О ПИСАТЕЛЯХ И ПОЭТАХ СПЕЦСПРАВКА СЕКРЕТНО-ПОЛИТИЧЕСКОГО ОТДЕЛА ГУГБ НКВД СССР О НАСТРОЕНИЯХ СРЕДИ ПИСАТЕЛЕЙ

За последние дни внимание литературных кругов было привлечено тремя фактами: статьей Фадеева по поводу книги Савина "Нафта" ("Правда" от 8/ХII 36 г.), статьей И. Лежнева "Вакханалия переизданий" ("Правда" от 15/ХII 36 г.) и резкой критикой поведения Пастернака в докладе Ставского на общегородском собрании писателей, посвященном чрезвычайному съезду Советов.

Статья Фадеева была воспринята как инспирированный Ставским выпад против определенной части наиболее крупных беспартийных писателей.

Вс. Иванов: "Я потрясен нетоварищеским отношением Ставского. Особо обидно два момента: во-первых, мне приписывают личные побуждения, во-вторых, ведь это письмо Ставскому, он мне не отвечал, и оно долго лежало, а вот вдруг он его пустил. Самое пикантное тут то, что Федин и Толстой точно так же вступились, но о них ни звука. Ясно, что "работа" направлена против меня".

И. Сельвинский: "Я прежде верил Ставскому, а сейчас вижу, что это просто провокатор. Пильняка он продал, когда он каялся в своих грехах, а сейчас предает Иванова. Теперь я кое-что понимаю. Когда у меня были неприятности с цензурой, то я пошел к Ставскому. Случайно встретил у дверей Асеева, спрашивает, зачем идете. Я говорю: "Отгрызать кое-что от цензуры"."Ах,- говорит,- меня этот вопрос интересует, идем вместе".. Вошли, там сидит Сурков, а через несколько минут входит Кирсанов, также совершенно случайно. Ставский говорит: "Вот хорошо, как раз все поэты".

Я говорю, что вот скоро Конституция - свобода слова, акт величайшего к нам доверия, а цензура недоверчива.

Что бы вы думали? Скоро пошел слух, что поэты делегацией пошли просить об отмене цензуры на основе Конституции. Ясно, что Ставский пошел к кому-то и в таком виде представил все. Им необходимо создать наверху впечатление, что все неблагополучно и что их пост поэтому боевой и они необходимы. Они обманывают настоящее руководство, они давно ищут создать инцидент".

Статья Лежнева "Вакханалия переизданий" встречена неприязненно. В основном возражения идут не против идеи статьи, а против ряда неточностей в статье, квалифицируемых как сознательные передержки.

Леонид Леонов: "Правда" пишет о ста тысячах. Хорошо, но тогда я вправе требовать, чтобы мне эти сто тысяч дали чистоганом. А где они? Разве Лежневу не известно, что фининспектор забирает из них сорок?

Выступать против этого, жаловаться? Это недостаточно. Выйдет так, что мы не писатели, а лакеи и выпрашиваем побольше чаевых".

И. Сельвинский: "Зачем нужно ссорить читателя с писателем? Рабочий, получающий четыреста рублей, прочтет о стотысячных гонорарах. Он не знает, что почти половина уходит фининспектору, что получению гонорара предшествовали годы работы; часто для того, чтобы писать новую вещь, мы должны сидеть и работать, и что карликовые тиражи поэтов - по 3-5 тысяч не могут удовлетворить даже библиотеки; таким образом переиздания поэтов являются по существу доизданиями, приведением тиража к норме, соответствующей читательскому спросу.

В отношении ряда писателей нужно принять меры. Но возмущает грубая передержка Лежнева, который называет однотомник избранных стихов переизданием и который в доказательство плохой продукции сборника приводит пародии, написанные мною от лица мелких эпигонов футуризма, и Блока - как образец моего творчества. Ему не может быть неизвестно, что это моя издевка над ними. Ведь это стихи вкладного листа "Записок поэта", и написаны они, по поэме, на дверях уборной литературного кафе, а он заставляет думать, что это мое "серьезное" произведение. Он причисляет меня к тунеядцам, живущим на ренту и потому не пишущим, прекрасно зная, что я три года работал и закончил трехтомную поэму в девять тысяч строк".

А. Афиногенов: "Долго это не продолжится. Как в свое время было 23 апреля [1932 г.], так, я думаю, скоро появится новое постановление, что, мол, писатели - ценные труженики и что не надо их излишне нервировать и обижать. Ведь вот бывает так, что вождь переломит спичку, а где-то в районе понимают этот жест, что надо вырубать лесные массивы. Ведь и со мной тоже: кто-то из высоких людей смотрел "Далекое" и ему не понравилось. Ну вот и пошла писать губерния".

П. Антокольский (поэт): "Статья Лежнева играет на руку врагам. И так все недовольны нашей литературой, а тут явная дискредитация. Лучшие советские писатели выставляются как жулики и растратчики. До чего дошла наша литература, если в "Правде" пишут не об идеях и творческих процессах, а об издевательских договорах и считают копейки. Никто нас не уважает, народ теряет последнее доверие к нам".

В своей критике поведения Пастернака Ставский указал на то, что в кулуарных разговорах Пастернак оправдывал А. Жида.

Б. Пастернак (рассказывая об этом кулуарном разговоре с критиком Тарасенковым): "...Это просто смешно. Подходит ко мне Тарасенков и спрашивает: "Не правда ли, мол, какой Жид негодяй?" А я говорю: "Что мы с вами будем говорить о Жиде. О нем есть официальное мнение "Правды". И потом, что это все прицепились к нему - он писал, что думал, и имел на это полное право, мы его не купили". А Тарасенков набросился: "Ах так, а нас, значит, купили? Мы с вами купленные?" Я говорю: "Мы - другое дело, мы живем в стране, имеем перед ней обязательства".

Всеволод Иванов: "Ставский, докладывая о съезде, в общем, сделал такой гнетущий доклад, что все ушли с тяжелым чувством. Его доклад политически неправилен. Он ругал всех москвичей, а москвичи - это и есть советская литература. И хвалил каких-то неведомых провинциалов. Ставский остался один. Писатели от него отворачиваются. То, что на собрании демонстративно отсутствовали все крупные писатели, доказывает, как они относятся к Ставскому и к союзу. Это было также и ответом "Правде". Выходка Пастернака не случайна. Она является выражением настроений большинства крупных писателей".

Пав. Антокольский: "Пастернак трижды прав. Он не хочет быть мелким лгуном. Жид увидел основное - что мы мелкие и трусливые твари. Мы должны гордиться, что имеем такого сильного товарища".

Ал. Гатов (поэт): "Пастернак сейчас возвысился до уровня вождя, он смел, неустрашим и не боится рисковать. И важно то, что это не Васильев, его в тюрьму не посадят. А в сущности, так и должны действовать настоящие поэты. Пусть его посмеют тронуть - вся Европа поднимется. Все им восхищаются".

С. Буданцев: "Провозглашено внимание к человеку, а у писателя это должно выразиться в том, что он должен скрыть в человеке все человеческое. Десять лет тому назад было несравненно свободнее. Сейчас перед многими из нас стоит вопрос об уходе из жизни. Только сейчас становится особенно ясной трагедия Маяковского: он, по-видимому, видел дальше нас. Пастернак стал выразителем мнения всех честных писателей. Конечно, он будет мучеником такова участь честных людей".

В свете характеризованных выше настроений писателей приобретает особый интерес ряд сообщений, указывающих на то, что Переделкино (подмосковный дачный поселок писателей), в котором живут Вс. Иванов, Б. Пильняк, Б. Пастернак, К. Федин, Л. Сейфуллина и др[угие] видные писатели, становится центром особой писательской общественности, пытающимся быть независимым от Союза совет[ских] писателей.

Несколько дней тому назад на даче у Сельвинского собрались: Всеволод Иванов, Вера Инбер, Борис Пильняк, Борис Пастернак, и он им прочел 4000 строк из своей поэмы "Челюскиниана".

Чтение, рассказывает Сельвинский, вызвало большое волнение, серьезный творческий подъем и даже способствовало установлению дружеских отношений. Например, Вс. Иванов и Б. Пильняк были в ссоре и долгое время не разговаривали друг с другом, а после этого вечера заговорили. Намечается творческий контакт; чтения начинают входить в быт поселка,- говорит Сельвинский. Реальное произведение всех взволновало, всколыхнуло творческие интересы, замерзшие было от окололитературных разговоров о критике, тактике союз а и т. д. Живая струя появилась.

Аналогичная читка новой пьесы Сейфуллиной для театра Вахтангова была организована на даче Вс. Иванова. Присутствовали Иванов, Пильняк, Сейфуллина, Вера Инбер, Зазубрин, Афиногенов, Перец Маркиш, Адуев, Сельвинский и Пастернак с женой. После читки пьесы, крайне неудачной, Иванов взял слово и выступил с товарищеской, но резкой критикой. В том же тоне высказывались все, кроме Зазубрина, который пытался замазать положение и советовал Сейфуллиной все-таки читать пьесу вахтанговцам. Это вызвало всеобщий протест в духе оберегания Сейфуллиной, как товарища, от ошибки и ненужного снижения авторитета перед театром.

В беседе после читки почти все говорили об усталости от "псевдообщественной суматохи", идущей по официальной линии. Многие обижены, раздражены, абсолютно не верят в искренность руководства Союза советских писателей, ухватились за переделкинскую дружбу, как за подлинную жизнь писателей в кругу своих интересов.

Начальник 4-го отдела ГУГБ

комиссар государственной безопасности 3 ранга

Курский

(АП РФ. Ф. 45. Оп. 1. Д. 174. Л. 53-58. Подлинник. Машинопись. Опубликовано: Российские вести. 1992. №29 /июль/).