «великой реформы». Однако интерпретировался этот опыт далеко не однозначно.

Сторонники возвращения на путь реформ в среде высшей бюрократии и, в целом, приверженцы праволиберальных взглядов

См., напр.: Тощенко Ж. Т. Историческая память и социология // Сонис. 1998. Ks5; Полянский В. С. Историческая память в этническом самосознании народов // Социс. 1999. Кг 3.

видели в реформе 1861 г. первый шаг к превращению крестьян в полноправных собственников земли и настаивали на необходимости логического завершения этого процесса. Эту позицию предельно четко сформулировал еще в начале 1890-х гг. председатель Комитета министров Н. X. Бунге, заявив о необходимости реализовать полностью фундаментальные принципы, заложенные в Положениях 1861 г., и, дав им практическое применение, «облегчить способ приобретения потомственного владения землею» для крестьян. потому что только в этом случае можно ожидать «возрастания крестьянского благосостояния, а вместе с тем более полного удовлетворения общественных потребностей»45. По мнению Бунге и его единомышленников, проводившаяся правительством в конце XIX в. политика, обеспечивая сословную замкнутость крестьянского землевладения, неотчуждаемость крестьянских земель, шла вразрез с основным принципом Положений 19 февраля 1861 г., коренным образом нарушая «установленное приведенным законом понятие о крестьянах-собственниках», т. к. все временные ограничения права собственности крестьян на землю устанавливались авторами реформы 1861 г. лишь в интересах казны, «ввиду необходимости обеспечить лежащий на крестьянской земле выкупной долг»46. Но в 1893 г. большинство членов Государственного совета отвергло предложения Н. X. Бунге и его единомышленников, впрочем, мотивируя свою позицию собственным пониманием истинного смысла все той же реформы 1861 г.: при освобождении of крепостной зависимости крестьянам не только была дарована свобода, — они были наделены землей; поэтому «едва ли можно думать, что утрата крестьянским населением земли, данной ему с столь крупными жертвами как казны, так и помещиков, могла бы отвечать видам и надеждам основателей этого закона»47. Соответственно, предоставление крестьянам права распоряжения надельной землей было признано большинством членов Государственного совета неприемлемым48. Любопытно, что с этим мнением солидаризировался тогда и министр финансов С. Ю. Витте — че ловек, которому суждено было в дальнейшем сыграть выдающуюся роль в разработке основных принципов будущей аграрной реформы. Впрочем, по прошествии десяти лет Витте уже именовал своих недавних единомышленников «поклонниками оставления крестьян в стадном состоянии»6, а сам в своей знаменитой «Записке по крестьянскому делу», напоминая Николаю II о духе и букве Положений 19 февраля 1861 г., призывал монарха предоставить крестьянам свободу в распоряжении земельными наделами, превратив их, таким образом, в полноправных собственников7.

П. А. Столыпин, так же как и С. Ю. Витте, всемерно подчеркивал преемственность осуществлявшихся им преобразований по отношению к реформе 1861 г., отмечая, что только указ 9 ноября 1906 г. дал российскому крестьянину возможность «осуществить, наконец, обещанное еще при освобождении право стать хозяином, собственником своей земли», и только провозглашенная этим указом политика способна гарантировать укрепление экономического положения «раскрепощенного от рабства крестьянства»". Наконец, и сам Николай II, поддержавший аграрную реформу, не упускал случая заявить о себе как о продолжателе дела «Царя-Освободителя»: «Я поставил себе целью завершение предуказанной еще в 1861 году задачи — создать в лице русского крестьянина не только свободного, но и хозяйственно сильного собственника... В успехах прошлого я вижу залог дальнейшего развития», — утверждал монарх, ранее поддерживавший сторонников идеи сословной неотчуждаемости крестьянских земель и защитников сельской общины. Более того, обо всех государственных органах, задействованных в реализации столыпинской реформы, Николай прямо говорил как об учреждениях, «преемственно осуществляющих задачи, положенные в основу преобразований 19-го февраля 1861 года»9.

Однако в сознании подавляющего большинства крестьян и, соответственно, выступлениях тех политиков, которые претендова-

* РГИА. Ф. 1622. On. 1. Д. 729. Л. 15.

Витте С. Ю. Записка по крестьянскому делу Председателя Высочайше утвержденного Особого Совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленно- сти. СПб.. 1904.

Предселатель Совета Министров Пётр Аркадьевич Столыпин. СПб.. 1909. С. 130-131.

РГИА. Ф. 1622. On. I. Д. 942. Л. 134а.

ли на роль выразителей интересов российского крестьянства, события 60-х гг. XIX в. представлялись, прежде всего, в качестве акта государственной власти, обеспечившего в принудительном порядке передачу крестьянам находившихся в собственности помещиков земель, который — при наличии политической воли, готовности правительства пренебречь интересами крупных землевладельцев — легко может быть повторен и в новых исторических условиях. Было практически забыто то явное недовольство (или даже возмущение), с которым российская деревня в свое время встретила реформу 1861 г., обманувшую ожидания крестьян на безвозмездное получение, по крайней мере, всех тех земель, которые у них находились в пользовании и которые были объявлены помещичьей собственностью, — теперь реформа Александра II воспринималась как действительно освободительная; об этом со всей очевидностью свидетельствуют выступления многих крестьянских депутатов в Государственной Думе в 1906-1907 гг.

Для большей части российской интеллигенции и выражавшей преимущественно ее воззрения либеральной оппозиции российский вариант отмены крепостного права также представлялся, во-пер- вых, историческим прецедентом нарушения неприкосновенности помещичьей собственности на землю, оправдывавшим выдвигавшееся в 1905-1907 гг.

1(1 Внутреннее обозрение // Вестник Европы. 1907. Ни 6. С. 754-755.

к ссылкам на опыт реформы 1861 г. для «освящения» своей позиции прибегали не только идеологи и сторонники правительственной программы аграрных преобразований, но и их оппоненты. При этом последними игнорировались серьезнейшие изменения, которые произошли в российской деревне в конце XIX в., принципиально иной характер правоотношений между крупными землевладельцами и крестьянами-общинниками, претендовавшими на земельную прибавку, и, наконец, экономическая несостоятельность принудительного отчуждения частных владений — помещичьи хозяйства, при всей своей отсталости, оставались в России начала XX столетия гораздо более производительными, чем большинство хозяйств крестьянских. Впрочем, едва ли возможно объяснить такую позицию значительной части российских либералов исключительно соображениями политического популизма — стремлением получить на выборах максимум крестьянских голосов. Не меньшую роль могло играть желание нанести сокрушительный удар основному оплоту ненавистного самодержавного режима — поместному дворянству. На наш взгляд, этими же соображениями руководствовался и С. Ю. Витте, поддержавший (хотя и не слишком решительно) в конце 1905 г. проект аграрной реформы Н. Н. Кутлера, который исходил из необходимости принудительного отчуждения, а затем, уже несколько лет спустя, заявивший о том, что именно аграрный проект большинства Первой Думы при всех его очевидных недостатках находился в той же плоскости, что и «великая освободительная реформа» Александра И. Для Сергея Юльевича, как видим, это был уже третий вариант интерпретации исторического опыта этой реформы, — третий, но не последний. Рассуждая в 1911 г., в дни полувекового юбилея «великой реформы», на страницах «Русского слова» о значении отмены крепостного права, Витте заявляет о том, что в его понимании «основным смыслом праздника 19-го февраля» является триумф «идеи самодержавия», поскольку «только при самодержавии идеи 19-го февраля могли воплотиться в жизнь»: в условиях иного политического строя «не мог бы осуществиться такой переворот, как переворот '9-го февраля, без революции, без потоков крови». Однако реализовать присущий самодержавию творческий потенциал возможно лишь тогда, «когда при самодержавии есть и самодержец», — оче

видно подразумевая при этом, что Николай II стать полноценным самодержцем оказался не способен. Говоря же собственно о значении «переворота Самодержца Александра И», Витте утверждает, что оно заключалось «не в том, что Он освободил крестьян [институт крепостного права «сам по себе уже истлел»], а в том, что Он освободил крестьян с землей», сделав это «при колоссальном противодействии девяти десятых правящего класса, при молчаливом протесте большинства помещиков, при неодобрении чиновничества...». Такого масштаба преобразования, утверждал С. Ю. Витте, «может провести в жизнь только самодержавие или... революция». А та «уродливо-конституционная форма правления», которая, по словам отставленного реформатора, сложилась в России после 1905 г., очевидно, не в состоянии справиться с задачами подобного масштаба и даже существенно более простыми проблемами: «Подумайте, может ли бледная тень такой реформы осуществиться в Государственной Думе, может ли тень такой тени получить одобрение в Государственном Совете?» Но, преисполненный скепсиса в отношении дееспособности политического руководства страны, Витте тем не менее призывает власть отказаться от провозглашенной Столыпиным «ставки на сильных» и вернуться к принципам, которыми якобы руководствовался Александр 11, чью идею освобождения крестьян с землей Сергей Юльевич с пафосом провозглашает «одной из величайших гуманитарных доктрин человечества»", v Но и представители поместного дворянства, в свое время без особого восторга (в большинстве своем) встретившие отмену крепостного права, в 1900-х гг. зачастую апеллировали именно к опыту преобразований сорокалетней давности для обоснования своей позиции, обращая внимание на тщательную подготовку реформы Александром II при активном участии в этом процессе землевладельцев из всех российских регионов, имевших возможность через губернские комитеты доводить свою позицию до правительственных структур, а также на то, что власть руководствовалась стратегическими интересами России, а не соображениями политической конъюнктуры, и не уступала нажиму радикалов. Соответственно, помещики призывали государственную власть и на этот раз не принимать принципиальных решений по аграрному вопросу, не согласовав их предварительно с представителями крупных российских землевладельцев — ((Объединенным дворянством».

Таким образом, эпохальность реформы 1861 г., вызвавшей в свое время далеко не однозначную реакцию в обществе, и ее колоссальное прогрессивное значение спустя несколько десятилетий стали очевидны для представителей всех социальных групп и основных политических сил страны (за исключением крайних реакционеров); при этом, однако, каждый из них обращал внимание на различные аспекты этих преобразований и считал возможным использовать этот опыт для обоснования своих позиций и подкрепления своих требований в стремительно менявшейся ситуации.