ОРИГЕН

ОРИГЕН — один из самых плодовитых писателей и один из самых редких гениев раннехристианской церкви, жил в III в... Ниже мы разберем то, что, по предположению Теодора Парраза, мог бы сказать ори- генист, прочитав все возражения манихейцев (Е)...

(Е)...

Посмотрим, что мог бы ответить манихеец на это рассуждение оригениста.

I. Первое, что он мог бы сказать, заключается в том, что мы не находим в нашем уме понятий о двух видах доброты, один из которых состоит в том, что преподносишь дар, предвидя его дурные следствия, но не препятствуя им, хотя ты можешь не допустить проистекающего от этого дара зла; другой вид доброты состоит в том, чтобы оказать милость таким образом, что она всегда будет служить ко благу того, кому она оказана. Нет необходимости предупреждать, что здесь под понятием доброты понимается не несовершенная доброта, какая встречается в сердце грешного человека, а та доброта, которую логическая абстракция освободила от всех недостатков. Эта идеальная доброта не есть некий род, видами которого являются вышеописанные две разновидности доброты. Существенный атрибут этой идеальной доброты состоит в том, чтобы так обращаться с существом, на которое изливается это милосердие, чтобы приносимое ему добро кратчайшими и надежнейшими путями приносило счастье тому, кто это добро получает. Эта идеальная доброта по самой своей природе необходимо исключает все, что может быть присуще злому существу. Однако несомненно, что именно такое злое существо охотно распространяло бы такие блага, о которых оно знает, что пользование ими окажется зловещим для тех, кому эти блага дарованы... Дурные государи, коварно искавшие средства удовлетворить испытываемое ими страстное желание погубить крупного вельможу, с радостью поручали ему управление провинцией, если знали, что, злоупотребляя этим положением, он станет ненавистен для всех и достоин примерного наказания; но герой романа, придуманный, чтобы служить образцом королевского совершенства, никогда не станет посредством своих щедрот расставлять такую западню. Допустим, что он хочет дать кому-либо должность. Тогда он избирает самых подходящих лиц, которых желает наградить, и ие даст им таких должностей, которые, как он предполагает, принесут назначенному лицу много бед.,.

Отсюда видно, каковы свойства идеальной доброты, а также что она исключает и что включает в себя. Обращаясь к рассмотрению этой идеальной доброты, мы находим, что бог, начало в высшей степени доброе, не мог ни даровать своему созданию блаженства после многих веков страданий, ни дать этому созданию свободу воли, зная, что оно сделает из свободы воли такое употребление, которое его погубит. Если бы создание даже попросило такого дара, бог не мог бы выполнить эту просьбу, не отрицая своей сущности. Тем более он не мог дать такой дар без просьбы со стороны создания; разве создание захотело бы принять такой дар, если б оно узнало, каковы будут последствия? Не воскликнуло ли бы оио: пусть эти дары пойдут моим врагам! Но если бесконечная доброта создателя позволила ему даровать его созданиям свободу, которой они могли дать как дурное употребление, так и хорошее, он должен был по крайней мере сказать, что эта свобода вынуждает его следить за поступками его созданий таким образом, чтобы не допустить положения, когда в результате свободы создания действительно будут грешить. Его бесконечная любовь к добродетели, его беспредельная ненависть к пороку — словом, его святость связывает его интересы с интересами доброты, и благодаря совокупному действию этих двух божественных атрибутов дурное использование свободы воли должно быть предупреждено всякий раз, как только оно готово возникнуть. Отцы, которые не могут отказать ребенку в разрешении ходить одному, или взбираться ио лест- ннце на руках, или ездить верхом иа лошади, когда очевидно, что ребенок упадет, если не принять мер предосторожности, всегда делают так, чтобы ребенок нашел поддержку, в какую бы сторону он нн начал падать. Если конечная доброта, которая не может невидимым образом оказывать свою помощь силам малого ребенка всегда, когда она может, не дает ребенку упасть или поранить себя ножом, который пришлось ему дать, чтобы он не плакал, то есть все основания считать, что бог предупредил бы дурное использование свободы волн, бог, который бесконечно добр, бесконечно свят, может безошибочно направить свое создание к добру, даже покушаясь на привилегии свободы. Вот как мог бы ответить манихеец оригенисту на первое из трех положений, изложенных выше. Нет нужды указывать, что манихеец при этом пользовался бы аргументами, именуемыми ad hominem.

Что касается довода, на который ссылается ориге- нист, а именно, что нужно допустить свободу воли у создания, чтобы дать место добродетели и пороку, порицанию и похвале, вознаграждению и наказаниям, то довод этот очень легко опровергнуть. Достаточно ответить, что подобный довод не может обязать бесконечно святое и бесконечно щедрое существо дать свободу воли своим созданиям; напротив, этот довод должен отвратить бога от такого намерения. Порок и порицание вовсе не должны иметь места в произведениях бесконечно святой причины; необходимо, чтобы порок и порицание нашли закрытыми все пути, которыми они могли бы сюда проникнуть; в произведениях бесконечно святой причины все должно быть достойно похвалы; добродетель здесь должна занимать такое положение, чтобы противоположное качество никогда не сумело сюда проникнуть. И так как все должны быть счастливыми во владениях высочайшего существа, бесконечно доброго и бесконечно могущественного, то там не должны иметь места наказания. Путешествуя по этому обширному царству, нельзя найти ни юдоли слез, ни преддверия, подобно тому, которое так описал великий поэт:

Перед преддверием самым Орка в отверстиях первых Плач и ложа свои поместили мстящие Думы; Бледные здесь обитают Болезни, печальная Старость, Страх и дурного советник Голод, и гнусная Бедность, Страшные формы на вид, и насильная Смерть, и

Страданье,

Единокровный со Смертью — Сон, и радости злые Сердца, чреватая смертью Война на противном пороге, Весь из железа Эвменид чертог, и безумная Распря, Космы эхиднены что оплела повязкой кровавой

Следует сразу встречать зрелища блаженства, не проходя пространств, заполненных ужасом:

Это свершив, наконец, и долг пред богиней исполнив,

К областям светлым они низошли, к луговинам

приятным

Между счастливых лесов и к блаженных местам

обитанья 201.

Добродетель, милости могут прекрасно существовать так, чтобы порок, порицание и наказания обладали лишь тем существованием, которое именуется идеальным или объективным. Оригенист не может этого отрицать, поскольку он признает вечное блаженство для всех свободных творений, которое последует за несколькими веками страданий. Добродетель, похвала, благодеяние будут иметь место в течение бесконечной длительности счастья, а порок, порицание и наказания не будут обладать там существованием вне рассудка. Если оригенист возражает, что такие благодеяния не служили бы вознаграждением, в случае если бы создания не были одарены свободой, мы ответим, что нет никакой соразмерности между вечным блаженством и хорошим употреблением свободы воли. Поэтому вечное счастье, которое бог дает честному человеку, не может, собственно говоря, рассматриваться как вознаграждение — это милость, это безвозмездный дар. Нельзя, следовательно, утверждать, пользуясь терминами строго в соответствии с их смыслом, что свобода воли должна была быть дарована людям для того, чтобы они могли заслужить счастье рая и получить его в качестве вознаграждения. Ведь так могло бы быть и в том случае, если бы между добродетелью и вечным счастьем существовала лишь одна-единственная субординация, т. е. связь необходимо добродетельных мыслей, в которой добродетель предшествует, а счастье следует за ним. Я уж не говорю о том, что, чем в меньшей степени вечное блаженство будет являться вознаграждением, тем более будет оно отмечено печатью бесконечной доброты. II.

Ответ на второе положение нас нисколько не затруднит. Манихеец не упустит случая заметить, что так как нераскаянность есть не что иное, как дурное использование свободы, то скажем ли мы, что бог осуждает людей за то, что они не раскаялись, или просто за то, что они согрешили, это будет одно и то же. Признаю, что, вообще говоря, желание снять наказание с тех, кто сожалеет о своей ошибке,— знак милосердия; но когда обещаешь прощение при условии раскаяния людям, в нераскаянности которых ты совершенно уверен, то не обещаешь, собственно говоря, ничего, и ты совершенно так же решился их покарать, как если бы не предлагал им никаких милостей. Если бы вы хотели на самом деле избавить таких людей от наказания, вы воспрепятствовали бы тому, чтоб они остались нераскаянными,—дело очень легкое для владыки сердец. Вот еще аргументы ad hominem. III. В отношении третьего положения и его доказательств манихеец мог бы спросить сначала, осмелится ли оригенист точно определить продолжительность мучений, которые предшествуют счастливой вечности. Не отваживаются определять ее не только потому, что не знают этого, но и потому, что боятся изобразить ее слишком краткой или чрезмерно продолжительной. Изображая ее слишком краткой, например длящейся сто лет, боятся обвинения в потакании грешникам; изображая ее длящейся миллион лет, боятся, что создадут неправильное мнение о милосердии божьем и тем самым не устранят возмущения мнимой жестокостью учения об аде. Следовательно, вовсе не верят тому, что миллион лет по сравнению с бесконечной длительностью ничтожен, и не замечают, что сказать: бесконечно меньше соразмерности между длительностью существования земли и вечностью, чем между минутой и ста миллионами лег,—значило бы разрешить это затруднение. В этом можно убедиться за столько миллионов веков, сколько капель воды в океане. Это число веков, умноженное сколько угодно раз, есть вещь конечная, но не существует никакой соразмерности между конечным и бесконечным; значит, нет никакой соразмерности между сколь угодно большим количеством веков и вечностью. Между тем никто не может избежать вывода, что божественная справедливость была бы менее суровой, если бы она прекратила по истечении ста лет несчастья тех, кто подвергся проклятию, чтобы ввести их в рай, чем если бы эта справедливость совершила такую перемену лишь по истечении ста тысяч веков. Какое бы усилие ни сделать над своим умом, не удастся удовлетворить разум, говоря ему, что, правда, бог в конце концов успокоится, но это произойдет лишь после того, как адские муки — такие, какими их обычно описывают,— будут продолжаться столько миллионов лет, сколько капель в море.

321

11 П. Сейль

IV. Понятие этой доброты исключает все недостатки, встречающиеся почти всегда в том способе, каким люди делают добро друг другу. Одни находят удовольствие в том, что долго оттягивают момент оказания услуги ближнему 202; другие могут приносить ближним пользу лишь окольным путем и наперекор себе заставляют тех, кого они хотят привести к чему-то хорошему, проходить через нечто дурное. Отцы, умеющие исправлять дурные наклонности ребенка лишь ударами розги, заставляют ребенка испытывать боль, причиняемую лозой. Но они остерегались бы применять такие средства, если бы были убеждены, что безграничная снисходительность была бы более действенным средством исправления. Они принуждают ребенка проглатывать лекарство, которое обжигает его и горечь Которого невыносима; но онн не поступали бы так, если бы знали иное средство излечения ребенка. Они прибегли бы к сахару и ко всему, что больше всего но вкусу ребенку, если бы надеялись, что это окажется лучшим лекарством, чем побои. Поскольку родителям не удается избежать того, чтобы заставить ребенка выпить неприятную микстуру, они ио возможности смягчают горечь этой микстуры посредством маленьких обманов 203; и хотя его жалобы на скверный вкус лекарства они считают проявлением слабости, убежденные в том, что спустя очень малое время он этого чувствовать не будет и что лекарство принесет ему благо, невзирая на это, говорю я, родители от всего сердца стараются, если только могут, уменьшить это страдание и облегчить его посредством самых вкусных напитков. Не обязательно быть отцом, чтобы испытывать в душе такие чувства. Нет ни врача, ни аптекаря, который не приносил бы извинений но поводу горечи лекарств и не заявлял бы, чго если бы было можно придать им вкус самого превосходного соуса, какой могут изготовить лучшие повара, то они не пощадили бы усилий, употребив все свое мастерство, чтобы придать лекарствам такой приятный вкус; но необходимость, которую не может преодолеть никакое человеческое искусство, вынуждает принимать неприятные лекарства. Несомненно, что такая речь является искренней, несмотря на то что ее произносят у постели больного, которого никогда до этого не видели. Спросите у хирурга, вправляющего сустав руки незнакомому лицу, если б вы могли совершить эту операцию, не причиняя никакой боли, разве вы не применили бы этот безболезненный способ? Он вам ответит, что это бесполезный вопрос и что следует считать несомненным, что человек его профессии, умеющий перевязать рану двумя одинаково хорошими способами, из которых один причиняет боль, а другой приятен, и предпочитающий применять способ, причиняющий боль, такой человек — жестокое чудовище, тигр, каннибал, которого необходимо немедленно колесовать. Обычно школьные преподаватели не слишком умны; но я сомневаюсь, чтобы среди них нашелся приверженец такого дикого педантизма, который предпочел бы применять розгу, а не ласку, если бы было достоверно известно, что мягкость и снисходительность принесли бы его ученикам столько же пользы, сколько приносят наказания. Разве маленьким школьникам, чтобы победить их отвращение к учебе, не дают сладостей? 204 Прибегать к ударам линейкой и выговорам без необходимости, я хочу сказать, когда это не приносит большей пользы, чем ласки и подарки,— это зверство.

Это перечисление можно было бы продолжать до бесконечности, и отсюда возникло бы умозаключение, которое привело бы в замешательство оригениста, потому что отсюда можно умозаключить, что идеи опыта и идеи метафизики единодушно показывают нам, что причинять кому-то зло, даже на малое время и ради того, чтобы он затем получил большое благо, есть дело, несовместимое с добротой, по крайней мере в том случае, когда есть возможность найти прямой путь, которым можно вести человека постоянно и неуклонно от хорошего к хорошему. Можно, таким образом, сколько угодно утверждать, что мучения осужденных будут длиться определенное время, которое будет очень коротким по сравнению с вечностью, что за ними последует счастье, которое будет длиться вечно; но это остается тем более несовместимым с добротой бога, что данная доброта бесконечна и высочайше совершенна, не терпит ни самого незначительного уменьшения, ни малейшего перерыва, непрерывно оставаясь совершенной. Вспомним учение схоластиков о природе первых качеств. Теплота in summa gradu или ut octo с момента, когда к ней примешивается самая маленькая степень холода, какая только может быть, уже не есть первое, простое качество. Она с этого момента переходит в природу вторых или составных качеств. Сущности заключаются in indivisibile, в неделимой точке; как бы мало вы от них ни отняли, вы их уничтожаете целиком. Им необходимо все или ничего, и, таким образом, какой бы незначительной ни была примесь причиняющего зло качества в доброте, эта доброта теряет сущность совершенной доброты; изменяется ее вид, она оказывается принадлежащей к виду несовершенных качеств. Я помещаю в примечание философскую аксиому, доказывающую это 205. Таким образом, если оригенисты хотят выпутаться из положения, в какое они попали, необходимо, чтобы они к предшествующим своим ересям присоединили еще одну; необходимо, чтобы они признали, что для бога было невозможно привести к вечному счастью свободные создания без того, чтобы они предварительно пе испытали страдания земной жизни, а затем в течение определенного времени адские страдания. Они могли бы сослаться на то, что, подобно тому как рыбы не могут жить в воздухе, а люди под водой, так и духи не могут жить в раю, когда они обременены мерзостью, сообщаемой им их соединением с первоначальной материей; что, следовательно, необходимо их очистить в адском пекле, после чего они будут в состоянии счастливо проживать в небесах. Согласно этому предположению, доброта бога вполне может совмещаться с мучениями, каким подвергаются создания, совершенно так же, как дружественные чувства того, кто совершает операцию, по отношению к тому, кого он режет, целиком сохраняются, хотя оперирующий причиняет своему другу очень жестокие мучения, от которых он не может освободить оперируемого. Но если прибегнуть к этой теории, не останется иного выхода, кроме как одобрить часть заблуждения манихейцев. Доброта бога окажется спасенной ценой его могущества: в этом случае будет признано, что материя — начало несотво- ренное и в столь высокой степени дурное, что бог не может исправить ее недостатки. Таким образом, это означало бы не ответить на возражения манихейцев, а помочь им одержать победу. Сделанные выше замечания о физическом зле в его отношении к доброте бога легко можно применить и к злу моральному в отношении его к божественной святости. V.

Необходимо предостеречь от мысли, будто если бы Ориген мог ответить на возражения манихейцев, то из этого следовало бы, что эти возражения и подавно можно было бы опровергнуть, исходя из принципов лучших, чем принципы Оригена. Ведь все преимущества, какие он может извлечь для себя в этом диспуте, порождаются свойственными ему заблулсдениями, поскольку, с одной стороны, он приписывает большое могущество свободе воли, а с другой — заменяет вечные муки вечным блаженством. Между тем самый сильный аргумент манихейцев основан на предположении, что все люди, за исключением некоторых, будут прокляты навеки. VI.

Ныне нет никого, кто бы так мало давал повод для критики со стороны манихейцев, как секта Социна; но причина этого не в том, что она более, чем другие, удалилась от теорий партикуляристов 206. Как бы то ни было, эта секта не будет в данном диспуте удачливее, чем оригенизм; она такого диспута не выдержит, если не прибавит к своим прежним безбожным утверждениям новые, согласно которым материя — начало, коим бог может располагать лишь до определенной степени, а за пределами этой степени необходимо, чтобы бог уступил сопротивлению материи и приспособился к неисправимым недостаткам, какие он в ней встречает. Если же социниане не обременят себя еще и этим кощунством, то они будут опровергнуты посредством приведения к нелепости, я хочу сказать, они будут вынуждены отрицать истины опыта, и вот каким образом. Социниане отрицают вечность ада, так как не могут понять, как она согласуется с бесконечной добротой бога. Они не понимают, как эта доброта совмещается с адом, длящимся сто раз по сто тысяч миллионов лет. Столько веков страданий кажутся им ужасной жестокостью. Но так как никогда не удается от этой жестокости прийти к бесконечной доброте посредством вычитания тысячи веков, затем еще тысячи и т. д. вплоть до того, что останется несколько лет мучений, то необходимо сказать, если мы хотим избежать непоследовательности, что под властью бесконечно доброго бога вовсе не может существовать ада. Этим доказывается слишком много; если принять этот тезис, то под властью бога становятся невозможными болезни и огорчения людей. Таким образом, вы выдвигаете принципы, из которых следует ложность, даже невозможность того, что существует.